– Константин?

– Да.

– Я епископ Никита. Помните, я вам в академии дела сдавал?

Только сейчас Любомудров понял, что перед ним человек, который был до него экономом в Московской духовной академии. Он знал его как священника Феодора Делекторского. После революции отец Феодор постригся в монахи с именем Никита, стал епископом, помогал Патриарху Тихону. В изможденном старике трудно узнать плечистого священника с пышными вьющимися волосами, каким он был когда-то.

– Вот ведь где встретились, – сказал Любомудров.

– Давайте в фургоне сядем рядом, – предложил епископ.

Из здания выводили все новых людей.

Раздалась команда:

– По машинам!

Узников стали загружать в фургоны.

– Куда повезете? – спросил один заключенный у конвойного, запрыгивая в кузов.

– Санитарная обработка, – ответил тот.

– В баню что ли?

Конвойный промолчал.

Заключенные залезали в кузов один за другим. Внутри становилось все теснее. После того, как узкие деревянные скамейки, располагавшиеся в несколько рядов, были заполнены, заключенные стали садиться друг к другу на колени. Некоторые разместились на полу.

Фургон тронулся. Поначалу он ехал медленно и гладко по асфальтированным улицам города. В кузове стояла мертвая тишина. Каждый думал о своем, и это были невеселые думы. Многие подозревали, что их везут на расстрел, но боялись в этом признаться, а потому подавленно молчали. Потом понемногу начали переговариваться.

Когда гул человеческих голосов стал достаточно сильным, епископ, пригнувшись вплотную к уху Любомудрова, тихо сказал:

– Отец Константин, исповедуйте меня.

Тот так же тихо произнес:

– Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…

Епископ начал перечислять грехи, а священник вдруг ясно осознал, что в этом самом фургоне рядом с осужденными на смерть находится Христос. Чувство присутствия Христа было настолько сильным, что на какой-то момент он перестал слышать шепот епископа, весь отдавшись этому чувству.

В темную ночь в закрытом фургоне они приближались к своей Голгофе.

После того как епископ закончил исповедь, отец Константин прочитал разрешительную молитву. Потом исповедовался сам. Епископ слушал его, не прерывая. Потом они долго сидели молча.

Фургон между тем стало сильно трясти. Очевидно, они выехали из города и двигались по гравийной дороге.

К Любомудрову неожиданно обратился человек, сидевший справа. В темноте черты лица не были различимы, но можно было понять по голосу, что он не молод.

– Откуда родом? – спросил он у отца Константина.

– Ярославский я.

– Поп что ли?

– Священник.

– И правильно, что вас расстреливают! Вам с революцией не по пути. Вы людям голову всякой дурью забиваете, а советской власти не верите.

– А вы верите?

– Верю. Я в партии с четырнадцатого года. Вот этими руками революцию делал. Ленина лично знал.

– Что же вас вместе с нами везут? – спросил Любомудров.

– «Революция пожирает своих сынов», – сказал тот с усмешкой. – Без ошибок и перегибов революций не бывает. Но я верю, что история нас оправдает. А вас – нет.

Любомудрову не хотелось продолжать этот разговор, но он все-таки спросил:

– Как ваше имя?

– Михаил.

– Крещеный?

– Крещеный. Но в Бога не верю.

– Я буду молиться за вас.

Тот замолчал. Потом тихо сказал:

– Спасибо.

Прошло не менее двух часов, а они все еще ехали. Разговоры сами собой смолкли, всех сильно болтало и подбрасывало в разные стороны. Кого-то стошнило, кто-то ругался. Но большинство заключенных сидели тихо, прижавшись друг к другу.

Наконец, фургон остановился, заключенных стали выгружать из кузова. Спрыгнув на снег, Любомудров упал и тут же услышал крик конвойного:

– Вставай!

Поднялся и получил сильный удар прикладом в спину.

– Давай! Пошел!

Он побрел, подгоняемый конвоиром, по направлению к длинному деревянному бараку. Туда же двигались остальные. Ночь была светлая и звездная, воздух морозный и свежий.

