Чернов останавливается у холодильника и, открыв его, несколько секунд изучает скудное содержимое. Злорадно ухмыляюсь: последние дни я ничего не готовила. А вторая порция овсянки, залитой греческим йогуртом и посыпанной семенами чиа, ему вряд ли понравится.

– Это моя квартира, где хочу, там и хожу. Ещё вопросы?

– Твоей матери, – не удерживаюсь от ремарки.

За что получаю уничтожающий прищуренный взгляд в свой адрес. Посылаю в ответ невинную улыбку. Только правда и ничего кроме правды.

– Могу вообще спать у тебя. У тебя удобный матрас.

– Спи на своем продавленном, меньше надо водить к себе всех без разбору, – фыркаю, вспоминая, как недавно проснулась среди ночи от весьма характерных звуков, доносившихся снизу.

Моя спальня находится прямо над его.

– Думаешь, я делаю это только у себя в комнате? Наивная маленькая Катенька.

Теперь настаëт очередь Чернова улыбаться, глядя прямо мне в лицо, а затем его взгляд съезжает немного в сторону. Сначала на комод в прихожей, потом на дверь ванной, из которой он только что вышел, диван в гостиной, журнальный столик, подоконник, кухонный стол…

– Боже… прекрати!

Вылетаю за дверь, громко хлопнув ей напоследок. И делаю себе пометку заказать на неделе клининг. Не знаю на какие деньги, но этой квартире явно нужна хорошая дезинфекция.

***

До университета я добираюсь за пять минут быстрым шагом. Если идти медленно и любоваться ничем не примечательными окрестностями, то выходит минут семь. В этом плюс жизни с Черновым.

Квартира ему подарена матерью, моей мачехой, на совершеннолетие три года назад. Меня тогда даже приглашали посетить этот праздник и влиться в новую семью отца, но я не могла оставить маму. После предательства папы она была немного не в себе. А как ещё ты будешь себя чувствовать, если в один чёрный день любовь всей твоей жизни говорит, что уходит к другой? Лучше и вовсе не представлять каково это.

Мы с мамой жили довольно скромно. Она работала, я училась. Выплаты, которые присылал отец, были ровно такими, как постановил суд.

Родители расстались четыре года назад. Когда мне было четырнадцать. Пубертат и переходный возраст, а ещё развод родителей… Было сложно.

Ух, что я тогда вытворяла! Ещё наложились гормональная перестройка и обычные подростковые проблемы. Я бунтовала, прогуливала школу, вела себя неадекватно, проколола нос и язык, покрасилась в рыжий, спалив при этом свои шикарные от природы волосы… Мама всё покрывала, отцу не рассказывала, сама терпела и старалась мне помочь. А я, наоборот, тогда хотела, чтобы она рассказала всё папе. Чтобы обратил на меня внимание. Обнял и сказал, что всё равно будет меня любить. Но ничего подобного не было.

Я его разочаровала ещё в день своего рождения. Поэтому он нашел себе женщину с взрослым сыном и старался вложить в него всё то, что в меня не вкладывалось, лишь потому что у меня не тот пол.

– Доброе утро!

Надя приземляется рядом со мной за парту, радостно улыбается. Выглядит хорошо, словно спала не два часа, а все восемь. Я свои круги под глазами замазала консилером, стараясь при этом не попасть в глаза, которые и так еле держались открытыми.

После стычки с Черновым мне было не до сна. Тело взбунтовалось и горело от адреналина и незнакомых мне до этого эмоций. Я проворочалась всё время до будильника, а теперь, наоборот, клюю носом, стараясь не отключиться прямо за партой, ещё до начала занятий.

– Не такое уж оно и доброе, – ворчу, доставая из сумки блок с сегодняшними лекциями, планшет и журнал посещаемости.

Кто-то в деканате тридцать первого августа решил, что я отлично подхожу на роль старосты группы, а через неделю меня назначили ещё и старостой потока. Мой глаз до сих пор дёргается, когда я вспоминаю это голосование. Лес рук и только единственный голос против. Мой. А кто ещё хочет взваливать на себя дополнительную работу?

– Да ладно? Отлично вчера повеселились! Мне уже написал Альберто, прислал розу и доброе утро. Это так мило, да? – щебечет рядом Надя, а я подавляю в себе порыв вставить в уши наушники.

