Суеверная болезненная женщина, побывавшая у местной знахарки, выпивала травяной настой, от которого ей должно было стать лучше, а становилось только хуже.

Конечно, люди страдали от инфекций, врождённых болезней и плохой экологии, но гораздо чаще они становились жертвами собственного невежества или беспечности.

И поэтому Остап, пока его молодые глаза ещё горели желанием изменить этот мир, по вечерам и в редкие выходные штудировал медицинские справочники и научные статьи в интернете, чтобы быть готовым ко всему.

Времени на это оставалось немного. Дома его ждала мать, которая поднималась с кровати, только чтобы дойти до туалета, кашляла по ночам и страдала от запущенного рака лёгких. При этом она продолжала курить и любила повторять Остапу, что когда её сынок станет врачом, вот тогда-то она и вылечится.

Три года назад Остап поступил в колледж именно с этой целью – найти какую-нибудь подходящую терапию и помочь ей. Он так серьёзно занялся этой проблемой, что мог бы утереть нос онкологу со стажем, хотя в медицинской среде студент колледжа считался жалким дилетантом. Получив диплом, он станет всего лишь фельдшером, а не доктором в полном смысле этого слова, как любили повторять ему старшие врачи.

Времени на то, чтобы стать настоящим профессионалом, не оставалось: мать угасала уже сейчас, да и у Остапа поубавилось пылу. Он скоро начал сомневаться в том, что у матери есть желание выздороветь, она, как тот рабочий со стройки без шлема или как ребёнок, не желающий идти к доктору, потому что «и так всё пройдёт».

Например, она была в силах подняться с кровати сама и приготовить себе еду. Но почему-то не делала этого.

Деньги, которые ей платили по инвалидности, и той жалкой стипендии, что получал Остап, едва хватало на оплату квартиры. Поэтому молодой человек был вынужден искать подработку.

Его практика давно закончилась, а он продолжал работать на скорой. Взяли его охотно – сотрудников, как всегда, не хватало.

Остап легко сходился с людьми, он любил пошутить, старался говорить правду, и его хорошо принимали.

Диспетчер скорой Тоня, называвшая всех санитаров лапочками и любившая барбариски, рассказала ему, что в терапевтическом отделении требуется помощник заведующего. А однокурсник Григорий Жбанов по кличке Градус, который учился на медицинском только потому, что имел в ДНК три поколения врачей и страшно страдал от этого, договорился, что Остап будет сменять его на дежурстве в психиатрической больнице за скромные откаты.

– А что скажет папа? – спросил Остап (отец Градуса был главврачом в «жёлтом доме»).

– Я обо всём договорился, мужик. Во-первых, ты же знаешь, у нас жёсткая нехватка врачей и санитаров. Во-вторых, как только батя узнал, что у тебя проблемы с мамой, он сразу согласился. У него ведь первая жена тоже умерла от рака.

Остап напрягся. И Градус неловко кашлянул.

– Прости, мужик. Я имел в виду: нелегко, когда приходишь домой после смены, а там ещё один больной. Ты словно живёшь в аду, мужик! Не знаю, как ты держишься. Я бы уже дуба дал… Чёрт, да ты вроде как пример для меня.

Градус похлопал приятеля по плечу. Остап махнул рукой:

– Ладно. Мы сегодня споём?

– А то. Собираемся в «Пароварке».

«Пароварка» была маленькой тропической оранжереей во дворе больничного корпуса. Там собирались те из санитаров, студентов и врачей, у кого не было семей и кому хотелось расслабиться после тяжёлой работы. Остап не курил, потому что слишком часто слышал, как кашляет мать, и почти не пил, потому что быстро пьянел. Но у него была одна слабость: раз в неделю он пел под гитару песни, а вернее, горланил их до тех пор, пока не начинал хрипеть. После этого он уходил домой спать с лёгкой и чистой головой – и хотя бы на несколько часов своей жизни забывал о болезни и смерти.

