– Викочка Валерьевна, – продолжала писклявым голосом, кажется, Оля. – Приезжайте! Ваш муж…

Девушка всхлипнула, явно подбирая слова.

– Что? Что муж, Оля?! – Вика окончательно потеряла терпение, впервые в жизни ей хотелось придушить кого-нибудь.

– Не по телефону… Ой, бедная вы наша!

Причитания медсестры оборвались короткими гудками, и Вика, отключив плиту, побежала в прихожую. Скинула тапочки, сунула ноги в беговые кроссовки, даже в зеркало не посмотрела, накинула пальто поверх домашнего костюма. Дернула дверь, но та отказалась закрыта.

Вика выругалась и перевернула на пол содержимое сумки, чтобы не тратить время на поиски ключей. Блокнот, ручка, визитница, все не то!

– Да где же этот чертов ключ?! – прошипела она. Телефон тренькнул, оповещая о том, что машина уже у подъезда. – Наконец-то нашла!

Вика схватила кошелек, сунула в карман пальто, вставила найденный ключ в замочную скважину, и, наконец, вышла.

– Больница на Водянова, – Вика назвала адрес водителю, а тот лишь кивнул в ответ.

Спустя пару минут таксист попытался завести разговор, но после пары невнятных мычаний в ответ, бросил это дело. Вика сейчас была настолько далека отсюда, что, казалось, завези ее в темный лес – она и не заметит.

– Где он? – Виктория влетела в приемный покой, чуть не сбив кого-то с ног.

– Так оперируют, Викочка Валерьевна! – заикающимся голосом пролепетала Оля. Видимо, вид всклокоченной и нервной начальницы напугал бедняжку до икоты.

– Что? Коротко и по делу! – отчеканила Виктория. От неясного щебета у нее разболелась голова.

– ЗЧМТ под вопросом, тупая травма живота.

– Кто взял?

– Бронников, – успокоила ее Оля. – Но…

Девушка замялась и отвела глаза.

– Тут такое дело…

– Говори, – снова начала закипать Виктория. Ей уже это порядком надоело.

– Он не один был, – потупила медсестра взгляд, словно сама была в чем-то виновата. – С женщиной и ребенком. Она на месте погибла, ребенок не сильно пострадал.

Что за черт? Какая женщина? Какой ребенок? Кисельная каша в голове не позволяла трезво мыслить, и Вика лишь отмахнулась от зудящей девушки, а та резко замолчала. Оршанская вздохнула и пошла к операционной. Быть где-либо еще ей тогда показалось неправильным, да и вообще, если бы могла – ворвалась бы туда… Чтобы что? Что бы она сделала? Она ведь не хирург.

«Успокойся, Вика!» – одернула сама себя возле дверей и застыла.

Там Бронников, а он если не Бог, то точно где-то рядом. Он сделает для нее если не все, то многое. «Он сможет», – повторяла она в тот день как мантру, пока мерила шагами расстояние от окна до стены. Десять туда и почему-то девять обратно. Стоять на месте отчего-то оказалось совершенно невозможно. Виктория старалась гнать от себя мерзкие страхи, но они ежесекундно летали вокруг. Двадцать лет вместе – это когда ты уже не представляешь себя без него, не помнишь жизни до него и после него тоже не может быть, не бывает, потому что… И невыносимо даже думать об этом.

Больно.

И пусть рутина съела былую страсть и чувства не кипели, как в юности, помыслить о том, что может быть как-то по-другому, просто невыносимо. Время тянулось. Казалось, что вечность целая прошла. Вика наверняка тогда походила на ненормальную, вышагивала, вцепившись в волосы, бормотала себе под нос что-то неразборчивое. Сколько прошло времени, точно не помнила.

Но вот бесконечная операция закончилась, и первым из-за белых дверей показался врач. Он устало растер лицо ладонью и, взяв Викторию под локоть, уверенной походкой повел в кабинет.

– Вика, ты меня слышишь? – каждую минуту спрашивал Бронников, но Виктория лишь неопределенно кивала.

Стас говорил четко и по делу и Вике казалось, что его слова кирпичами сыпятся на голову:

– Ты же медик, Вика, и должна понимать, что при таком раскладе шансов почти нет. Гематома слишком большая, крови потерял тоже много. Мы сделали все, что могли. Я не волшебник, Вик. Теперь только ждать. И надеяться на чудо.

