– Мне наш общий знакомый сказал, что Вы со мной готовы разговаривать. Мне это тоже непросто, – Лиза глубоко вздохнула, – я не все помню, а то, что помню, возможно, не совсем правда.

– Как же, ведь знаменитый профессор постарался, – злобно процедил сквозь зубы Василий Алексеевич, – весь такой чистенький, в высших кругах вращается. В этом городе для него всегда время жатвы. Я в ту осень и понял, что под землей, прямо у нас под ногами живет Зло. Проклятое место. Я, дурак, хотел всего лишь хорошо выполнить свою работу, а угодил в настоящий ад. Теперь боюсь шаг в сторону сделать. Видишь, и здесь ад, и там ад!

Последние слова хозяин произнес, приподнявшись с кресла. Он размахивал руками, словно старый трагик на подмостках. Лиза не сводила с него глаз, пока мощный и громкий приступ икоты не оборвал его на полуслове.

– Василий Алексеевич, погодите пить, – Лиза бросила грозный взгляд на бутылку с предательски быстро перетекающим в утробу пьяницы коньяком, – Вы должны мне рассказать, что обещали! Вы обещали, Василий Алексеевич!

– Сбегай на кухню, водички принеси! – попросил сдавленным голосом Василий Алексеевич в перерыве между иканием.

Лиза вскочила на ноги и быстро вышла за дверь. Она догадывалась, что если долго идти по длинному петляющему коридору, то рано или поздно кухня отыщется. На одной из дверей висела табличка «Кран не работает». То была ванная. И прямо за ней оказалась большая тоскливая кухня, заставленная шкафчиками всех мастей, холодильниками и полками с посудой.

Не раздумывая, Лиза взяла первую попавшуюся чашку. Не обнаружив нигде графина или пластиковой бутылки, наполнила чашку водой из-под крана и двинулась по коридору назад.

Когда она открыла дверь в комнату Василия Алексеевича, то сразу обнаружила его коварство. Пока ее не было, бутылка опустела еще на половину. Теперь медвяная жидкость болталась совсем на донышке.

Глаза Василия Алексеевича совсем осовели, движения сделались неуверенными и порывистыми, но зато икота будто прошла.

– Ваша вода, Василий Алексеевич, – Лиза протянула ему чашку. – Вы, боюсь, ничего не хотите рассказывать.

Василий Алексеевич удивленно поднял голову:

– Хромоножка вернулась! – обрадованно откинулся он на спинку кресла. – У тебя еще шрам должен быть на лбу у волос.

– Вы помните? – Лиза села и взяла старого пьяницу за руку. – Василий Алексеевич, вы больше всех знаете об этом деле. Вы его изучали, собирали улики, вы тот, кто должен был тогда восстановить справедливость. А я всю жизнь прожила, избегая мыслей о нем.

Василий Алексеевич потянулся узловатыми пальцами к коротким Лизиным волосам, приподнял челку слева. Провел рукой по кривому как турецкая сабля светлому шраму.

– Это висяк, милая, – сказал он неожиданно прояснившимся грустным голосом, – им давно никто не занимается. Ты же знаешь какой бардак был в те годы. В управлении работа над старыми преступлениями, конечно, ведется. Но твое дело – это полный тупик. Оставь его. Думай, что он исчез. Я тоже в лучшие дни стараюсь верить, что его наказал Тот, который сверху.

Василий Алексеевич приподнял палец и закатил глаза, будто готовясь броситься в новую опьяняющую волну. Лицо его опять утратило осмысленность и выражало наивное удивление, граничившее со слабоумием.

Лиза оставалась сидеть неподвижно, закусив пухлую нижнюю губу.

– Что ж, – наконец, полушепотом произнесла она, – тогда, наверное, мне пора. Жаль, что Вы вышли из маленькой двери. Примета не сработала. Мы в детстве всегда загадывали, сбудется или нет, повезет или нет. У меня до сих пор эта глупая привычка осталась.

– Хромоножка! – воскликнул Василий Алексеевич с внезапным отчаянным пафосом и схватил ее за руку. – Постой! Не могу тебя так отпустить!

Василий Алексеевич схватил чашку воды, поставленную Лизой на журнальный столик, и жадно выпил ее до дна.

– Ущипни мои мочки! – попросил он Лизу, показывая на них пальцами. – Это поможет!

Лиза, чуть помедлив и поморщившись, стиснула обе мочки его больших мясистых ушей между пальцами.

– Сильнее! – молил Василий Алексеевич. – Моя жена ногтями прямо жала!