На одной из таких встреч он повстречал Лану – тонкую стройную второкурсницу, которая училась на медсестру. Он часто видел её в колледже и считал одной из тех девушек, что помешаны на учёбе. Лана давно смотрела на него. Она казалась робкой и ранимой. Поэтому Остап слегка опешил, когда в «Пароварке», в самый разгар веселья на его коленке под столом заплясала её рука, а затем начала поглаживать ногу.

Позже, когда они вышли вдвоём из душной оранжереи и прохладный воздух наполнил лёгкие, она сцепила руки за спиной и, медленно покачиваясь, произнесла:

– Мне нравится, как ты поёшь.

Остап устало пожал плечами:

– Может, это потому что мне нравится петь?

Она засмеялась немного нервно.

– Нет. Не поэтому, – сказала она чётко и взвешенно.

Молодой человек внутренне сжался, потому что теперь в её взгляде не было ничего робкого и даже появилось что-то хищное.

– Нет? – выдохнул он, пытаясь говорить хладнокровно. – Почему же?

Не должен он был спрашивать, потому что заранее знал, какой услышит ответ. Не любил он эти игры.

– Потому что мне нравится всё, что ты делаешь.

– Капельницу я ставлю хуже всех в группе, – сказал он без улыбки, глядя в тёмную глубину сквера с мягким ковром из опавших листьев и чёрными руками деревьев.

Она опять засмеялась, и снова он услышал эту нервную нотку в её голосе. Нотку, которой не найдёшь ни в одном произведении классической музыки, потому что издать её способна только одинокая девушка.

Лана хлопнула его по плечу:

– Не скромничай! Я слышала, ты сдал наркологию на отлично. Этой грымзе нелегко угодить!

Остап вздохнул:

– Она не грымза. Просто слишком давно преподаёт.

Он хотел вынуть руку из кармана куртки, но тут же почувствовал, как к коже прикоснулось что-то прохладное и мягкое.

– Прости, у меня руки замёрзли.

Она нашла в кармане его ладонь и бесцеремонно зарылась в неё, как птенец под крыло наседки.

Остап пристально посмотрел на девушку, и Лана на мгновение растерялась, глядя в его открытое и простое лицо.

– Тебе куда?

– На Пугачёва, это почти на самом берегу Каменки. Я живу с мамой и сестрой. Проводишь?

Он неловко кашлянул.

– Только до вокзала. Извини, меня дома ждут.

Они пошли. Под ногами, похожие на крылья летучих мышей, шелестели кленовые маслянистые листья.

– Это всё из-за твоей матери?

Остап нахмурился.

Она продолжила, и на этот раз в её голосе послышалось смущение:

– Я слышала, что она тяжело болеет. Могу я… хм, чем-то помочь? Может быть, нужно посидеть с ней или…

– Лана, – перебил он её ласково, – не нужно, спасибо. Она наотрез отказывается от сиделки.

– И при этом заставляет быть сиделкой тебя?

– Что?

– Извини, но это жестоко: в двадцать лет работать на износ и не иметь возможности даже…

– Даже что?

– Проводить девушку до дома.

Она хотела разозлить его или увидеть на его лице смятение, но он снова только пожал плечами:

– Ничего не поделаешь, я привык.

Они неловко замолчали. Пошёл мелкий дождик. В глазах поплыли огни фонарей. Кожу будто покалывали ледяные иголочки.

– Откуда это ты столько обо мне знаешь? – спросил он с улыбкой.

– Говорят, ты лучший на курсе. А я всегда выбираю лучших!

Он помрачнел и остановился, осторожно высвободил руку из кармана, отчего её рука бессильно упала. Нужно быть осторожнее с такими женщинами, как она, – не поймёшь, умная или дура, добрая или злая, говорит правду или лжёт. И самое главное – почему так привлекает?

– Лана, я никакой не лучший. Я живу в Мичуринске, в богом забытом месте, где полно возможностей для тех, кто занимается сельским хозяйством и плодово-ягодными культурами, но нет ни одного приличного медицинского вуза. Мне тесно здесь, как слону в тазу. В лучшем случае через три месяца я стану фельдшером и понятия не имею, что мне с этим делать и как жить. Каждый вечер я злюсь на мать и раздражаюсь по любому поводу, потому что меня тошнит от усталости. Зачем тебе такой человек?