— Чтобы ты вскрыла замок и порезала кого-то? — Она знала, что он так и ответит, но что-то внутри подсказывало это спросить.

— Но ведь карцер тоже можно закрыть навесным замком снаружи, и кому она там навредит, кроме себя?

— Склонность к суициду порой проявляется в самые неожиданные моменты.

— Но мы же вроде пришли к выводу, что ей легчает. Хотя бы бумагу и карандаши. Возможно, она нарисует что-то важное.

— Ладно, карандаши и бумагу можно, хотя в карцере почти нет света, а твердые поверхности отсутствуют, но ты берешь последствия под свою ответственность.

— Хорошо. — Он посмотрел на Инсанабили, в надежде что она хоты бы будет недолюбливать его, а не ненавидеть всем сердцем, но ее взгляд как был бешеным, так остался.И что-то подсказывало ему, что не потеряла бы она своих друзей, и он бы остался без пальца, а то и без руки.

***

— Как вы могли, как могли, как могли? — Она билась головой о стенку, как о подушку, и неистово вопила. И плевать что скоро будет отбой, плевать, что ее крики услышат и воспримут за слабость. Разве большинство пациентов не сломалось от этих терапий и процедур? Почему ей нельзя?!

Тишина. Стоило пациентке замолчать, как карцер вымер. Она тщетно пыталась увидеть что-то в темных углах. Ей хотелось верить, что они сейчас здесь, ведь они не были с ней 24 часа в сутки и порой исчезали, Инсанабили была не против, но сейчас ей так нужно…

Нужно что? В очередной раз услышать, что она делает что-то не так? Снова вспомнить, как же это охрененно провалить пять попыток побега подряд? Да не нужны они ей…

Спустя пару минут девушка подбегает к окошку и хватается за решетку. Она с надеждой смотрит влево, но ее карцер самый дальний, поэтому двери в коридор больных она не видит. Ей не нужны тени, которые упрекнут ее в неправильных действиях, ей нужен Штейн.

Даже если она не права, даже если он не согласен, Штейн всегда готов поддержать, хотя порой вся его поддержка — это молчание и объятия. Первое, что она сделает, когда завтра войдет в тот коридор — найдет его и обнимет. Что-то подсказывает, что не стоит так делать, но она знает, от этого полегчает.

Мысли о завтрашнем дне приходится отложить, до него еще надо дотянуть. Она смотрит на свои руки, гадая, не покрылись ли они морщинами, и не превратилась ли она в иссохшего скелета, пока сидела здесь?

Нет, все врачи постепенно уходят наверх, значит прошло не больше получаса. Как же все-таки медленно идет время в этом карцере!

— Свет выключится через час, так что заканчивайте свои дела…постойте, вам же там нечего делать, скажите спасибо Чужой! — Алиса громко хохочет и тоже идет на верх.

— Свет, свет, какая мне блядь разница, тут все равно ничего не освещается, только окошко.

И тут в голову приходит еще одна удивительная мысль: она осторожно поднимает рукав своей рубашки и подносит руку к свету.

На запястье виднеется небольшое черное пятно, через несколько секунд оно приобретает очертания (ведь глаза привыкают к свету). Это змей…или змея и это что-то обвивает чашу, в которой лежит крест. Оно реально чем-то напоминает могилу, а его контуры слишком точные, чтобы быть просто совпадением.

Она чувствует, что такие метки появились у всех, и, как бы не было трудно это признать, они связали их. Всех врачей и больных связало одной паутиной, и того, кто их привязал, ни капли не волновало, кто там чего хочет. Проверить эту теорию легче легкого — достаточно просто посмотреть на Алису, которая всегда носит короткий рукав.

Хотя, лучше спросить у кого-то из больных. Недавно Инсанабили уже успела заново ощутить на себе влияние некоторых отрав, и ей не хотелось бы снова «мило беседовать в комнате мдсестрички» за неправильный взгляд или неосторожно ляпнутое слово.

Мысли остановились (или же их остановили, сама она не умела освобождать разум). Что-то позади нее звякнуло на пол. Девушка обернулась и начала прощупывать руками темноту.

— Ножницы? Ножницы!

