— Ты мне ничего не сделаешь, — она посмотрела на его горло. — Поэтому бояться тебя — бессмысленно.

Она спокойно обошла его и исчезла в треске аппарации.

Комментарий к Глава 26. Удар в спину

Ах, сразу вспоминаю, какие скандалы учиняла своим парням, когда была молода и прекрасна 😀😳

Тео после ссоры с Гермионой: https://vt.tiktok.com/ZSdQWbGhj/?k=1

Драко: https://vt.tiktok.com/ZSdQWposB/?k=1

Гермиона о Драко: https://vt.tiktok.com/ZSdQEb3uk/?k=1

Гермиона перед смертью😀 : https://vt.tiktok.com/ZSdCBmsDn/?k=1

========== Глава 27. Толчок ==========

«Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются декорации, люди приходят и уходят — вот и все. Никогда никакого начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно».

Дни превратились в единую серую массу — липкую и беспросветную, как испорченное зелье Невилла, напоминающее по запаху болото и экскременты соплоховстов, — затяжное и беспощадное.

Гермиона игнорировала Тео, Тео игнорировал Гермиону, — конец спектакля, антракта не будет.

И если Нотт вообще не смотрел в ее сторону, игнорируя в принципе, цепляясь глазами за что угодно, будь то стена, потолок или окно, то Гермионе было намного хуже. Нотт злился, по-тихому злился, но упорно сдерживался от ехидных замечаний и злых подколов, лишь бы не дать гриффиндорке повод завести с ним спор, это было заметно по единичным взглядам, которые он изредка кидал на нее по утрам, когда они, зевая, сталкивались в общей гостиной перед занятиями. Но Теодор был тем еще упрямцем — лишь поджимал губы и молчал.

Чужое молчание убивало нервные клетки Гермионы.

Он пытался с ней заговорить лишь один раз, когда она только-только вернулась от Нарциссы в субботу, но их отвлек подошедший Рон с каким-то вопросом, наверняка, глупым и не интересным, и Нотт ушел, ни сказав ей в итоге ни слова. Девушка же в смятении ушла от Рона, так и не разобравшись о чем он вообще ее спрашивал, наверное, что-то про Гарри. Да и плевать…

Да, она понимала, что сама сказала ему о разрыве, выстрелила на поражение, не оставила выбора, но он мог хотя бы извиниться перед ней и принять ее сторону после, и они бы вместе подумали над тем, что можно сделать дальше. Это была не просто ссора, а столкновение их интересов, — выяснение, кто кому уступит по итогу; и не то что бы Гермиона не смогла его уговорить быть снисходительнее к Малфою, женское обаяние и не такое могло совершить, но ей так надоело нянчиться со всеми вокруг.

Доказывать, объяснять, — она знала, что люди не любят, когда им указывают на их ошибки, что и мешало ей раньше завести друзей, пока ее не спасли Гарри и Рон от тролля. Но она сама поняла это лишь со временем, после войны и лечения: что не нужно ее мнение на самом-то деле никому, а все ее факты не лучшее из вещей, что можно применить на практике для сближения с людьми.

Они все, каждый из них — взрослые люди, пережившие войну, тяготы и смерть, так зачем усугублять отношения между собой, делая их повальными. Гермиона подождет, пока он остынет.

Но Тео был гордым, потому их холодная война продолжалась. Она знала, что они обидели друг друга, но сделать первый шаг навстречу примирению всегда было очень трудно. И она боялась, что стоит ей открыть рот, как оскорбления темной нефтью польются из ее рта, как из пробитого танкера в океане, и сделает она только хуже своими колкостями, потому что обида пружинкой гудела в груди.

Нужно было переждать.

Она пообещала себе, что поговорит с ним, спустя неделю, как только немного успокоятся и вдохнут поглубже — и она, и он. Потому что сейчас при виде него начинались гипервентиляция и острые слова лезли на язык.

Она скучала по нему. Ей ужасно хотелось с ним поговорить, объяснить свою точку зрения, дать понять, что ее помощь не вызовет никаких проблем, тем более, что Малфой вообще с ней особо не разговаривал после их последнего странного разговора у дома Андромеды. За исключением тех быстрых диалогов, где Гермиона спрашивала о состоянии Нарциссы и ходе лечения.