– Мило, – отзываюсь эхом.

Вывожу напротив самого адекватного человека в группе букву “н” и вздыхаю. У моей одногруппницы и единственной почти подруги Полины Романовой заболел ребёнок, и неизвестно когда она теперь придёт на учёбу. Только представьте: двадцать лет и уже есть бэбик! У меня мороз по коже от такой перспективы.

– Может, схожу с ним на свидание, – мечтает вслух Надя. – Он, конечно, не в моей весовой категории. Но, может, у него есть более подкачанные друзья?

Надя, сколько я её знаю, борется с лишним весом. Пока он побеждает. Потому что вместо овсянки по утрам она запихивает в рот пирожок. Полнота её совсем не портит, но она на ней весьма зациклена и все свои шутки сводит к этой своей особенности. Может, потому что всю жизнь живет бок о бок с почти супермоделью? У неё есть старшая сестра, которая, по мнению Нади и Миши, идеальна.

Да-да, и Чернов тоже от неё подтекает, аж слюни на пол капают, когда он видит в коридорах универа Милу Василенко. Свою бывшую девушку, которая променяла его на новенького капитана футбольной сборной универа. Когда Василенко кинула Чернова в начале семестра, он приполз домой и даже не мог снять с себя обувь. Видимо, настолько была сильная любовь. Или настолько задето самолюбие.

Только это вроде как меня не касается и совершенно не моё дело, однако Мила Василенко меня дико раздражает.

– Дай парню шанс, если он действительно тебе понравился. И не смотри на внешность первым делом, за ней может скрываться напрочь прогнившее нутро, – говорю Наде, записывая в журнал тему сегодняшней лекции.

– А Полька где? Опять опаздывает?

О том, что у Романовой есть ребенок, как я понимаю, знают лишь единицы. Я, потому что оказалась рядом при весьма интересном разговоре, и отец ребенка, Никита Волков, тот самый капитан, который увел Милу у Чернова. Больше в универе никто не проинформирован. И лучше пусть так будет и дальше.

Надя классная, и мне нравится с ней болтать, но, положа руку на сердце, она жуткая сплетница. Которая читает универский инстаграм и группы “Подслушано о…”, а ещё состоит в секретном чате “Сплетник”. Иногда мне кажется, что она его и ведёт. Но это лишь мои догадки.

– Заболела.

– Пусть выздоравливает быстрее! Сейчас напишу ей…

– Зачем?

– Хочу рассказать кое-что интересное о нашем короле футбола.

Цокаю языком и, стукнув ручкой по столу, поворачиваюсь к одногруппнице. Не хватает только Романову доставать сплетнями о Волкове. Пусть без этого добра разберутся.

– У неё температура, и она ничего не соображает. Расскажешь при встрече.

– Думаешь? – Надя зависает с телефоном в руке и задумчиво чешет кончик носа. – Можно я тогда тебе расскажу?

– Что за срочная новость, которая не терпит промедления?

– Волков и Чернов вчера подрались! Даже видео есть, хочешь посмотреть? А потом Волкова разжаловали из капитанов, и отгадай, кто теперь возглавляет университетских футболистов?

– Тренер? – пожимаю плечами.

А сердце начинает учащëнно биться. У Чернова была ссадина на скуле и сбиты костяшки, плюс немного покраснел нос. Он ходит в спортзал в нашем жилищном комплексе, и пару раз я видела, как он боксирует. Но я не думала, что он с кем-то всерьёз сцепился, тем более с Волковым. Скорее предполагала, что это груша дала ему сдачи.

Усмехаюсь. Но быстро прячу свою улыбку, потому что замечаю, как мимо нашей аудитории вальяжной походкой идёт Чернов. В чёрной толстовке и таких же чёрных, драных на коленях джинсах. Он мельком заглядывает в открытый дверной проём и, скользя безразличным взглядом по студентам с моего потока, чуть дольше задерживается на нас с Надей. Отчего моя одногруппница вдыхает воздух со свистом, а мне хочется хлопнуть себя по лбу.

Миша кивком головы показывает какому-то парню из параллельной группы на выход и скрывается в дверях.

– Чернов теперь капитан. Милка поди локти кусать начнёт, – хихикает Надя, поправляя свои кудряшки. – Или опять метнëтся к нему, оставив в покое Волкова.