В Узбекистане же хунгираты, напротив, пребывали в состоянии пролетариата, всё ещё эксплуатируемого, но уже достаточно зрелого для больших свершений и предпосылок для воссоединения с собственным этническим большинством через границу на севере. Увы, хотя формально и символически их репатриационным устремлениям оказывалась всяческая поддержка (каган лично бывал в Узбекистане, вёл переговоры с местными властями, посещал хунгиратские махалля, а также давал феерические концерты с аншлагами на главных аренах крупнейших узбекских городов, тем самым эффектно пополняя собственную казну), на деле с официальным Ташкентом существовал тайный акт о обоюдном сдерживании: казахские узбеки не покидают Каганат, а узбекские хунгираты остаются в своих территориальных анклавах.

Первый каган выступил также с рядом общественных инициатив, которые были наполнены стремлением к укреплению связей между двумя народами (год Узбекистана в Каганате, упоминавшиеся выше собственные турне по Узбекистану) и постоянно эксплуатировал тезис о едином центре цивилизации Средней Азии, где братские народы узбеков и хунгиратов объединены общей судьбой, общими ценностями и общим будущим. Тамерлана он считал/называл «великим общим предком», барласов – «протохунгиратами» (что, в сущности, не имело никакой исторической обоснованности), а Ташкент – колыбелью этой самой единой цивилизации. В числе его инициатив было создание совместного хунгиратско-узбекского производства доступного кино и ТВ, в котором, по его замыслу, должны были сочетаться хунгиратские капиталы, узбекистанская кинопрозводственная инфраструктура и общий, понятный обоим народам и таргетируемый на оба народа контент, который мог бы окупаться именно при объединении аудитории двух государств в единый рынок развлечений, как традиционно кинопрокатный и телевизионный, так и онлайновый.

С онлайном у хунгиратов было довольно плохо. Интернет, после обретения суверенитета, испытал мгновенную экономическую, а следом и политическую инфляцию в весьма чувствительных масштабах.

Структура потребления интернет-контента хунгиратов до и сразу после образования Каганата существенно не отличалась от общеказахской: преобладали большие глобальные сервисы вроде большой двойки Google-YouTube и Facebook-Instagram; далее шло заметное количество русскоязычного и производимого в России контента, включая большую двойку Яндекс и Mail.ru Group; следом располагался контент локального производства, известный как Казнет, причём без каких либо топовых контент-агрегаторов/продюсеров, полностью многополярный в своей бесполярности. Российские операторы транзитного интернета выполняли двоякую функцию: доставки Рунета и транспорта глобального трафика. Часть глобального трафика кэшировалось, но для обновления кэшей все равно требовалось международное соединение в глобальную сеть. Казнет жил сам по себе в пределах Казахстана, никуда не экспортируясь, но при этом ориентируясь полностью на внутреннее потребление. Соотношение всех трех слоев контента в общем трафике к абоненту составляло примерно 50, 25 и 25%. Пока г-н Айдарбеков не "наступил на горло всем чужим песням" и не ограничил (временно) суммарный объем потребляемого внешнего трафика на 50%, изменив тем самым соотношение до 37,5, 12,5 и 50% соответственно. Кэш качал и раздавал трафик исправно, учитывая уровень присутствия самого кагана, а также всей культурно-политической верхушки в YouTube и Instagram; пропускной способности каналов на Россию (транзитом через Алаш) хватало на его наполнение. Локальный контент, производимый преимущественно у семиреченских казахов (в Каганате не было собственных больших платформ), был доступен по оптике вдоль дороги на старую Алматы. Рунет грузился слабовато, но это было меньшей из проблем ввиду достаточно низкого проникновения русского языка (территория Каганата была на момент образования самой нерусскоговорящей среди регионов Казахстана, впоследствии эта тенденция ещё более укреплялась). Узбекский и казахский контент превалировали.

