Прижав к себе супругу, он уложил её голову к себе на колени и начал укачивать в объятиях, словно засыпающего младенца, приговаривая:

— Ты — самая достойная в Магадхе. Самая прекрасная и горячо любимая! Мы вместе переживём эти оставшиеся семь-восемь лун до рождения малыша. Обещаю, отныне и навсегда все мои прикосновения и поцелуи будут принадлежать лишь тебе. Как долго я бы не прожил, только тебе одной, моя Луна!

====== Глава 10. Купание, молитва и воздержание ======

О том, что всем вокруг стало известно о её беременности, Юэ догадалась, когда Чанакья, завидев её издали, демонстративно повернулся спиной, отказавшись брать пищу из рук. Как Юэ ни уговаривала Вишнугупту съесть хоть одно ладду или кусочек роти, ачарья не подал вида, будто понимает человеческую речь. Юэ несколько раз обошла вокруг клетки, пытаясь заглянуть учителю в глаза, но Чанакья каждый раз поворачивался к бывшему ученику задом, игнорируя попытки не только накормить его, но и поговорить с ним.

— Сердитесь из-за моей беременности? — наконец, напрямую спросила Юэ.

Панда вскочила на задние лапы и вздыбила шерсть, приподняв верхнюю губу, обнажив клыки и глухо заворчав.

— Злитесь, — вздохнула Юэ. — Но мы с самраджем теперь женаты, и я связана дхармой жены. У нашего ребёнка должна быть настоящая семья. Он никогда не должен узнать, что его мать поднимала восстание против отца, а царь отомстил ей, превратив в дэви. Я не могу предать малыша, и я не желаю ему такой судьбы, которая некогда постигла меня: жить в чужой семье, не зная ни отца, ни матери. Я могла бы сбежать в лес, забрав с собой вас, а потом и маму, выкрав её у Джагат Джалы, родить ребёнка тайно в каком-нибудь всеми забытом ашраме. Но простит ли мой сын меня через много лет, узнав, что мог бы стать царём Магадхи и жить с любящим отцом, а я не дала ему такого шанса и обрекла на жизнь аскета? И убить ребёнка я не могу, хотя в первые минуты, когда самрадж случайно проговорился, что бывают настойки, избавляющие от плода, на миг я задумалась об этом. Но быстро поняла: нет хуже преступления, чем обречь на гибель невинную душу, нашедшую пристанище в моём чреве. Я бы и Дхана Нанда не убила, несмотря на все ваши внушения, потому что всегда знала: он меня любит и доверяет мне. Кем бы он ни был, как бы ни согрешил сам, ударить его в спину — это подлость. Я рада, что восстание провалилось! — внезапно с чувством произнесла махарани, вызвав тем самым новый приступ ярости у Каутильи. — Теперь я могу забыть все прежние счёты и жить новой жизнью. Муж любит меня, и я счастлива. Хочу, чтобы наш сын тоже вырос счастливым и думал не о том, как завоевать чужие царства, а как навести порядок в своём, сделав его процветающим! И знаете, ачарья, если каждый царь на своём клочке земли будет думать о благополучии народа, а в основном такие цари и окружают Магадху вопреки вашему мнению об обратном, то не имеет смысла огнём и мечом завоёвывать всю Бхарату, крича о свободе, потому что Бхарата и так будет свободной!

Юэ вовремя успела отскочить от прутьев с колотящимся сердцем, когда панда, размахнувшись, попыталась задеть её лицо когтями.

— Я собираюсь попросить самраджа в день рождения нашего первенца простить тебя и маму и выпустить вас на волю. Пусть вы никогда не станете прежними, как и мне уже никогда не вернуть свой исходный облик, но вы хотя бы сможете жить на свободе: в Пиппаливане или где-то ещё. По крайней мере, вы уже не в Чжунго. Здесь вас не обидят, особенно если самрадж издаст указ, чтобы вас охотники не трогали. Думаю, что Дхана Нанд, радуясь рождению сына, мне не откажет. И вас с мамой никто не посмеет тронуть, если самрадж пригрозит смертью каждому, кто посмеет на вас охотиться!

Панда снова подняла переднюю лапу и, скрежеща когтями, провела ею по решётке, презрительно кривясь. Нетрудно было понять, что это означает: «Мне не нужны твои подачки, предатель!»

Юэ развернулась и ушла, решив более не тратить время на бесполезные разговоры.

Вода с ароматом лимона действительно помогла. Уже третье утро подряд тошнота быстро исчезала, стоило лишь сделать несколько глотков из серебряной чаши, где плавала крохотная долька свежего лимона с тонкой кожицей. Дхана Нанд радовался, как ребёнок, видя, что его способ избавления любимой жены от противной хвори удался.

