Кое-что подсказал портье, кое-что узнали в ближайшем газетном киоске – там нашлась пара русских газеток – вроде русские эмигранты кучкуются вокруг пляс де ля Републик. Туда и двинули, вроде как погулять.

Гуляли долго, заходя во все мало-мальски подходящие лавки, прежде чем услышали русскую речь – двое выходили из переулочка и оживленно обсуждали свидание Николая с Вильгельмом на Балтике, события в Марокко и гонку Пекин-Париж. Вот у них мы и спросили, где тут можно разжиться русскими газетами. Поначалу они чуть было не убежали, но потом сообразили, что вряд ли зарубежная агентура Департамента полиции ходит по трое, да еще с дамой под ручку. Осторожно уточнили, что именно нам нужно и вполне удовлетворились ответом «по земельному вопросу ознакомиться».

В глубине от бульваров, на улице Амело, производившей впечатление ямы (так и оказалось – засыпанный ров у бывших крепостных стен) мы отыскали магазинчик, ориентированный на политических эмигрантов из России. Столь узкая ниша вряд ли способствовала процветанию предприятия, подтверждением чему служили несколько десятков объявлений на стенках у входа – обмен университетских учебников, сдача комнат и углов, дешевые обеды, услуги стряпчего… Но диверсификация тоже не пролилась золотым дождем, продавец, он же владелец, не производил впечатления успешного бизнесмена.

Где искать господина Бурцева сиделец нам сообщить не захотел, разве что после покупки нескольких газет смилостивился и сообщил, что оный господин издает журнальчик «Былое». Таковой имелся, был нам продан и, что самое важное, содержал адрес редакции.

На оный адрес из гостиницы был отправлен мальчишка-посыльный с приглашением пообщаться. Встречу назначил на завтра, в соседнем ресторанчике и, наглядевшись на благосостояние революционной эмиграции, специально оговорил, что за обед плачу я. Не клюнет на толстые намеки о провокаторах, так может на халявную еду соблазнится.

Посыльный убежал, причины держать Лену при себе отпали, я выдал ей немалую сумму и отпустил. Вот ведь, эсеры, передовая молодежь, революционные идеи, а как до понтовых шмоток дело доходит – тушите свет, все как у нас в универе было.

Сам же читал эмигрантскую прессу, в которой вопрос «что делать?» все больше вытеснялся вопросом «кто виноват?» На первый-то ответ у всех был общий – революцию, конечно. А вот на второй были варианты: эсеры с их дурацким террором, большевики с их непримиримым фанатизмом, меньшевики с их постыдной нерешительностью, анархисты с их врожденной безмозглостью и так далее, в зависимости от позиции, на которой стоял автор. В общем, революцию просрали и занялись выяснением отношений. Нет, наверное кто-нибудь и делом занимался, но вот газетки производили именно такое впечатление.

Дочитав, кликнул свою гвардию и мы отправились повышать культурный уровень на Монмартр, где обитают художники, поэты, музыканты и вообще богема. На площадь перед базиликой Сакре-Кер карабкались лестницы и я широким жестом прокатил всех на фуникулере. Трамвай мои земляки видели, автомобили тоже, а вот такую штуку – впервые.

– А зачем он, такой короткий? Тут же сто саженей от силы? – удивился по приезду на верхнюю площадку Аронов.

– Чтобы в горку не пешком, а машина везла.

Илья скривился:

– Зажрались оне тут. Сто саженей, да по лесенке, пройти лень.

И где-то он прав, так что дальше пешком, да и нет общественного транспорта на Монмартре пока. Белевший на фоне неба Сакре-Кер впечатление произвел, как выразился Николай – «Красивый, как сахарная голова». А Дрюня, вспомнив свое революционное прошлое, взялся нас просвещать откуда этот собор тут взялся. Рассказал про историю Парижской коммуны, про батареи Национальной гвардии на холме и что храм построили чтобы место занять – не дай бог снова.

– Мастеровые, говоришь, сами власть взяли?

– Ну да. Два месяца продержались, против немцев и местной буржуазии. Опыта и знаний не хватило.

– Зря это они, сколько народу полегло ни за что, – угрюмо сообщил Илья.