Но через какое-то время последствия бебибума начала 2000-х дали о себе знать. Подросло поколение, для которого YouTube был что пелёнки для мозгов, и которое требовало больше и больше контента, короткого и чрезвычайно разнообразного контента, практически не кэшируемого. И, как показала практика, не воспроизводимого локально. Младохунгираты ориентировались исключительно по цветам и формам иконок приложений на своих экранах, в самом раннем возрасте переставая кликать только красный квадратик со значком ►, и расходовали экранное время (а также трафик) на россыпь видеоферм всех доступных форматов (классика, 3D, иммерсивка, многопоточная интерактивка/групповые коммуникации и т.д.), которые разрабатывались, становились популярными и хостились в Корее, Китае, Индии, США, Узбекистане – где угодно, но не в Хунгиратском каганате и даже не в Семиречье.

YouTube с его кэшами никак не мог угнаться за модой на функционал и новые и новые форматы. Постаревшему Айбарбекову нечего было предложить взамен. 0,8 млн молодых людей, никогда не посещавших ни одного онлайн-концерта К.А., более того, не смотревших ни одного его клипа до конца (суммарно более 120 млн просмотров на YouTube) и не слушавших ни одной его песни (суммарно менее 600 тысяч прослушиваний в музыкальном стриминговом сервисе Humn (вероятно, от англ. hymn + hunn), популярном среди хунгиратской молодежи), ежеминутно генерировала 1,5 млн хитов на загрузку коротких видео, то есть, почти 2 видео на пользователя в минуту, и ни одно из них не было сгенерировано или закэшировано на серверах в Шымкенте, культурной столице Средней Азии11.

В темноте алопламенное, зловещее пятно продолговатой формы медленно разделяется на два рубиновых огонька. Это – глаза, маленькие, круглые, близко посаженные, дикие, мерцающие холодным блеском в темноте. Взгляд тупой и полный злобы, но незаинтересованный. Взгляд как бы исподлобья: голова то поднимается, то опускается ритмичными движениями. В промежутках видны желтые, похожие на семена в томате или паприке, клыки. Маленькие уши заострены. Напоминает собаку или волка, гиену, пожирающую падаль. Но это не гиена и не волк. Это свинья, большая, хищная, наводящая ужас свинья. Свинья, снятая на видео с дрона-разведчика «Eagle». Ее мощные челюсти кромсают мягкую, влажную плоть, а клыки методично разрывают ее. Кажется, они сейчас прорвут белый войлок, на который проецируется видеоизображение, снятое с дрона.

Видео заканчивается, проектор гаснет – и в большом просторном шатре Райымбека становится темно. Темно и тихо на протяжении красноречиво долгой минуты, пока наконец вышедший первым из оцепенения хозяин не просит подать свет. Его гости один за одним тяжело вздыхают; иные шепчут: "Астапыралла… Кудай сактасын…"; напряжение медленно выветривается из шатра.

Наконец слово берёт Райымбек:

– На нашу землю совершено нападение. – говорит он громогласно. – Нас, мусульманский народ, полновластных хозяев земель Семиречья, пытаются запугать, прогнать или уничтожить. Грязные чудовищные животные неверных, иноземных захватчиков одним своим появлением пятнают нашу священную землю. Этому должен быть положен конец. Мы должны объявить святой джихад, джихад меча, китайским захватчикам…

Тут его прерывают:

– Райымбек ага, а вы муфти? Или хотя бы молда?

– Н-нет, – отвечает Райымбек. Он смущён. Его брови лезут вверх от неожиданности.

– Тогда вы не можете объявить святой джихад или, как вы выразились, джихад меча. Такое дозволено только духовному главе общины. А вы, при всем моем уважении, даже не светский глава.

Эту речь голосом следующего, привыкшего методично разъяснить что-либо, человека произносит Рыскулбек. Он предельно собран и корректен. Однако в его тоне сквозит некая поучительность, свойственная взрослым интеллигентным казахам. Словно сделав паузу между абзацами, он продолжает:

– Джихад меча, или малый джихад, может объявить только мусульманский глава общины. Светский же правитель может объявить газават – войну за свой народ и против его притеснения. Но я не вижу здесь никакого правителя.