— Ешь понемногу, — советовал он, медленно скармливая Юэ сладкие изюминки, распаренные в молоке, перемежая их рассыпчатым рисом, который она собирала губами с его ладони, тоже пахнущей лимоном. — Достаточно, — он отнял руку. — Когда пройдёт пара часов, попрошу Дайму принести тебе ещё чего-нибудь. И, конечно, лимонную воду.

— Можно воду с имбирём или фенхелем. Такая вода мне тоже не отвратительна.

— Как скажешь. Главное, что наш малыш потом не останется голодным, ведь имбирь усиливает аппетит, — царь поколебался одно мгновение, а потом с улыбкой спросил. — Скажи, запах моего тела прямо сейчас не вызывает у тебя отвращения?

— Нисколько. А что? — удивилась Юэ.

Вместо ответа Дхана Нанд мягко привлёк Юэ к себе и накрыл её губы своими, даря супруге неглубокий, нежный поцелуй, похожий на молитву. Ответом ему стал расслабленный, сладкий стон. Рука Юэ обвилась вокруг его шеи, а затем махарани жадно впилась в него, целуя глубоко и страстно, так что царь опешил, не ожидая такого напора. Когда спустя некоторое время они отпрянули друг от друга, дыхание обоих было тяжёлым и сбившимся.

— Мне в сабху идти надо, — напомнил жене Дхана Нанд.

— Сядь, — Юэ указала ему на ложе.

— Зачем?

— Ты твёрдый, словно каменный шивлингам, а я могу помочь.

— Пока дойду до сабхи, смягчусь, — отмахнулся царь, порываясь уйти, но его не пустили.

— Сомневаюсь. Учитывая, что уже три дня и три ночи подряд мы вели себя друг с другом, как брат с сестрой, если я ничего не предприму, ты в порыве гнева казнишь каких-нибудь бедолаг, которые, возможно, могли бы отделаться штрафом в несколько монет, — рука Юэ решительно пробралась под одеяния царя и сжала ту часть тела мужа, которой требовалось срочное облегчение, начиная водить ладонью вверх и вниз, одновременно то сжимая, то слегка его отпуская.

— М-мм, боги, — простонал Дхана Нанд, откидывая голову назад, — как же хорошо… Но, прие, если ты продолжишь, мне придётся переодеваться, и я опоздаю на встречу с искателями справедливости.

— Не придётся, — с уверенностью отозвалась махарани, не прекращая своего занятия. — Ты не потеряешь ни единого мгновения своего бесценного времени.

— Но и ты ведь жаждешь ласк? Я знаю, для тебя три дня воздержания — это довольно много.

— Я потерплю до твоего возвращения. Мне, в отличие от тебя, не предстоит сидеть в сабхе несколько часов на глазах у всех, сходя с ума от напряжения. И ты мне оставил свой любимый шарф из муслина… Такой мягкий…

— О да… С шарфом делай что хочешь!

— Сделаю непременно, — движения её пальцев всё ускорялись.

Дхана Нанд не заметил, как вышло, что завязки на его шароварах ослабели, и разгорячённого естества коснулся прохладный воздух, проникавший из окна опочивальни. Контраст распалённой плоти, тёплой руки жены и свежего ветра из сада сводил Дхана Нанда с ума.

— Я близко, — прошептал Дхана Нанд, едва не сползая с ложа на пол от приятной слабости, разлившейся по всему телу. — Это вот-вот случится, прие…

К его полуобнажённому телу прижалась опустевшая серебряная чаша. Удержаться не было возможности. С громким стоном, Дхана Нанд содрогнулся, наблюдая, как его умело направляют, и как пустой сосуд наполняется терпко пахнущим содержимым. Аккуратно подхватив последнюю каплю кончиком пальца, Юэ ловко стряхнула её к остальным.

— Видишь, одеяния уцелели, как я и обещала, — довольно промолвила она. — И сегодня невинных ты точно не казнишь, потому что ты полон блаженства, а, значит, готов прощать чьи-то грехи.

— Но что ты собираешься делать с… собранной ценностью? — спросил Дхана Нанд, опасливо косясь на чашу.

— Юйлинь говорила, необходимо добавить молока, яичный желток, всё смешать и нанести на кожу. Не так уж сложно. Но особенно важным это станет для меня, когда пройдёт лет пятнадцать-двадцать. Если желаешь, чтобы я всегда радовала тебя своей внешностью, придётся иногда дарить мне такие… подарки. Или ты возражаешь?