– Не зря, всему миру пример дали – можно самим! – вскинулся Дрюня.

Пока они препирались, сзади послышалась возня и сдавленный писк. Обернулся – Распопов сжал кисть тщедушного бледного французика, держащую… мой бумажник. Карманник, ети его!

– Молодец, Николай! Ну-ка, проверились, у кого чего пропало? Все цело? Перепрячьте поглубже и смотрите в оба! И с этим что делать будем?

– Да пальцы ему сломать и вся недолга, – Аронов сегодня был не в настроении. – Не в полицию же сдавать.

С этим согласились все, но пальцы ломать я не разрешил. Отпустили побелевшего воришку – Николай так прихватил, что у того пот выступил от боли. Но молчал, не орал.

Расслабленность прошла, по узким улочкам – как и везде в поселениях на горе – мы шли уже осторожнее, изредка разглядывая выставленные художниками картинки. Так себе, насколько я понимаю, хотя попадались вещи, похожие на Пикассо.

– Господа из России?

Вопрос, заданный на русском, заставил нас обернутся – под стенкой дома, на пятачке в полметра, заставленном картинками в стиле «кошечки и цветочки», стоял худой «юноша со взором горящим».

– Да… – медленно протянул я.

– Не желаете ли приобрести сувенир из Парижа? – он широким жестом показал на свою выставку.

Боевики скептически хмыкнули и у художника пропала надежда в глазах. Ну да, приехал учиться, а жрать нечего…

– И много ли за день продаешь, мил человек?

– Франков на двадцать-тридцать! – гордо ответил (и наверняка соврал) спрошенный.

– За тридцать франков проведешь нас вокруг, покажешь? – играться в чистую благотворительность, хоть бы и с соотечественником, я не стал, пусть отрабатывает.

Судя по тому, как быстро согласился и свернулся художник, тридцать франков он зарабатывал в лучшем случае за неделю. Но потратили мы их не зря – он провел нам экскурсию по всему Монмартру, рассказал про художников, несытую их жизнь, про новейшие тенденции – тут, оказывается, кубизм процветает и Пикассо в моду входит, но больше подражают ему.

Прикупить что ли пару картин? Положу началу «коллекции Распутина». Помнится Поль Гоген вообще отдавал свои полотна за еду. А потом та же «Когда свадьба?» будет продана за рекордные 300 миллионов долларов. Доживу ли я до тех времен? Хорошо бы составить список бедствующих художников, помогать им на регулярной основе. А на прибыль от продаж каких-то второстепенных картин можно спонсировать академию художеств в России. Пусть растут собственные Гогены. Решено! Из Франции уеду коллекционером. Кстати, и агент уже есть – я внимательно посмотрел на нашего «экскурсовода».

– Звать-то тебя как?

– Илья.

– А фамилие?

– Эренбург.

Я чуть не засмеялся. Вот так, на улице наткнуться на знаменитого в будущем военного корреспондента (ага, того самого «Убей немца»), писателя и поэта. И человека, который произнес также сакраментальное «Увидеть Париж и умереть».

– А вы же Распутин? Я вас узнал!

Разговорились. Илья после событий 1905 года принимал участие в работе революционной организации социал-демократов, но в саму РСДРП не вступал. Тем не менее засветился у Охранки, решил превентивно эмигрировать, так сказать «во избежание». Причем судя по тому, что я помнил, сделал он это на год раньше, чем в моей истории и без отсидки в тюрьме. Мне даже стало любопытно, где тут я тут успел оттоптать «бабочку», что изменила эту реальность. Но Эренбург в детали своей жизни вдаваться не стал – набросился на меня с агитацией. Увидел возможность повлиять на фаворита царя. Земельный вопрос, московские гвардейцы-каратели 1905-го года, «Кровавое воскресенье», что он только на меня не обрушил. Даже про «лондонский съезд» РСДРП, который прошел недавно в мае задвинул. Это тот, где окончательно размежевались большевики и меньшевики.

«Вербовка» не удалась, я же вежливо, без обычного хамства – уж больно обидчивый парень – вернул Илью к нашей экскурсии. А заодно сам заагитировал его стать моим художественным агентом в Париже. Всего за 10 % от суммы покупки картин. Выгодная сделка.