— Напиши мне, как долетишь, — попросил Евгений, вызывая у Татьяны очередную

порцию удивления. Он беспокоится о ней?

— Хорошо, но… — Таня замялась. — У меня нет твоего номера.

— Зато у меня есть твой, — улыбнулся он и заметил недоумевающий взгляд

партнерши. — Ксюша дала.

Татьяна сдержанно засмеялась. Такие оправдания Громову были совсем несвойственны и делали его человечнее, что ли.

— Я напишу тебе, — кивнул мужчина, пристально всматриваясь в глаза Тани, сильно смущая.

— Буду ждать, — тихо ответила она, опуская голову вниз и распуская ремень на

талии своего пальто, желая его снять. Громов галантно ей с этим помог, положив

предмет верхней одежды на спинку металлического сидения, возле которого стояли

вещи Тани. Несколько следующих секунд они провели в крайне неловкой тишине. —

Может, обнимемся? — с детской наивностью в глазах предложила Татьяна, несмело

расставив руки в стороны.

Это было максимально странно. Они сделали столько элементов, столько раз она была в его руках, но сейчас было неловко предлагать простое объятие.

— Как хочешь, — пожала плечами Алексеева, пытаясь не показать, что её обидели

действия, а точнее бездействие Громова.

— А знаешь, почему бы и нет? — спросил скорее сам у себя Евгений, вспоминая, как

Татьяна обнимала других членов сборной и понимая, что он ничем не хуже.

Евгений не любил проявлять эмоции вне катка. Точнее, вне прокатов, на которых было необходимо работать на судей, но сейчас он почувствовал встречный порыв и, не произнося ни слова, притянул партнершу к себе, крепко обнимая. Эти прикосновения показались ему необычными. Не такими, какие сопровождали их тренировки. В них чувствовалось больше теплоты, нежности. Как тогда, во время юниорского чемпионата, его снова окутало чувство, будто никого кроме них двоих не существует, когда они вместе, когда они — одно целое. Татьяна уткнулась лицом ему в грудь, ощущая приятный запах его парфюма. От Евгения совсем не хотелось отстраняться. Она уже привыкла к его рукам. Несмотря на его замкнутость и вредность, в его руках она чувствовала себя в безопасности. Громов робко и неуверенно провел ладонью по волосам девушки, от чего обоих едва ощутимо ударило током.

— До завтра, — шепнул Громов, боясь говорить громко даже несмотря на то, что в зале ожидания стояли привычные для этого места гул и оживление.

— До завтра, — прошептала ему в грудь Таня, неожиданно чувствуя, что она уже

хочет вернуться к нему, хотя ещё и не улетела.

Евгений вышел из терминала аэропорта и поднял воротник пальто, отмечая, что столица оказала ему очень холодный, в прямом смысле этого слова, прием. Сев в такси, мужчина достал из кармана телефон и обнаружил пропущенный вызов от матери Алисы. Разговаривать при постороннем человеке ему хотелось меньше всего, однако он боялся, что что-то могло случиться, и поэтому ему пришлось перезвонить Ирине Николаевне прямо из такси.

— Здравствуйте, — с волнением произнес он. — Как дела у Алисы?

Следующие несколько секунд женщина молчала, тяжело вздыхая. Громов чувствовал,

как от этого напрягается каждая клеточка его тела.

— Не молчите, пожалуйста, — как можно спокойнее попросил он, сильнее сжимая

пальцами мобильный.

— Женя, — шепотом проговорила Ирина Николаевна. — Я очень виновата перед тобой.

— Вы? — улыбнулся он, начиная говорить с женщиной гораздо мягче. — Вы ни в чем

не виноваты.

— Виновата, — тем же подозрительным шепотом отвечала Ирина Николаевна. Она

будто боялась, что кто-то может её подслушать. — Алиса… Она пришла в себя пять

дней назад…

Несколько секунд Громов шокировано смотрел в спинку сидения, расположенного

перед ним.

— Одним из её первых вопросов был вопрос о том, где ты сейчас, — шепотом

продолжила Ирина Николаевна.

Свободной рукой Евгений прикрыл лицо, шумно вздыхая. До него начало доходить,

что произошло.

— Вы рассказали всё как есть? — предположил он.

— Да, Женя, — Громов услышал, как она вновь начала плакать. Это добивало его

окончательно. Женские слёзы давались ему с трудом. В детстве он часто видел

свою маму в слезах, и с тех пор каждый раз, когда плакала какая-либо женщина,

Евгений чувствовал свою вину.

