И Фульмен, помнившая, что она хозяйка и притом принимает у себя маркизу Гонтран де Ласи, предложила стул своей посетительнице, продолжая стоять перед ней.

— Позвольте мне узнать, сударыня, — сказала она, — какому счастливому событию я могу приписать честь принять вас у себя?

— Без комплиментов, мадемуазель.

— Пусть будет по-вашему! — согласилась Фульмен.

— Мадемуазель, — продолжала мстительница, — мой визит не должен удивлять вас.

— Это… смотря по обстоятельствам.

— Мы уже много раз встречались и, мне кажется, всегда враждебно.

— Возможно…

— Вы любите Армана.

— А вы его ненавидите.

— Может быть… Вы старались всячески заставить его забыть меня.

— Это мое право и долг.

— Допустим, но прежде чем объяснить вам причину моего присутствия здесь, позвольте мне вкратце напомнить вам то, что было.

— Я слушаю вас.

— Помните нашу первую встречу?

— В Нормандии.

— Да, в замке де Рювиньи, у постели умирающего капитана Лемблена.

— Помню.

— Вы, вероятно, также помните, что я тогда указала вам на Армана и сказала: «Если вы любите этого молодого человека, сударыня, если вы действительно любите его, увезите его подальше отсюда и устройте так, чтобы он никогда не попадался на моем пути». Я сказала вам это, не правда ли?

— Да.

— Но, — продолжала Дама в черной перчатке, — Арман преследует меня повсюду, везде он встречается на моей дороге.

— Увы! — вздохнула Фульмен.

— Вы знаете, что произошло в Бадене, и как, для того чтобы спасти ему жизнь, которая тогда была в моих руках и которую я мановением руки могла уничтожить, вы принуждены были дать мне клятву некоторое время служить моему личному делу. Разве я не сказала вам тогда: «Я хочу быть в последний раз милосердной. Если Арман перестанет преследовать меня в Париже, если, вернувшись туда, я смогу оттолкнуть его от себя презрением, то моя месть не будет более тяготеть над ним».

— Да, вы говорили это.

— Ну и что же? Разве моя вина, если роковая любовь, которую ко мне питает этот молодой безумец, вечно толкает его на мой путь? — спросила молодая женщина, звонко рассмеявшись. — Разве моя вина, если судьба захотела, чтобы человек, убивший моего мужа, имел только одно уязвимое место — своего сына?

Фульмен почувствовала, что дрожь пробежала у нее по телу и кровь застыла в ее жилах.

— Нет, — продолжала Дама в черной перчатке, — нельзя спорить против очевидности: судьба хочет, чтобы Арман погиб.

Фульмен выпрямилась, надменная, грозная, как львица пустыни.

— Но ведь я здесь! — вскричала она. — И не связана с вами более клятвой.

— Я это знаю, знаю даже и то, что вы приготовились к борьбе. Я знаю, что вы пытались избавить от моей мести г-на де Флар-Монгори и его детей, чтобы иметь в своих руках заложников и купить таким образом пощаду и свободу тому, кого вы любите.

— Вы правы, — согласилась Фульмен.

— Но вы потерпели неудачу и, несмотря на вашу любовь к нему, проницательность и самоотверженность лорда…

Фульмен вздрогнула.

— Вам и это известно! — воскликнула она.

— Мне известно также, — продолжала мстительница, — что вы употребили последнее усилие, чтобы спасти Армана.

— Вот как! — воскликнула танцовщица, торжествующе улыбаясь. — Вы полагаете?

— Вчера вечером Армана похитили и увезли неизвестно куда… Он находится под охраной лорда Г. Лорд Г. скорее застрелит его, нежели позволит ему выйти.

— Вы не ошиблись, — пробормотала Фульмен, немного удивленная тем, что Дама в черной перчатке знает все эти подробности.

— Но все ваши предосторожности смешны, — сказала последняя, иронически улыбаясь.

— Вы полагаете?

— Они напоминают труд ребенка, строящего замок из карт. Достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы все развалилось прахом.

— Это мы еще увидим! — надменно произнесла Фульмен.

— Я не знаю пока, куда вы увезли Армана, — продолжала мстительница, — но я узнаю это.

— Сомневаюсь.

— Я узнаю это от вас самой.

