Но мне даже нечего предложить этим людям, чтобы они не возвращали меня. Аборт я не сделаю. Пистолет вернуть – так там точно нет отпечатков, только еще больше разозлю. Что делать-то?!

– Цыпленок, я вижу ужас в твоих глазах, – ласково произносит маньяк, и кладет мне ладонь на коленку. Господи, тяжелая у него рука-то, – не расскажешь, на кой черт дочке магната сбегать от сытой и красивой жизни и прикидываться обычной студенткой? Беременеть от Рустама Садаева? Ходить без охраны в ночной клуб? Пить алкоголь с наркотиками? М, цыпа?

– Случайность, – мышиным писком выдавливаю я, – все, кроме побега – случайность.

– Садаеву давно твоя семья, как бельмо на глазу. Отец твой слишком грязно ведет дела, да и кидок он тот еще, Диана, – рассказывает мне маньяк, а я закрываю глаза. Будто бы от такого человека, как мой отец, можно ожидать что-то другое, – жаль, что у него мощная поддержка в виде таких же мразей-друзей. Но однажды их не станет.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

Он смотрит на меня долгим и пронзительным взглядом. Будто бы ждет чего-то, но, не дождавшись, усмехается и произносит:

– Кто-то заказал брата Рустама, цыпа. Это очень грязный метод – завалить человека. Ответ “кто” мы найдем только на том пистолете, который ты прикарманила себе и не хочешь возвращать. Если бы ты была обычной девкой, я бы не сказал тебе об этом. Но твоя семья – конкуренты брата Рустама. Они долгое время делили рынок почти наравне…

– Боже, – ошалело выдаю я, – ты подозреваешь, что я в этом замешана? Что я выкрала пистолет, прикинувшись пьяной девкой, чтобы скрыть, что именно мой отец заказал брата Рустама?!

– Всего лишь подозреваю. Отдай пистолет, цыпа, – он сощуривает глаза, и наклоняется ко мне ближе, – Узнаем, насколько это правда. Ты очень забавная. Странная. Дочка богатого папы, с дерьмово подделанными документами, которую не нашли за пять лет поисков. Живешь в том же городе, где и совершила побег, и спокойно ходишь в институт. Девушка-Загадка. Многие говорили, что тебя растят в строгости, чтобы удачно выдать замуж за какого-нибудь иностранца. И поэтому ты решила сбежать. Нет? Все было не так?

Я молча смотрю на него, понимая, что стоит мне открыть рот – как вся моя защита рассыплется, словно карточный домик. Скажи я, что родителям плевать на меня – и эти двое снова начнут меня прессовать по поводу аборта и пистолета. А придумать легенду, зачем я сбежала и почему меня не нашли, за две минуты я не могу. Я не могу ни слова сказать, чтобы опровергнуть или подтвердить его подозрения. Маньяк с тяжелым вздохом встает и отпихивает ногой стул.

– Говорить с тобой бесполезно, цыпа, я так понимаю. Посиди тут, подумай до вечера?

– Ты с ума сошел? – в шоке спрашиваю я, глядя, как он направляется к двери, – я в туалет хочу. И пить. Как это – до вечера? Эй! – последнее слово я уже кричу, потому что он хватается за ручку двери, – стой. Не надо меня тут до вечера оставлять.

– Так поболтай для меня, цыпленок, – изгибает он губы в усмешке, – я люблю болтливых девочек.

Дверь внезапно открывается, с грохотом ударив об стену. Маньяк едва успевает отойти, чтобы она не врезала ему, а я подпрыгиваю от неожиданности. В комнату заходит Садаев. Нет, врывается. Стремительно, как голодное животное. Выглядит он настолько же взвинченным.

– Хватит трепаться, – рычит он своему цепному псу, – выметайся. Оставь нас наедине.

Я с неким облегчением выдыхаю, когда маньяк, едва слышно цыкнув, покидает комнату, подмигнув мне напоследок. Градус напряжения становится чуть ниже. У Садаева не настолько мерзкая аура. Рядом с ним не чувствуешь себя так, будто тебя пихнули в яму с шевелящимися червяками и тараканами.

Возле Садаева я всего лишь ощущаю себя кормом для диких животных. Привлекательной отбивной, которая валяется посреди джунглей. И у меня снова начинает крутить живот.

– Можно мне в туалет? – вырывается у меня стоном. Мне необходимо снова проверить – все ли там в порядке, да и, честно говоря, мне уже охота просто сходить в туалет.

