Жизнь на Москве для честных людей сделалась невыносимой. Например, архитектор Петр Фрязин, приехавший при Василии III в Москву из Рима, принявший православие, женившийся на русской и получивший поместья, почел за лучшее убежать в Ливонию. Там, на вопрос дерптского епископа, что побудило его оставить Московию, он ответил, что «великого князя и великой княгини не стало, государь нынешний мал остался, а бояре живут по своей воле, и от них великое насилие, управы в земле никому нет, между боярами самими вражда, и уехал я от великого мятежа и безгосударства». Последнее слово, как известно, имеет греческий эквивалент – «анархия».
Митрополит Иоасаф отказался быть игрушкой в руках Шуйских. Летом 1540 года он с некоторыми боярами осмелился ходатайствовать перед великим князем об освобождении Бельского. Опальный князь получил свободу. Это стало первым известным нам волеизъявлением Ивана Васильевича, которому было тогда десять лет. Он начинал правление актом прощения и милосердия!
Шуйские были застигнуты врасплох. С досады они самоустранились от дел. «И о том вознегодовал князь Иван Васильевич Шуйский, – пишет летописец, – на митрополита и на бояр учал гнев держати, и к великому князю не ездити, ни с бояры советовати о государских делах… а на князя Ивана Бельского великое враждование имети и зло на него мыслити».
Сам Грозный позднее приписывал этот переворот своей державной воле: «Мне же в возраст достигшу, не восхотех под рабскою властию быти, и того ради князя Ивана Васильевича Шуйского от себя отослал на службу, а у себя велел есми быть боярину князю Ивану Федоровичу Бельскому». Конечно, он преувеличивает, но само его стремление государствовать в десятилетнем возрасте стоит отметить.
Началось правление Бельских и митрополита Иоасафа, ставших «первосоветниками» у государя. Ничего выдающегося или просто заметного сделано ими не было, но по сравнению с предыдущими неистовствами Шуйских новое правление отличалось мягкостью и гуманностью; открытые беззакония прекратились. Пскову возвратили его старинное право собственного суда по уголовным делам при посредстве выборных целовальников (присяжных), независимо от московских наместников – «и была христианам радость и льгота большая от лихих людей, от поклепцев, от наместников… Злые люди разбежались, стала тишина». Из тюрьмы вышли жена и сын удельного князя Андрея Старицкого – Владимиру Андреевичу даже возвратили отцовский удел. Милость была оказана и другому удельному князю – Дмитрию Угличскому, племяннику Ивана III, уже около полувека сидевшему в оковах в Вологде: с него сняли цепи, но темницы не отворили. Бельский думал воротить и своего сбежавшего брата, Семена Федоровича, но тот уже давно метался между Литвой и Крымом, подымая грозу против своего отечества. Набеги казанцев и крымцев, казалось, сплотили враждующие боярские роды и направили их энергию на защиту государства. Летом 1540 года крымский хан Сагиб-Гирей вторгся на Русь со всей ордой, оставив в Крыму только старых и малолетних; с ним шли турки, ногаи, кафинцы, астраханцы, азовцы – всего около ста тысяч человек. Москва была в страшной тревоге. Государь Иван Васильевич пришел в Успенский собор, молился у иконы Владимирской Богоматери и у гроба митрополита Петра чудотворца и потом спросил у митрополита Иоасафа и бояр: оставаться ли ему в Москве или ехать в другие города? Бояре единодушно ответствовали: быть государю в Москве. Тогда стали запасаться пищей, ставить по местам пушки, расписывать людей по воротам, по стрельницам и по стенам. Великий князь писал воеводам, стоявшим на пути хана, чтоб промеж них не было розни и чтоб они за святые церкви и за православное христианство крепко пострадали; а он, великий князь, рад жаловать не только их самих, но и детей их. Государево послание воодушевило войско. Воеводы с умильными слезами обратились к воинству: «Укрепимся, братья, любовью, помянем жалованье великого князя Василия! Государю нашему, великому князю Ивану, еще не пришло время самому вооружиться, еще мал. Постраждем за государя и за веру христианскую! Смертные мы люди: кому случится за веру и за государя до смерти пострадать, то у Бога незабвенно будет, и детям нашим от государя воздаяние будет». Ратные люди ответствовали: «Рады государю служить и за христианство головы положить, хотим с татарами смертную чашу пить!»