Услышав эти слова, Лиза скривила губы и со всей силы вонзилась коготками без маникюра в податливую мякоть.

Василий Алексеевич взревел, как подстреленный кабан. Где-то в глубине квартиры раздался звон упавших ложек.

– Отлично, хромоножка! Ты – просто молодец! Минут пять буду трезв как Святой Фонифатий. Жена мне его оставила, чтоб был я под присмотром, – Василий Алексеевич ткнул пальцем в иконку на стене. – Из тебя тоже отличная жена получится, верь мне!

Пьяница слегка семенящим шагом подошел к полированному буфету, снял висящий на шее ключ, вставил его в скважину и дернул на себя откидную дверцу. Две полки внутри были заполнены папками и конвертами. Лизе бросилась в глаза царящая там аккуратность.

Василий Алексеевич, подумав, вытащил с самого низа пухлую розовую коробку, заглянул в нее, зачем-то понюхал, посмотрел на Лизу со странным выражением лица. После чего отвернулся, запихал коробку под мышку, еще больше скособочился, поправил свободной рукой сползающие бесформенные брюки. Постояв, словно в глубоком раздумьи, он потянулся к «Рябиновой настойке» на верхней полке буфета и раскачивающейся рукой налил себе полстакана.

Лиза с нарастающим раздражением следила за его действиями. Ей хотелось вымыть руки и уйти прочь из этого дома, признав свое поражение. На несколько мгновений в комнате повисла космическая тишина, разбавленная лищь булькающими звуками, с которыми «Рябиновая настойка» уносилась предназначенным ей путем. Насытившись, пьяница громко срыгнул, открыл дверцу шкафа и положил коробку на место.

Со вздохом Лиза встала, обменялась мрачными взглядами со Святым Фонифатием и направилась к выходу. У двери она обернулась:

– Это не мое дело, Василий Алексеевич, но Вы так долго не проживете. А я к Вам сорвалась, меня начальство отпускать не хотело.

Бывший следователь смотрел на уходящую гостю полубезумным взглядом и улыбался одной стороной рта.

– Долго? – переспросил он. – Это сколько? Ты мне скажи, я тебе верю. Фонифатий ничего не говорит, собака.

Тонкие брови Лизы сложились домиком.

– Все-таки живите долго! – сказала она и вышла в коридор.

Оказавшись во дворе, Лиза обнаружила, что снег успел почти завалить тропинки. Начинало темнеть. Старательный дворник степенно расхаживал с лопатой, отмеряя точное число шагов. Лиза прошла мимо него через ворота на широкий проспект, где начинали вспыхивать вечерние фонари.

За воротами Лиза притормозила, вспоминая, с какой стороны она сюда пришла. Поколебавшись, она повернула налево.

– Подоздите! Подоздите! Дэвушка!

Лиза обернулась и увидела запыхавшегося дворника в ушанке.

– Это Вам Василий Алексеевич передал, – сказал дворник, протягивая Лизе розовую коробку.

Лиза кивнула и полезла в карман куртки, надеясь отыскать там какую-нибудь мелочь.

– Нэ нада! – замахал руками дворник и побежал обратно на двор, где продолжали сыпаться с неба пушистые снежные хлопья.

Лиза подошла к ближайшему фонарю и стянула рукавички. На коробке была изображена бегущая девочка и надпись «Палочка-выручалочка», бисквитное печенье. Лиза на секунду зажмурилась и открыла коробку. Блокнот, несколько свернутых листов бумаги, что-то болтается внизу, а сверху небольшая записка. Она вытащила записку и начала читать в свете фонаря:

"Сегодня позвонила Лиза Исаева. Та самая, о которой я часто вспоминаю"…

На бумагу приземлилась крупная снежинка, и на месте имени Лизы появилась похожая на ядерный взрыв клякса.

"Я стал слишком ненадежным человеком, Лиза! И я трушу, когда пытаюсь быть прежним. Не знаю, отдавать ли тебе то немногое, что я сохранил у себя. Решение о дальнейшей судьбе вещественных доказательств принимал следователь, который вел уголовное дело, следователем когда-то был и я. Но мне они уже вряд ли пригодятся. Я, по всем признакам, приехал на конечную техническую станцию. Материалы дела, мои записи, здесь все то, что не давало мне покоя и погубило меня. Все. Я знал, что нам доведется снова встретиться. Здравствуй и прощай, рыжая испуганная девчонка! Напрасно ты решила копаться в прошлом! Оно ведь кишит чудовищами. Однако, я тебе не советчик!"