– Тебе можно только слушать и отвечать на вопросы, – обрывает меня Рустам, а я ерзаю по полу, пытаясь убрать неприятное ощущение, – давай, вещай, девочка. Если думаешь, что я тебя пальцем не трону, узнав, кто ты – ошибаешься.

Я растерянно моргаю в ответ.

– Что вещать?

– Не прикидывайся. Что за хрень – дочка богатого папаши попадает мне в постель в наркотическом угаре, как последняя шлюха? Залетает и не хочет делать аборт… бабки мои тебе явно не нужны.

Он садится на стул напротив и вытягивает длинные ноги, положив одну на другую. Я рассматриваю его и молчу, потому что отвечать на подобные оскорбления не собираюсь, а объяснять, что творилось у меня в семье – тем более. Как только Садаев поймет, что меня никто не собирается защищать или спасать, то он снова будет относиться ко мне, как к мусору. Пусть лучше думает, что за дочь олигарха ему оторвут голову. Пусть погадает подольше, какого черта тут происходит. Я буду тогда жить хреново, но жить.

Рустам уже успел переодеться в темную водолазку, которая круто обтягивает его рельеф мышц. Мужик он, зараза, до боли в глазах. Вот конкретный такой мужик, эталонный. Хоть в рекламе всяких мужских бритв снимай. И в конце рекламы он этой бритвой прикончит режиссера – есть в нем что-то капитально зверское, помимо мужского.

Почему, стоит мне только посмотреть на него, как мозг мобилизирует все ресурсы, пытаясь вспомнить, как мы провели ночь? Я настолько теряюсь в этой мысли, что не замечаю, как мы с Рустамом уже несколько минут пялимся друг на друга. И я делаю это совершенно открыто. Смотрю ему в глаза, думая, что ж он там вытворял со мной в постели, и насколько это было ужасно.

Садаев неожиданно встает, развязывает меня, и не успеваю я обрадоваться, что он решил-таки сжалиться надо мной, как он рывком поднимает руку, сжимая концы моих пут. Они больно натягиваются и мне приходится встать на цыпочки. Даже так я едва достаю ему до подбородка. Я едва балансирую, переминаясь, пока он держит меня, как добычу, попавшую в силки, и оценивает.

– Я смотрю, ты просто жрешь меня взглядом, – жестко произносит он, – хочешь повторить ту ночь?

– Нет, нет, – испуганно произношу я, – я просто задумалась!

Он перекидывает конец веревки на одну из перекладин шведской стенки и неожиданно подтягивает меня. Теперь я глупо болтаю ногами в воздухе, зато почти напротив его лица. Вот только рукам больно. Очень больно.

– Долго ты так провисишь, принцесска? – интересуется Садаев, – вряд ли выдержишь больше десяти минут. Еще раз – давай выкладывай всё. У меня уже шаблоны в башке трещат. Не сходится твой образ и поведение с образом дочки магната. Зачем сбежала от папаши? Чувствую я, где-то меня ты наебываешь.

– Я знаю, в чем вы меня подозреваете! – восклицаю я в отчаянии, потому что знаю – я и трех минут так не продержусь, – думаете, что мой отец заказал вашего брата, но это не так! Иначе бы я не предлагала отдать вам пистолет, когда аборт будет поздно делать!

– Я подозреваю каждую собаку, сука, – рычит он мне в лицо, и я в страхе зажмуриваюсь. Может ли он меня ударить? Или вообще избить? Мне кажется, что один его удар – и я разлечусь на кусочки. Он меня пока не тронул, если, конечно, не считать его тягу к связыванию, но мало ли, – давай выкладывай всё. Убеди меня и, может, я тебе дам отсрочку.

– Я правда сбежала, – выдавливаю я, – не могу рассказать, почему. И не видела отца и мать пять лет. Есть на это свои причины, личные! Аборт я не делаю по тем же причинам! У меня принципы. Забеременей я от любого другого человека – и все равно не сделала бы аборт.

Закончив, я с шумом выдыхаю, глядя в лицо напротив. Садаев смотрит на меня с плохо скрываемым отвращением, словно я сделала что-то мерзкое и противное. Не уверена, что он мне поверил.

Он неожиданно затягивает узел на перекладине шведской стенки, оставив меня снова стоять на цыпочках, а потом я чувствую его ладони на груди. Не успеваю я удивиться, как слышу треск ткани и взвизгиваю. Он рвет на мне футболку.