С полок посыпались пустые кадушки, оплывшие свечные огарки, черствые хлебные корки и потрепанные книжицы.

Сашка чувствовал, как ужас пухнет внутри, трясется под ребрами, и тряска эта отдавалась в пальцы, делавшиеся все менее послушными. Да где же? Не могла у него всего одна бутылка быть.

Ужас, копившийся внутри, поднялся до самого горла, забился за кадыком, и Сашка понял, что смеется. Надрывно и визгливо, по-бабьи всхлипывая. Он смеялся и чувствовал, как трясутся ноги, не в силах держать весь этот ужас, разросшийся в нем и рвущийся теперь наружу. Чувствовал, как сам он сгибается от смеха пополам, не успевая содрогаться телом за сотрясающими его толчками.

Смех оборвался так же внезапно, как и начался, оставив лишь две мокрые дорожки на щеках. Шеляга поднял глаза вверх. Пальцы крепко сжимали солдатскую фляжку, а внутри фляжки что-то тяжело булькало. Водка. Никто, даже такая гнида, как отец Паисий не держит в такой фляжке простую воду.

Шеляга приложился к фляге. Водка ошпарила горло, встала в нем шершавым комком и тут же провалилась внутрь, опаляя все на своем пути. Он утер рот рукавом. Кондат затравленно глядел на него, косясь то и дело на вилы, все еще воткнутые в тело отца Паисия.

– Что ты здесь делаешь, еще раз спрашиваю? – повысил голос Сашка, чувствуя, как водка разогналась в пустом желудке, как загорелись щеки и грудь.

– Д-да за тобой же пошел. Ув-видал, что ты с топором сюдой намылился, сам с-собрался и следом д-двнул.

Шеляга зло улыбнулся:

– Билет мой в рай утянуть захотел?

– Какой б-билет?

Сашка лишь махнул рукой и бросил ему фляжку:

– Да никакой. Все одно утянул, даже если не хотел. Надо идти в деревню. Всех поднимать. Вооружаться. Скоро за нами придут.

Кондрат попрехнулся водкой и закашлялся:

– К-кто придет?

Шеляга поднял с пола топор, убрал за пояс, присел над отцом Паисием и принялся разжимать поповьи пальцы на рукояти своего ножа:

– Не знаю, кто. Сынок его придет, вон. Видал же сынка? То-то. А с ним еще кто-нибудь. Надо вместе держаться, иначе не сдюжим, – он вырвал нож из мертвой руки. – Бери вилы, пойдем. Успеть надо. Тогда, может, будет мне еще один билет.

Снег лежал синим покрывалом в свете луны, синее же небо было расчерчено черными ветвями. Сашка и Кондрат бежали, неуклюже ступая по снегу, переваливаясь с ноги на ногу в тяжелых отсыревших валенках. Пар поднимался из раззявленных ртов, валил из распахнутых полушубков, тянулся струйками из широких рукавов. Шеляга чувствовал, как режет от бега в груди, как тяжело ступают ноги. Кондрат хрипел и ухал в нескольких шагах позади. Сашка не сразу заметил, как тот затих, и пробежал еще немного, пока не понял, что не слышит топот заики за спиной. По спине поднялся склизкий холодок.

Кондрат стоял шагах в двадцати, задрав голову вверх, и вглядывался в чернильную мглу леса.

– Ты чего? – позвал Шеляга.

– Т-тихо! – поднял руку Кондрат. – Ты с-слышишь?

Сашка навострил уши.

– Ветер шумит. Идем!

Кондрат покачал головой:

– Нет. Нету в-ветра.

Холодок враз обхватил спину ледяным панцирем. Шеляга втянул ноздрями водух. Ветра не было. Он чувствовал это задубевшей кожей лица, которую не обжигало более морозное дыхание.

В чаще, не более чем в сотне шагов раздался переливистый тоскливый вой.

– Бежим! – и Шеляга рванул вперед.

Кондрат, до этого еле поспевавший, тут же обогнал его.

Вой раздался ближе, ударил прямо в лицо.

Их отсекали, шли наперерез. Сашка увидел краем глаза мелькнувшую слева меж стволами тень.

– Братик, спляши со мной! – заходились хохотом и тряслись черные ветки.

Впереди уже мелькнули огоньки деревни. когда Кондрат застыл на бегу, как вкопанный. Шеляга налетел на него, сбил сног, повалился сам, чудом не напоровшись на вилы, и оба они покатились кубарем по снегу. Сашка тут же вскочил, сплевывая снег и утирая лицо, подхватил Кондрата и рывком поднял его на ноги. Кондрат уставился Сашке за плечо. Челюсть его заходила ходуном пуще обычного, и он, не сумев вымолвить ни слова, указал дрожащим пальцем за спину Шеляге. Шеляга обернулся.