Значит, они были здесь, они достали ей то, чего не хватало, и взять сюда бумагу с карандашами была ихняя идея. Она все еще не понимала, зачем было о чем-то просить, когда они могли просто принести ей все сразу, а еще что же ей нарисовать.

Она начала резать бумагу, не замечая этого, и продолжала думать.

А не сбежать ли ей? Если бы тени хотели этого, они бы не давали ей карандашей и листов. Но ведь они хотели! Сами советовали и не раз… Пока не настала точка невозврата, так они говорили.А что, если эта точка уже настала? Если побег уже невозможен? У них должен быть запасной план не только для нее, но и для остальных больных.

Закончив вырезать, она подошла к двери, с надеждой сломать замок, но ножницы мигом исчезли из ее рук. На секунду Инсанабили почувствовала знакомые мохнатые лапки и успокаивающе-теплую темноту. Да, несомненно это кто-то из них забрал.

(провалиться бы в эту темноту)

(даже не думай об этом, тебе нужно помочь им, помочь Штейну)

(так чтобы безвозвратно, провалиться бы туда нам всем)

(что бы он сказал, если бы услышал это?)

— Иногда мне кажется, что я просто шестерка в вашей игре, и вы ставите мою жизнь под угрозу ради удачного хода. — Честно призналась она, беря в руки карандаш.

В темноте не было видно абсолютно ничего, а само рисование проходило в неком трансе. Периодически она из него выходила, откидывала кусок бумаги, и брала новый, тогда все начиналось с начала.

— Четверка это таблетки, они убивают изнутри, пятерка это укол он приводит к… — Инсанабили не могла разобрать собственного бормотания и вообще не понимала, какого черта она сейчас творит. Ее рисунки казались ей чужими, будто жили своей жизнью.

К двум часам ночи рисование прекратилось, и девушка свалилась на пол карцера. Она была абсолютно обессилена, будто эти рисунки выпили с нее все до последнего.

Комментарий к 7.Изоляция. Неизлечимый рок.

как вам удобнее читать с форматированием или без?Если так удобно,я переделаю предыдущее главы,чтобы легче читалось

========== 8.Отдых и работа - вещи неразделимые. ==========

Алиса проснулась от стука в дверь. Восход только начинался. Лучи солнца скользили по полочкам и пускали солнечные зайчики разных цветов, отражаясь от кучи бутылочек и флакончиков.

— Эй, открой, открой, или я разбужу всю больницу!

Все еще сонная девушка переодевается. Она делает это довольно быстро, когда ждать нельзя, как вот сейчас. Если Федор и правда перебудит весь персонал (а он может), включая Картера, то никому ничего хорошего не светит.

— Что опять случилось? — Она не открыла дверь полностью, но запах перегара все равно пробился в комнату.

— Я это… ну в туалет пошел. Вы же, суки эдакие, его только на первом этаже поставили!

— Но ради тебя никто не будет перестраивать больницу, разве что ты сам запрешься в одной из кабинок и будешь там работать.

— Дак к этому я как бы привык. В общем иду я иду и слышу шепот прямо рядом со мной. Я думал, кто-то из больных опять сбежал.

— Ты их проверил? — От сонливости не осталось и следа.

— Так нахрена? Звук шел из карцера. Я вот захотел посмотреть, мало ли что они будут делать в три часа ночи…

— Спасибо, что напомнил, ты то днем будешь спать, а мы работать.

— Значит, вам не интересно, что я там нашел?

— Кто тебе давал право открывать карцер без разрешения Джейсона?! — Гнев, страх, удивление и нетерпеливость смешались в один ком.

— Ну было ради чего. Рисунки, она всю ночь их рисовала. Я знаю, вы очееень цените шедевры некоторых больных.

— Бред какой-то несешь.

— Так вот же они, вот! — Федор достал из кармана 20 карт в форме гроба у всех рубашка была белой. — Хотите узнать, что там нарисовала шизофреничка?

— Так это сделала Инсанабили…

— Значит, хотите. Ну что же, самое время тогда поговорить о моей блядской зарплате, которая не достойна…

— Проспиртованных мозгов которые с трудом потянули 9 классов? Не думаю, что это стоит обсуждать.