========== Глава 1. Порез ==========

Грудь обожгло такой сильной болью, что Гермиона услышала треск крошащихся зубов и подавилась собственной кровью.

Она умирает? Нет.

Она точно умрет.

Прямо сейчас. Здесь.

В одиночестве.

И самое главное, как? Не в пылу битвы, яростно сражаясь с Пожирателями, не от убийственного заклятия, защищая своих друзей, и даже не от старости, уткнувшись носом в мягкую шерстку Живоглота, а по глупой случайности — такие вещи еще называют судьбой. Кто мог знать, что именно это место под ногами, покрытое наледью от атаки дементоров, будет настолько скользким, что она споткнется и упадет прямиком на обломок острого шпиля когда-то красивой башни Хогвартса, теперь одиноко валяющейся у ее ног развалиной и покрытой брызгами ее крови.

Палочка выпадает из слабых пальцев, дыхания почти нет, все тело бьется в предсмертной конвульсии от потери крови и невозможности вдохнуть, а в глазах пелена из слез, и где-то на фоне битвы Гермиона слышит, как к ней кто-то идет, громко шаркая ногами и истерически смеясь.

«Теперь я точно умру. Совсем-совсем умру. Навсегда».

— Грязнокровка, ах, я искала тебя, — мерзкий хохот доносится сквозь писк в ушах. — Какое счастье встретить тебя именно здесь, я даже не буду помогать тебе умирать. Ты сдохнешь, как поганая магла, как грязь, которой ты покрыта изнутри, мелкая…

Договорить Беллатриса не успевает: все, что Гермиона слышит перед потерей сознания: треск аппарации, тихое «Диффиндо» и пустота после.

***

— … награжден орденом Мерлина, он убил тридцать восемь Пожирателей, помог уничтожить крестраж в виде Нагайны и спас героиню войны от смерти. Макгонагалл лично поручилась за него.

Гермиону тошнит от вида алых щек и темных веснушек Рона, но больше от его голоса, воспроизводящего это. Это. Бессмыслица какая-то. Да Уизли говорит о Нем с таким жаром, будто он — второе пришествие Мерлина на белый свет.

Этого не может быть, это просто параллельная вселенная, или Гермиона уже умерла, и это ее личный ад, потому что Он точно не мог помогать, не стал бы, не марал свои длинные аристократичные пальцы об обычных людей; он бы, скорее, воткнул этот проклятый шпиль еще глубже Гермионе в легкие, прокрутил, удостоверившись, что она насажена на него, как мясо на шампур, и танцевал с Беллатрисой танец на ее костях после, но точно не…

— Он спасал детей от Круциатуса, пока Кэрроу неистовствовали в Хогвартсе. Он спас Лаванду от Сивого, поставлял еду и воду, а еще он…

— Стоп, — тихий вздох, — хватит. Прошу вас, мальчики.

Гермиона устало поднимает перевязанную ладонь вверх, призывая замолчать уже заговорившего Гарри. Она — наблюдательная ведьма, всегда ею была, и не увидеть чистоту намерений там, где ее попросту нет, она бы не смогла. Вот только не сейчас, когда они защищают его, когда он спас Гермиону и убил Беллатрису. Мерлин, он убил ее.

Убил эту психованную суку. Убил еще много людей, защищая школу, убил гребаную змею мечом Годрика!

Слизеринец!

Мечом!

Блять!

Годрика!

Гриффиндора!

— Ты должна поблагодарить его, Гермиона, — тон Рона какой-то неправильный, будто он копирует ее манеру речи, но получается не очень — мало практики. — Он хотел тебя проведать, но репортеры, хм, сама знаешь, мы сами только выбраться смогли, а тебя за дверью уже ждет толпа, чтобы ты поведала им историю о крестражах и произошедшем в Малфой-Мэноре.

— Как он там вообще оказался? Удача, не иначе. Если бы не он, ты бы умерла, — и Гарри срывается. — Миона, ты понимаешь?

Он кладет голову ей на колени и плачет, как маленький ребенок, кем ему никогда не давали быть. Мессия, герой, Надежда, но никак не обычный мальчик с чувствами и желаниями. А она гладит его по волосам и не может сама сдержать слез от неверия в происходящее. Все меняется — и враг станет другом. Поттер всхлипывает и притягивает ее ближе за ладони, обнимая ими свою голову.

— Гарри, я здесь, все хорошо. Тише.