Слева из-за деревьев на тропинку, сгорбившись, по-собачьи перебирая черными ступнями и ладонями, медленно вышел на четвереньках голый человек. Он повернул восковое, омытое лунным светом и обрамленное спутанными колтунами лицо к ним. Тарас. Тот что пропал в лесу осенью. Справа, поодаль за ним, вышел Колченог, а на спине у него сидел, покачиваясь, как в седле, мертвый попенок.

Тарас запрокинул голову и из его глотки раздался гулкий грудной вой. Колченог помедлил и подхватил, тонко подвывая.

Шеляга взревел и бросился вперед.

Вой оборвался. Тарас метнулся в сторону и, увернувшись от топора, юркнул Сашке за спину. Шеляга услышал, как хекнул позади Кондрат, схватившись с мертвым охотником, но обернуться и помочь уже не сумел, потому что подле него одним длинным прыжком очутился Колченог. Сашка вновь занес топор, но Колченог кинулся ему под колени и повалил на спину, а попенок навалился сверху и обвил Сашку ногами в поясе. Прямо перед лицом клацнули зубы-иголки, но Шеляга зарядил попенку в скулу локтем, следом добавил кулаком, и мертвец слетел с него кубарем. Сашка забарахтал ногами, отползая, но Колченог сграбастал его под колени, притянул к себе и саданул в отбитый пах когтистой пятерней. Сашка взревел. Ослепнув на миг от боли и не думая, выставил перед собой топорище. В дерево тут же впились зубы, метившие в открытую шею. Колченог зарычал, вцепился Шеляге в лицо, рванул влево, вправо, раздирая когтями кожу. Сашка из последних сил оттолкнул его от себя, а когда ощеренная слюнявая пасть снова устремилась к его шее, коротко ударил в нее обухом.

Влажно треснула челюсть. Колченог взвигнул, отпрянул, заелозил, засучил ногами, и Шеляга, извернувшись, рубанул ему топором под ребра. Тот скатился набок, завертелся на снегу, замельтешил, пытаясь подняться на четвереньки. Но теперь уже Шеляга навалился на него сверху, уселся на живот, не давая встать. Хрипло дыша, он вытянул из-за пазухи кол, направил острие в рану от топора и налег всем весом. Кол с хрустом раздвинул ребра, вошел в плоть на две пяди, и Колченог мелко задрожал всем телом, заскулил и тут же стих.

Сашка поднялся на ноги, потянул кол обратно, и тот вышел с мокрым чмокающим звуком. Не успел Шеляга распрямиться, как справа метнулся к нему очухавшийся попенок, растянулся в прыжке, раззявив черный рот, но налетел на выставленный кол. Острие пропороло тонкую кожу, пробило нутро, вышло со спины, и мертвец обмяк, утягивая за собой на землю Сашку.

Шеляга успел встать на одно колено, когда услышал шаги за спиной. Кол вытащить времени уже не было. Его схватили за воротник, дернули вверх, и он поднялся, развернулся и не глядя полоснул ножом.

Кондрат попятился от него. За спиной заики извивался пригвозденный к дереву вилами Тарас. Кондрат обхватил руками свою шею, а между пальцев струилась и исходила паром в холодном воздухе кровь.

Сашка посмотрел на нож в своей руке. Кондрат осел перед ним на землю и медленно завалился на спину. Снег вокруг его головы начал стремительно чернеть.

Морозный лесной сумрак перед лицом Сашки сгустился, налился чернильной темнотой, и в этой темноте вспыхнули угольками, разгорелись и запылали нездешним чужим светом бездушные буркала.

Шеляга закричал. И бросился бежать.

Хлестали по лицу ветки, на голову сыпались шишки и падали слежавшиеся шапки снега, но Сашка не обращал на это внимания. Он мчался сквозь лес, ломая наст, проваливаясь по колено и совсем не разбирая дороги.

Он выбивается из сил. Дыхание вырывается изо рта сиплым свистом. Руки налиты свинцом, и он не в силах их поднять. Ноги заплетаются одна за другую, но он все еще бежит. Огибает буреломы, шлепает ногами по болотине, и в каждой тени ему мерещится холодный взгляд. Он поднимается на очередной пригорок, скатывается со склона, вконец обессилевший, встает и ломится вперед сквозь густой кустарник. Продирается, путаясь в ветках, хрипя и рыча, мечется, оплетенный по руками и ногам. Ревет медведем, прет, уже не понимая, шагает ли он или рухнет сейчас, не сумев переставить ногу. Вырывается из цепких, царапающих пут, делает шаг и падает, оступившись на мшистом камне.