- Джонни!.. – пацана под ним подбросило, он надрывно и изнемогающе заскулил, – от одного этого эротичного звука Джонни чуть не вынесло, – задохнулся, утыкаясь лицом в его шею, вылизывая языком, впиваясь зубами…

Такой нужный, близкий, желанный, горячий, дрожащий… Необходимый, блять…

И Джонни выгибается, содрогается и кончает, стискивая пальцами влажную кожу…

И Джонни выгибается, содрогается и кончает, стискивая пальцами влажную ткань.

Кончает так ярко и бурно, мучительно, что аж мышцы, блять, сводит. Сжимает зубы, стонет глухо, все еще чувствуя и вкус, и запах, и прикосновения, и жар Ви. Чувствуя его живым! Здесь, рядом с собой!

Тонет в посторгазменной оглушительной пустоте и совершенно зверином отчаянии.

Утыкается лицом в подушку и рычит сквозь зубы, ощущая под собой мокрую простынь. А потом внезапно срывается в лающий смех, переворачивается на спину, пачкаясь в собственной сперме, и хохочет от души, запрокинув голову, пялясь невидяще в блядский вентилятор, как полный ебанат.

Это же надо – обкончался во сне, как жалкий подросток! Возвращение, блять, в невинность! Это даже не степенный, суровый, мужской привычный утренний стояк, когда можно со вкусом подрочить…

Хотя, нет, ну его нахуй. Дрочить в его ситуации – еще хуже. Там голову Джонни начинает клинить всерьез, потому что он опасно путается в том, кто дрочит, на кого и кому. Он Ви? Ви ему? Он сам себе? Сраная, ничтожная, ублюдочная, сумасшедшая ебанина…

Уж лучше сны. Там их хотя бы двое.

У него крупные проблемы с личной идентификацией. Иногда, скажем так, ему кажется, что он всерьез болен. Ебанулся на отличненько. Пиздец.

Не глядя, Джонни тянется и пытается нашарить на прикроватной тумбочке сигареты – натыкается на стакан, вляпывается в лужу разлитого виски. Что-то валится на пол. Сигареты не нащупываются. Приходится с усилием отвести взгляд от гудящей вертушки на потолке и скосить глаза, хотя похмельная башка грозит от этого фокуса треснуть точнехонько по швам черепа, красочно расплескав мозги по подушке.

Намокшая в бухле пачка обнаруживается чуть дальше, за скалящимся фиолетовым черепом черным ингалятором. Медленно вытянув чудом оставшуюся сухой верхнюю сигарету, Джонни щелкает зажигалкой и прикуривает, тупо пялясь на неоновый яркий рисунок.

Мысли ворочаются со скрипом, память о событиях вчерашнего вечера возвращается отрывками, неспешно, неохотно…

Он пил.

Нет, пиздишь, мудила, не пил, – в какой-то момент его накрыло настолько тяжело, раскатало невозможно зудящими воспоминаниями, обняло удушающе россыпью красных пикселей, что он уже заливался как мог, не чувствуя ни вкуса, ни градуса. Так, чтобы только забыть. Убиться в хламину – чтобы ни проблеска сознания, чтоб ползать, не в силах даже мычать.

Потом были новости, что-то там про Арасаку и Милитех… И он разъебал голопроектор битой. Точно. Порезал босую ступню и долго выковыривал мелкий сучий пластиковый осколок, радостно и удовлетворенно заливаясь кровищей и скалясь как ебанат, очень красочно, прям на загляденье, проклиная попутно корпы, проекторы, журналистов, самоотверженных тупых наемников и сраную жизнь. Кажется, где-то даже удачно срифмовал и отметил себе запомнить, но куда уж там…