Рон тактично смотрит в окно и мнет в пальцах палочку, будто он не должен быть здесь и становиться свидетелем такого интимного момента.

— Я больше глаз с тебя не спущу, — шепчет Гарри куда-то ей в бедро, и Рон глотает собственный вдох от этой картины, чувствуя себя лишним. — Я допустил эту… эту оплошность. Нет, самую главную ошибку.

Уизли уже давно чувствовал перемены: как вернулся к ним в палатку, как увидел не привычный огонь в карамельных глазах и мягкую улыбку, а холодное равнодушие. Уже не будет ничего, что он себе напридумывал, не будет Золотого Трио — он потерял их доверие и назад вряд ли вернет.

— Гарри, это была случайность, честное слово, это все моя неуклюжесть, — Грейнджер тоже всхлипывает и тянет бледное лицо друга к себе ближе, обнимая его за плечи и закрывая глаза. — Я здесь, пожалуйста, не плачь, Гарри.

— Маленькая Грейнджер.

Гермиона резко вскидывает голову и поднимает подбородок от звука знакомого хриплого голоса рядом. Она даже не услышала, как он вошел в палату, а теперь стоит здесь, без эмоций на лице, как фарфоровая кукла, которую Гермиона так хотела в детстве. И как у него только духу хватило сражаться столь яростно, снаружи будучи таким айсбергом. В тихом омуте…

— Нотт.

Темно-зеленые глаза следят за ней и Поттером, не отвлекаясь, и Гермионе кажется, что она видит в них искринку смеха, но резко проводит потными ладонями по лицу, размазывая слезы, и эффект момента пропадает.

— Гарри, профессор Снейп ждет тебя за дверью, и твоя мать тоже, Уизли. И забери всех репортеров с собой.

— Снейп? Он жив?

Гермиона сама морщится от своего же крика, но Нотт даже не вздрогнул — стоит все так же, как оловянный солдатик, будто не дышит даже. Будто не живой.

— Мы придем вечером.

Гарри на прощание еще раз ее обнимает, а Рон неловко машет рукой, оставляя их наедине.

Блять.

Блять…

— Вижу, у тебя много вопросов, могу ответить на все по порядку. Уверен, уже припрятала в кармане пять футов пергамента со всеми претензиями.

Он улыбается. Улыбается ей. И это странно, потому что все шесть лет, что они друг друга знают, он улыбался только тогда, когда она от ярости поджимала губы, слушая его с Малфоем оскорбления или приказной тон, а после не-плакала в туалете, потому что Нотт не достоин ее слез. Слизеринец улыбался гриффиндорцам, когда сочился ядом, как гадюка; улыбался девушкам, с которыми потом спал; улыбался учителям и своим соседям по дому; улыбался, когда летал на метле, но никогда — ей.

— Ну же, — садится на стул, на котором сидел Гарри, — я весь внимание, маленькая Грейнджер.

— Раньше ты называл меня маленькой грязнокровкой, — шипит в ответ и откидывается на спинку кровати, скрестив руки на груди.

— О, тебя продолжить так называть? Не знал, что героиня войны — мазохистка.

Тео снова улыбается, как ангел — какая же красивая улыбка у такого противного человека. Гермиона морщится и отводит взгляд в окно. Солнце светит прямо ей в глаз, будто не позволяя смотреть куда-либо, кроме Нотта.

— Как ты там оказался? Я уверена, что тебя не было в начале битвы.

Теодор откидывается на стул и кладет ногу на ногу, опираясь локтями на коленку. Узкие джинсы и черная футболка сидят на нем идеально, мышцы на руках лениво перекатываются под кожей, и Гермиона завороженно смотрит на его белое предплечье без-темной-метки. Наклоняет голову набок, и темные кудри с шоколадным отливом закрывают обзор на один глаз. У него появились шрамы. Он со смешком вздыхает, поправляя непослушную, как у Гарри, шевелюру, и внимательно смотрит на ее белую ночнушку.

— Я решал вопросы.

— Это не ответ, Нотт.

— Ты задаешь неправильные вопросы, маленькая Грейнджер, ведь главное не как, а когда. Опоздай я хотя бы на пару секунд — мы бы сейчас не вели такую приятную светскую беседу, — снова смешок, натянутый, как нервы Гермионы. — Я жду благодарности.

У Гермионы и так мозги кипят от последних новостей, и она понимает, что не готова к этому разговору. И вряд ли когда-то будет.