Она слушала и кивала, машинально пила что-то из чашки. Кажется, было горько. Кажется, даже горше, чем когда умерла бабушка. Так бывает?

Станислав Сергеевич устало вздохнул, пощелкал пальцами, видимо, пытаясь привлечь внимание, но Вика не хотела слушать, не хотела понимать, но столько лет практики никуда не денешь. Ей дали понять четко – у Макса почти нет шансов. Стас присел рядом и приобнял за плечи, он больше не говорил ничего, лишь только помог подняться.

– Я отвезу тебя, – проговорил он, накидывая ей пальто на плечи.

Вика кивнула, явно плохо соображая и чувствовала себя овечкой на веревочке: ее ведут, она идет.

Вика дрожала, будто ей было холодно, а Стас все крепче прижимал ее к себе. Он просто не мог позволить, чтобы Вика ехала на такси, поэтому решение довезти ее до дома даже не обговаривалось. Он аккуратно припарковал машину у подъезда, вышел, галантно открыл дверь и протянул руку, а Вика как сидела, уставившись перед собой, так и продолжала сидеть.

– Вик, приехали, – сказал Стас и тихонько тронул за плечо, отчего Вика подскочила на месте, оглянулась, словно вышла из транса, и уставилась на руководителя огромными испуганными глазами.

– Приехали? – немного заикаясь прошептала она, а потом, оглянувшись, добавила: – Спасибо, вот это я задумалась.

– Вик, ты это…справишься? – Стасу было неловко оставлять ее одну, но остаться он никак не мог, даже если бы попросила. – Может, подружку какую позовешь? И давай завтра отгул, ладно?

– Спасибо, что подвез, я справлюсь, – грустно усмехнулась Вика и приложив ключ, скрылась за дверью.

А Стас еще минуту постоял, глядя на темные окна, гадая, за каким из них прячется Вика, а потом, выбросив в окурок, уехал.

Виктория закрыла дверь, привалилась к ней лбом и крепко зажмурилась. Очень хотелось вот прямо сейчас проснуться, понять, что все это было кошмарным сновидением, подойти к плите и продолжить готовить Максиму ужин. Ждать его, как ни в чем не бывало. И не думать о том, что он сейчас там, в реанимации, куда Вике не хватило духу зайти, борется за жизнь.

Она прошла на кухню, осмотрелась. На плите стоял недоваренный суп, на столе лежали частично порезанные овощи, большая салатная чаша сиротливо стояла посреди обеденного стола. Все это должно было стать праздничным ужином, который Максим не попробует, возможно, никогда. Вика посмотрела на весь этот бардак, открыла холодильник и достала бутылку красного вина, которое так прекрасно подходит к мясу, которое она, к слову, успела пожарить. Сначала Вика искала штопор. Долго, тщательно перебирая ящики, но его, как назло нигде не было, потом никак не могла достать пробку, злилась, ругалась на себя, на Макса, который поперся хрен знает куда, и кляла чертовых производителей вина, так плотно вставляющих пробки. Вика сделала пару больших глотков прямо из горла, не чувствуя ни фруктовых ноток, ни аромата пряных трав, лишь только горечь. Она обтерла рукой губы, осмотрелась вокруг и пошла в комнату. Завтра, она разберется с этим никому не нужным ужином завтра.

А потом она, всхлипывая и путая слова, звонила сыну. Пусть пишет рапорт, или как это у них в военном называется, и едет сюда. Так, с телефоном в руке, Вика и отрубилась.

На следующий день проснулась Виктория ближе к обеду с больной головой. Привычно провела ладонью по пустой половине кровати и, сжав простынь в кулак, тихонько завыла.

События прошлого дня постепенно всплывали в памяти, заставляя ежиться, словно от холода. Она свернулась калачиком, уткнулась носом в подушку и дышала, воскрешая в мыслях образ мужа. Как он сладко потягивался по утрам, сгребал в объятия, горячий ото сна, взъерошенный и милый. Мурчал что-то нежное ей на ухо, а потом они неторопливо занимались любовью.

Вика всхлипнула раз, другой, мираж рассеялся, и промозглая реальность показала шипы: попал в аварию, и теперь он там, на грани, и, возможно, больше никогда не вернется в эту постель.

Оршанская посмотрела на часы и ахнула: опоздала. Впервые проспала на работу. Попыталась встать, как тут же голова отозвалась болью. И слова Бронникова вспомнились довольно кстати – Вике дают три дня отгула. Да только на черта они нужны ей, когда Максим там?