Беспорядочная толпа прибывших на четырех фургонах из Таганской тюрьмы ввалилась внутрь барака. Там уже толпились заключенные, которых, видимо, доставили из других тюрем.

Войдя в барак и протиснувшись вперед, Любомудров огляделся. Арестантов было много. В основном мужчины, разного возраста – от стариков до казавшихся почти еще детьми. Лица у большинства изможденные, глаза испуганные. Все одеты в арестантские бушлаты или выцветшие от времени пальто. У некоторых на головах шапки. Были и женщины.

Присмотревшись, Любомудров стал замечать людей, по внешнему виду напоминавших священников. От остальных их отличала не только борода. У многих заключенных за время долгого пребывания в тюрьме отросла борода или густая щетина. Но у «духовных» было еще что-то, что позволяло им почти безошибочно распознавать друг друга. Потихоньку они стали группироваться возле одной из стен барака.

Никто, казалось бы, не интересовался тем, что происходило впереди. А там в ряд стояли столы, на которых лежали стопки личных дел осужденных. За каждым столом сидел сотрудник НКВД в форме. Время от времени он громко выкрикивал фамилию. Осужденный подходил, стоял несколько минут, с ним о чем-то разговаривали. Потом конвойный выводил его из барака в боковую дверь.

Священнослужители тихо представлялись друг другу, некоторые рассказывали свои истории:

– Игумен Варлаам, служил в Чудовом монастыре, потом в разных храмах московских. Три года в ссылке в Казахстане. В последнее время служил в Московской области.

– За что вас?

– Проходил мимо школы. Ко мне подбежал ученик, спросил, откуда происходит человек. Им учитель говорил, что от обезьяны. Я сказал: от Бога. За это и арестовали.

– Иеромонах Гавриил, из Белоруссии. Два года провел на Афоне, три года в ссылке. В последнее время в Москве. Обвинили в фашистской агитации.

– Протоиерей Арсений Троицкий, служил в Подмосковье.

– Игумен Петр, тоже из Подмосковья.

– Священник Владимир Морозов из Воронежа.

Обвинения против всех были похожие: антисоветская агитация, религиозная пропаганда, участие в группе контрреволюционного духовенства, распространение провокационных слухов о гонениях на Церковь.

Отец Константин тоже представился.

– Братья, нас всех сегодня расстреляют, – сказал епископ Никита. – Предлагаю исповедоваться перед смертью, кто не успел. Умрем без причастия, так хоть не без исповеди.

Они разбились на пары, но все-таки оставались рядом.

Один из примкнувших к группе был старообрядческий священник с окладистой бородой. Он заговорил с отцом Константином, представился Пчелиным Еразмом Ивановичем.

– А что, правда расстреляют? – спросил он.

– Думаю, правда, – ответил Любомудров.

– Господи Исусе, помилуй нас, – сказал старообрядец и широко перекрестился двумя перстами.

Это не осталось незамеченным. Один из охранников закричал:

– Что там за сходка?! А ну, разойдись, поповское отродье! Устроили здесь молебен!

Охранник начал избивать священнослужителей прикладом. Отца Константина ударил в висок с такой силой, что тот упал.

Ему помогла подняться молодая женщина с правильными чертами лица и коротко остриженными волосами.

– У вас кровь. Вот, возьмите, приложите.

Она подала ему платок.

– Спасибо, – сказал он. – Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– За что вас сюда?

– Немка, – коротко ответила она.

Впереди продолжали выкрикивать фамилии. Людей в бараке становилось меньше. А снаружи все время раздавались выстрелы, иногда по несколько подряд.

– Любомудров, – выкрикнули впереди.

Он подошел к столу, стоявшему по центру, прямо под портретом Сталина. За столом сидел сотрудник НКВД. Рядом стоял вооруженный конвоир.

– Любомудров Константин Павлович? – спросил сотрудник.

– Да.

Тот посмотрел на фотографию в личном деле, потом на осужденного.