— Успокойтесь, пожалуйста, — попросил он.

— Женя, прости меня. Она попросила ничего тебе не говорить, сказала, что не

хочет тебя видеть и просила меня скрыть от тебя это, но я не смогла. Я ведь

знаю, как сильно ты переживал. Пожалуйста, Женя, прости, — начала эмоционально

тараторить Ирина Николаевна, но в ответ лишь услышала тяжелый вздох.

— Я буду у вас через полтора часа.

Громов сообщил таксисту адрес семьи Калининых, изменив маршрут. Остаток дороги он не мог понять, что сейчас чувствует. Он совсем не так представлял свою первую встречу с Алисой после аварии. Он думал, что будет светиться от счастья, когда узнает, что она пришла в себя. Но сейчас же он не знал, как вести себя в сложившейся ситуации.

Евгений был вне себя от решения Калининой не сообщать ему о своем самочувствии, но в то же время осознавал, что после пережитого он просто не может на неё злиться. Осознавал, но злился ещё больше. На себя в том числе.

Громов простоял несколько минут возле нужного подъезда небольшой пятиэтажки на

окраине Москвы. Он пытался придумать, с какими словами зайдет в дом бывшей

партнерши.

— Женя, спасибо, что приехал, — обрадовалась его приходу Ирина Николаевна.

Женщина средних лет с рыжими волосами, собранными в аккуратную прическу,

радушно встретила партнера дочери на пороге своей квартиры.

— Где она? — серьезно спросил Евгений, оглянувшись по сторонам.

— В своей комнате, — вздохнула женщина, положив ладонь на запястье Громова,

тревожно посмотрев на него снизу вверх. — Я её не узнаю, Женя. Она будто…

— Сломалась, — кивнул Евгений.

— Женя, пожалуйста, не злись на неё, — зеленоватые глаза женщины начинали

блестеть ещё ярче от застилающих их слез.

— Не злюсь, — соврал Громов. — Дайте нам поговорить наедине.

— Конечно, — Ирина Николаевна убрала свою ладонь и сделала шаг назад, давая

Громову возможность пройти в комнату дочери.

Он окинул взглядом хорошо знакомую ему квартиру. Как часто он бывал здесь, забирая на тренировки и привозя с них Алису. Светло-коричневые обои напомнили ему о вечерних чаепитиях с семьей партнерши, которая принимала его как своего, родного. Фотографии в рамках и гордо развешанные медали всколыхнули воспоминания о пройденных этапах в спортивной карьере. Евгению хотелось вернуть все на круги своя, чтобы ощутить те же эмоции, тот же уют. Ту же стабильность и неуязвимость.

Он несмело и максимально тихо переступил порог комнаты, которая принадлежала

его уже бывшей партнерше. Это была небольшая спальня, в которой большую часть

занимала кровать и платяной шкаф. Единственным источником света в тот момент

было окно напротив двери. Он увидел Алису. Она, сидя в инвалидной коляске,

смотрела в окно и была спиной к Громову, но он был уверен, что она чувствовала

его присутствие.

— Зачем? — тихо спросила она хриплым, от подступающих в который раз слёз. —

Зачем ты пришел, Громов?

Несколько секунд между бывшими партнерами стояла глухая и неимоверно давящая на

них обоих тишина.

— Я переживал, — серьезно ответил он, делая несколько шагов к Алисе. После аккуратно положил ладони на её плечи.

От его прикосновения Калинина задрожала, начиная плакать навзрыд, больше не

пытаясь сдержать слёз. Такие родные, такие теплые руки Евгения. Руки, которые

отныне держат не её.

— Тише, Алиса,— попросил он, чуть отстраняясь и разворачивая девушку к себе.

Несколько минут он смиренно ждал, пока она успокоится и уберет ладони от лица.

Всё это время Евгений пытался вспомнить, видел ли он её в таком состоянии за все годы их знакомства ранее? Нет, ни разу. Громов старался воспитать в ней характер, силу. Он всегда как-то неосознанно воспринимал Калинину как младшую сестру и не раз в шутку говорил это в интервью. Сейчас же он увидел её слабой, надломанной. И просто не знал, как к ней подступиться, особенно учитывая то, что он и сам частично виноват перед ней. Евгений присел перед Алисой на корточки, и их лица оказались на одном уровне. Калинина положила ладони на колени, и взгляд её изумрудных глаз обжег Громова невиданной ранее ненавистью. Ему на несколько секунд показалось, что она готова его ударить. И, возможно, была бы по-своему права.