Полез в аптечку, которую прихватил из старенького Арчера Ви вместе со всем остальным барахлом пацана, в поисках клея для ран. У этого предусмотрительного параноика по всем тачкам был распихан необходимый наемничий минимум: шмотки, арсенал, боезапас, химия, мелкая аппаратура. И сколько бы Джонни ни подъебывал Ви, стоило признать, что это было, блять, умно. Вот и ему перепало причаститься от простецкой житейской мудрости пацана – сидящему в четырех блядских стенах без шанса и нос высунуть наружу, так как вся арасачья опездольская рать день и ночь перепахивает Найт-Сити в поисках опасного соло, в одно лицо навернувшего их драгоценный проект, на который они ставили, как на призового, блять, скакуна. Да только хер им на все уродливое ебало, а не ленточка победителя. Их грозный модифицированный мутант, питавшийся исключительно человеческими душами, валяется теперь в грязной канаве, где ему и место, с простреленной башкой. Уж они с Ви об этом позаботились. И эти выблядки уже на ладан дышат, пока мечутся по городу, выпучив узкие глаза и повесив языки на плечи, и скоро остановят свои поиски, потому что наш дорогой – трижды салют ублюдкам и С-6 им во все доступные отверстия – бравый Милитех, стоящий на страже интересов, сука, Родины, не даст им заскучать и долго купаться в одинокой печали. Отвлечет грустных самураев на более важные насущные проблемы. И тогда Джонни сможет вылезти из своей душной, вонючей, ненавистной норы и наконец-то съебать из проклятого города, на прощание показав уебанам свой совершенно не философический, а самый натуральный хуй.

А в аптечке Ви Джонни нежданно-негаданно обнаружил вот этот вот ингалятор, что таращится на него сейчас с тумбочки фиолетовыми глазницами – восславим же постоянство драг-дилеров Найт-Сити, не изменяющих традициям уже как полвека, держащих марку и обозначающих наркоту все теми же принтами, что и при его жизни! Невменяемо обрадовался – пиздец, словно мальчишка, нашедший по утру в Рождество кучу подарков под елкой.

Похмельные воспоминания внезапно прорываются потопом, заливают его мозг, продираются сценами и картинами, как будто его разомкнуло, но лучше бы он не помнил, лучше бы перестал копаться в собственной башке, лучше бы оставил все как есть…

Блять! Блять!! Блять!!!

Резко сев на постели и спустив ноги на пол, Джонни склоняется, пряча лицо в ладони. Хочет привычно зарыться пальцами в длинные пряди, стиснуть до боли, но Ви выбривался коротко, так что Сильверхенду остается только мучительно знакомым жестом пацана провести с силой по ежику мягких волос. Его бросает в жар, и пот выступает по всему телу, течет по горячему лбу, щекотно проходится каплями под щетиной и по гладкой груди. Виски начинает ломить настолько невыносимо – башку как в тиски зажали. А потом накатывает озноб, и Джонни ухает в могильный холод, его мелко трясет – дрожат плечи, дрожат руки, дрожат пальцы, да даже губы неконтролируемо подергиваются. И у него четкое ощущение, что он седеет прямо в этот момент.

Сраный, жалкий, бухой уебок!

Вчера он чуть не убил Ви снова.

Чуть не прикончил пацана, – себя – когда решил, что пыхнуть с-кана – это заебись светлая идея. Что еще поможет ему унять свой безумный, пылающий в агонии от нестерпимых ярости и боли мозг, как не любимое лекарство?! Блестяшки на завтрак, неофен на обед, синтококс на ужин и с-кан на десерт – привычная же диета, сука! Привычная для бесповоротно пизданутого рокера, ебашившего без перерыва прямиком с Мексиканской войны.

Какая же, нахуй, разница – в своем ли теле, в чужом ли? Но разница, как оказалось, была. Очень важная, блять, разница!

И Джонни прочувствовал ее, сука, от и до всего через пяток минут, после того, как пьяно и блаженно откинулся на диване, сделав пару тяг. Сначала через бухой и злой туман виски прорезалась славная родная блаженная волна, смывающая негатив, а потом что-то, блять, пошло не так. Богатый опыт подсказал Джонни, что ему наступит пизда буквально этак… через несколько мгновений. Причем пизда не из тех, когда “чумба, тебе бы в ебло холодной водичкой поплескать, а то слишком сильно вперло”. А серьезное пиздище из тех, что “чумба, заказывай место в колумбарии”. Если успеешь, конечно.

Он подумал было, что говнище было бодяженным или хуевым, и его тряхнуло: по венам протащило обжигающей волной, тело бросило в жар, словно его подвесили, блять, над костерком и медленно поджаривают, а в голову ломанулась сверлящая боль.

Неприятная хуйня, но не смертельная. Была бы, если бы помимо этого не подключились ощущения незнакомые и неуместные: глотку перехватывало, дыхание затруднилось, онемел язык, а когда Джонни посмотрел на собственную – нихуя не собственную – ладонь, то увидел, что от пальцев вверх тянется нездоровая краснота.