— Это порядком-таки самонадеянно, — пробормотала Фульмен ироническим тоном.

— Я стараюсь всегда подтверждать свои слова на деле, мадемуазель.

Маркиза холодно взглянула на танцовщицу.

— Слушайте! — сказала она. — Поговорим серьезно: вы любите Армана?

— До безумия.

— Ну, так, если бы вам предложили на выбор: или видеть его умирающим от удара шпаги, но так, как умирает честный человек, или видеть его живым, но опозоренным… Что бы вы выбрали для него?

— В моем выборе вы не можете сомневаться, — гордо сказала Фульмен. — Арман добр, у него рыцарская натура, и ничто не может покрыть его позором.

— Вы ошибаетесь…

— Нет, сударыня, Арман пользуется всеобщим уважением.

— Это правда, но если это уважение сменится когда-нибудь осуждением?

— Это мы еще посмотрим!

— Мадемуазель, — возразила Дама в черной перчатке, — вы забываете, что я могу завтра же отправить полковника Леона, его отца, на эшафот, как убийцу, как вора… и мне кажется, что бесчестие отца ложится пятном и на сына.

Фульмен глухо вскрикнула и растерянно взглянула на мстительницу.

— Теперь скажите мне, — насмешливо спросила Дама в черной перчатке, — куда вы его спрятали?

Холодный пот выступил на лбу у Фульмен, и сердце ее замерло.

Арман провел всю ночь и весь день в заключении, куда предательски завлек его Мориц Стефан; он спрашивал себя, уж не сделался ли он игрушкою бесконечно длящегося кошмара. Прошел день, потом наступила ночь, а освободитель все еще не являлся. Лорд Г. не показывался. Мориц Стефан, имя которого Арман неоднократно повторял, оставался невидимкой.

Только трое лакеев, которым было поручено стеречь и в то же время служить ему, входили каждый раз, когда он дергал за шнурок сонетки. И только.

Философ скоро привык бы к такому приятному плену, которому подвергся наш герой. Помещение его, хотя и небольшое, было роскошно и кокетливо обставлено; ему прислуживали несколько лакеев, в его распоряжении были пианино, книги, альбомы. Ему подавали тонкий завтрак и обед с прекрасным замороженным шампанским. Окна, правда, с решетками, выходили в большой сад, и он мог любоваться зеленой лужайкой, высокими деревьями и уголком голубого неба. Весь день стояла дивная погода. Но могло ли все это удовлетворить влюбленного, каким был Арман, всю ночь и весь день повторявшего себе, что любимая им женщина будет напрасно ждать его?

Сначала сын полковника принял все это за шутку, потом за мистификацию. Затем он сказал себе: невозможно, чтобы та и другая так долго продолжались. Но Арман заблуждался. В полночь камердинер пришел спросить его, не желает ли он лечь спать. Арман рассердился и заявил, что он хочет видеть лорда Г.

— Я не знаю, вернулся ли барин, — сказал на это лакей.

— Пойдите узнайте.

Лакей вышел, но через несколько минут вернулся.

— Милорд сейчас придет, — доложил он.

Действительно, минуты две спустя вошел лорд Г. Англичанин был по-прежнему спокоен, флегматичен, чуть-чуть улыбался, и суровое лицо его внушало к нему уважение.

— Вы желали видеть меня сударь? — спросил он.

— Да, милорд.

— Я слушаю вас, сударь.

— Я хотел бы знать, — сказал Арман, — что если это шутка…

— Я уже говорил вам, милостивый государь, что я никогда не шучу…

— Допустим, но я желал бы знать, что если это мистификация…

— Остановимся на этом слове, — холодно заметил покровитель Фульмен.

— Если это мистификация, — продолжал Арман, — то долго ли она еще продолжится…

— Не знаю.

— Как! Вы не знаете?

— Нет.

— Но кто же в таком случае знает?

— Сударь, — сказал лорд Г., — ваше заключение зависит не от меня.

— Ну, так от Фульмен? — с иронией спросил Арман.

— Нисколько.

— От кого же тогда?

— От обстоятельств. Арман пожал плечами.

— Сударь, — сказал лорд Г., — я не могу определить, сколько времени вы пробудете здесь, но уверяю вас, что вы не выйдете отсюда, пока известная вам особа…