Утром 30 июля Сагиб-Гирей появился на берегах Оки и начал переправу. Передовой полк Пронского было дрогнул, но на помощь ему поспешили со своими отрядами князь Микулинский, князь Серебряный, а за ними показались полки князей Курбского, Ивана Михайловича Шуйского и Дмитрия Бельского. Хан не ожидал такой встречи и сказал изменнику Семену Бельскому и его людям: «Вы мне говорили, что великого князя люди в Казань пошли и что мне встречи не будет, а я столько воинских людей в одном месте никогда и не видывал». Не дав сражения, он ушел в орду той же дорогой. Русские преследовали его до самого Дона и возвратились с победой. Государь на радостях пожаловал воевод великим жалованьем, шубами и кубками.
В общем, правление Бельских обещало много хорошего, однако оно быстро пало. Князья Михаил и Иван Кубенские, Дмитрий Палецкий, казначей Иван Третьяков, многие думные дворяне и дети боярские вознегодовали на Бельских и Иоасафа за их первенствующее положение; мятежников поддержали новгородцы. Составился заговор в пользу князя Ивана Шуйского, который в это время находился во Владимире с войском, в ожидании приказа выступить против казанцев. Заговорщики назначили ему срок, когда он должен был прибыть в Москву, – 3 января 1542 года.
То, что произошло в этот день в Кремле, превзошло по дикости все предыдущие выходки Шуйских. «И бысть мятеж велик… на Москве и государю страхование учиниша».
В ночь на 3 января Иван Шуйский со своими людьми без приказа государя скрытно вступил в Москву; еще раньше сюда прибыли его сын Петр и Иван Большой-Шереметев с толпой вооруженных слуг. За три часа до света они напали на двор Бельского и захватили спящего временщика. Затем в Кремле был учинен настоящий погром. За сторонниками Бельского гонялись по всему дворцу, а одного из них – боярина Щенятева – выволокли задними дворами из государевых палат, где тот надеялся укрыться. На митрополита Иоасафа заговорщики накинулись с особым ожесточением: окна его кельи забросали камнями. Испуганный митрополит искал спасения во дворце, но мятежники ворвались туда вслед за ним, подняли страшный шум, разбудив и напугав великого князя. Иоасаф побежал на Троицкое подворье, но дворяне и дети боярские с ругательствами преследовали его и там. Владыку едва не убили: он остался жив лишь благодаря заступничеству Троицкого игумена Алексея и князя Дмитрия Палецкого, которые именем Сергия чудотворца вырвали его из рук разбушевавшихся погромщиков. Иоасаф был сослан в Кириллов монастырь на Белоозеро, оттуда переведен в Троице-Сергиеву обитель, где и скончался. Бельского ждала та же участь: сосланный в Кирилло-Белозерский монастырь, он вскоре был убит там по приказанию Шуйских.
На митрополичий престол был возведен Новгородский архиепископ Макарий. Сам он в своем духовном завещании свидетельствует, что всеми силами противился этому назначению, однако был понужден принять сан не только всем собором святителей, но и самим благочестивым царем Иваном Васильевичем и не посмел ослушаться. Этот выбор был самый счастливый, и, если Шуйские приложили к нему руку, мы должны чистосердечно поблагодарить их за это.
Вновь наступило время засилья Шуйских. Правда, князь Иван Васильевич вскоре по болезни удалился от двора. Вместо него старшую линию рода возглавили князья Андрей и Иван Михайловичи Шуйские и Федор Иванович Скопин-Шуйский (дед знаменитого героя Смутного времени). Первенствовал князь Андрей так же нагло и свирепо, как и его предшественник, творивший все, что ему вздумается. Летопись характеризует его одним словом – «злодей»; для своего обогащения он пересматривал старые судебные дела, правя с ответчиков по сто рублей и больше, «а во Пскове мастеровые люди все делали для него даром и большие люди подаваша к нему дары».