Малфой сам находил ее, кратко описывал, что с ней происходит, какие у нее ощущения от происходящего, и исчезал блуждающей тенью по коридорам. Но Гермиона чувствовала, как он иногда замирает после рассказа о состоянии матери, серым острием льда утыкаясь в ее лицо. Он всегда дышал тяжело и быстро, ноздри раздувались и на лбу вилась линия надутой вены, будто ему больно и ужасно противно находиться рядом с ней.

Будто они снова на шестом курсе: она — грязнокровка, он — слизеринский принц. И это возвращение к истокам, что с Тео, что с Малфоем, вызывал у Гермионы нервный смех.

Может, Мерлин-Годрик-Салазар, да плевать кто, решили над ней поиздеваться: дали кусочек голодающему, а затем отняли и поставили на видное место, но без возможности достать его. Потому что она дико скучала. Даже по редким улыбкам Малфоя или презрительно-ехидному рту, — к хорошему быстро привыкаешь…

Поэтому Гермиона старалась на него не смотреть вовсе, чтобы не было так больно от собственных несбыточных надежд, да и потому что вся ее голова была забита по большей части Теодором Ноттом, и Гермиона покидала его, бледного, стоящего в коридоре, коротко прощаясь и не видя искривленных горечью губ и глаз, пропитанных усталостью и болью.

Она смотрела на Тео в библиотеке, подглядывала за ним украдкой на занятиях, наблюдала, как он ест в Большом зале — Хоупи так и продолжила для нее готовить, — как он общался со своими сокурсниками в коридоре, а потом проходил мимо нее, даже не задевая плечами.

Она была согласна — не совсем, но потерпела бы — даже на то, чтобы он называл ее грязнокровкой и ругался матом, лишь бы посмотрел, обратил внимание, издал хотя бы жалкий звук в ее сторону, да хоть злостный рык, но нет.

Будто ее нет.

Их нет и не было.

Он покидал ее, даже стоя в паре метров от нее в ожидании начала занятий, а Гермиона чувствовала, как сжимается горло в тисках от сухости и обиды.

Он уходил и не оглядывался, оставляя ее лишь вдыхать аромат сигарет и его сладкого конфетного одеколона, который, как она потом узнала из посещений его комнаты, назывался Montale.

Гарри очень удивился их раздору, а когда узнал, что Гермиона помогает Нарциссе, а Тео — против, вообще хотел сам поговорить с ним и вразумить, но Грейнджер его сдержала, — все же Поттер был обязан леди Малфой жизнью.

Но это было общее дело с Тео.

Их дело.

Они сами справятся.

На самом деле на них пялился весь Хогвартс, особенно злорадствовали слизеринцы и одинокие девушки, и от того было еще хуже, будто напоминая Гермионе об их ссоре постоянно. К ней даже изъявила желание подойти Панси Паркинсон и уточнить, что за кошка между ними пробежала, потому что младшие курсы ей, как старосте факультета, постоянно жаловались на то, что Нотт на них рычит.

— Усмири этого негодника, Грейнджер. Мои полномочия на этом окончены, — и ушла, виляя аппетитными бедрами, и уже улыбалась какому-то семикурснику, оставив Гермиону наедине с миллионом вопросов относительно поведения Тео, да и ее поведения тоже.

Дни проходили в однообразном потоке. Единственной ее радостью стала переписка с тем самым стариком, Эфиасом Колттом, с кем связала ее Нарцисса. Он лечил волшебников более сорока лет и последние два года очень интересовался магловскими разработками о клонировании, группах крови и особенно ДНК. На что Гермиона с радостью отправляла ему научные магловские журналы, коих у нее было в достатке, и свои заметки по статьям, а он в ответ присылал ей свои пока не изданные работы, чтобы они могли вместе совершить прорыв, и старые фолианты по медицине, которыми библиотека Хогвартса, к сожалению, не располагала. То, что было в библиотеке Салазара Слизерина, Гермиона уже читала.

На следующей неделе должен был состояться банкет в честь дня рождения Колтта, ему исполнялось сто двадцать лет, и он пригласил Гермиону, сказав, что будет очень рад ее видеть в узком кругу таких же, как она, людей, болеющих медициной. Грейнджер решила подготовиться к празднику и обрадовала Джинни тем, что та может помочь ей выбрать платье и туфли в магазинах Лондона. На что Уизли чуть ли не расцеловала ее в обе щеки, и заверила, что накрасит ее лично, а вот с волосами придется просить помощи у Лаванды, как на четвертом курсе перед Святочным балом.