Имя свое называю не громко -

Кто-то чужой скрыт под кожей ребенка,

Только не смей спугнуть.

Часть моей душеньки, самая чистая

В теле чужом, ненавистном, завистливо

Я наблюдаю за теми, кто быстро так

Все же нашел свой путь.

Жить – не мое, я не знаю, я чувствую.

Мир меня терпит нелепую, грустную.

Я и сама себе не посочувствую -

Кто-то же должен страдать.

Так я живу, загибаясь от холода,

И от людей по привычке отколота.

Нет человека из этого города,

Чтоб просто меня понять.

1

Я вздрогнула, когда водитель прохрипел «Мы на месте». Я уже несколько дней не могла выспаться, из-за чего в машине на меня напала такая сильная усталость, что голова то и дело падала на грудь, пока я окончательно не погрузилась в сон. Конечно, ничего хорошего мне не снилось, как и все предыдущие ночи. Но теперь я хотя бы немного пришла в себя.

В машине было тепло, и я не хотела выходить. Но я по привычке нащупала на груди мамин медальон, застегнула легкую дутую куртку, открыла дверь и опустила ноги на проселочную дорогу, покрытую чистым свежим снегом. Холодный ветер тут же проник под одежду, я поежилась и натянула клетчатый шарф до самого носа.

Я подошла к багажнику и неуверенно дернула за ручку, но дверца не поддавалась. Подождав пару секунд, я подошла к водительскому окну и, согнув указательный палец, пару раз неловко стукнула им в стекло. Оно медленно, со скрипом сползло вниз.

– Извините пожалуйста, я не могу открыть багажник, – пропищала я с натянутой улыбкой.

Таксист неуместно выругался, но все же вышел из машины и направился к багажнику. С неожиданной легкостью он его распахнул и бросил на меня недобрый взгляд. Он пробормотал что-то себе под нос и нехотя вытащил маленький черный чемодан на колесах, грубо бросив его на снег. Мужчина молча сел обратно, захлопнул дверь и завел машину.

Я бросила короткое «Спасибо», вытащила ручку чемодана на полную длину и зашагала прочь – прямо к серому каменному дому, который дядя так старательно описывал мне по телефону. У меня в груди росло тяжелое, гнетущее чувство. Оно будто река стремилось выйти за края дамбы. И как только такси скрылось из вида – дамба прорвалась. Из глаз потекли обжигающие слезы. Я мгновенно поняла, что плакать на морозе – плохая идея.

Под ногами хрустел снег. Белые хлопья валили так плотно, что было сложно разглядеть что-либо дальше вытянутой руки. Суровый ветер кружил пургу и вокруг, казалось, на многие километры была лишь мертвенно бледная пустыня.

В голове крутилось слишком много мыслей, чтобы просто стоять на месте, как накануне велел дядя Сальватор. К тому же легкая куртка не спасала от холода. Дядя, конечно, предупредил, что нужно одеться как можно теплее, но я, как и все подростки в семнадцать лет, не восприняла его слова всерьез. Именно поэтому помимо куртки, на мне были надеты скользкие, кое как склеенные китайские полусапожки и шапка, созданная для нежной и теплой европейской зимы.

«Ну что за неудачница», – подумала я и спрятала заледеневшие красные пальцы в рукава. Называть себя неудачницей вошло в привычку еще в школе. Несуразная, русоволосая девочка, с чересчур короткими, кривоватыми ногами и вздернутым носом постоянно попадала в какие-то неприятности. Катастрофы случались в моей жизни несмотря на то, что я старалась быть тише воды, ниже травы и держаться подальше от любого рода авантюр. Но злоключения находили меня так же, как обученная немецкая овчарка находит запрещенные вещества – внезапно и оглушительно громко. Например, однажды, лет в одиннадцать, неуклюже поскользнувшись, я свалилась в болото. Рядом не было никого, кто мог помочь. Я до сих пор вспоминаю, как вонзала ногти в глину и буквально тащила себя наверх по крутому скользкому берегу.

Еще я постоянно ударяюсь об углы, режусь листами бумаги, а зимой какой-нибудь мальчишка непременно попадает снежком мне в лицо. Однажды я решила научиться готовить и чуть не сожгла кухню. После этого случая я отказалась от мысли стать прекрасной кулинаркой, и больше никогда к ней не возвращалась. Я не доводила до конца ничего, в чем терпела неудачу. А значит, вообще ничего, ведь первый блин всегда комом.

В конечном счете круг моих неудач замкнулся здесь – посреди леса на Аляске. На территории, где, казалось, птицы замерзают на лету и падают замертво, а снег покрывает их тела плотным слоем в считанные секунды. Обстоятельства привели меня сюда – в место, которое находится в трех часах езды от ближайшего населенного пункта – поселения Проспект – Крик.

Дрожащими руками я вынула из кармана ледяной телефон и взглянула на экран – естественно, вне зоны доступа. Экран тут-же покрылся каплями от моментально тающих на телефоне снежинок так, что едва можно было разглядеть цифры 16.00 и крестик на том месте, где должна была быть сеть. Я задумчиво огляделась вокруг, схватила чемодан рукой, завернутой в длинный край рукава, и быстрым шагом пошла вверх по дороге, прямо за шлагбаум, на котором красовалась деревянная вывеска, оптимистично гласящая «Добро пожаловать в Школу Блэквеллс!».

2

Сальватор Блэквелл как обычно сидел в своем кабинете за массивным дубовым столом и разбирал толстенную папку с документами, предусмотрительно оставленную на столе одной из учительниц. Помимо неразобранной папки там так же лежали несколько других разноцветных папок на которых каллиграфическим почерком, принадлежащим руке мистера Блэквелла, были выведены фамилии учеников.

Сальватор Блэквелл ненавидит беспорядок, что можно понять, едва заглянув к нему в кабинет. Золотые шторы всегда висят симметрично друг другу. На мебели и рамах картин не заметишь ни одной пылинки. Во внушительных книжных шкафах, расположенных по периметру, находятся тысячи книг. Если приглядеться, можно заметить, что все книги расставлены в алфавитном порядке и на каждой полке указаны буквы, с которых начинаются фамилии авторов. Также у стены по левую руку от стола громоздятся старинные часы с кукушкой. Мистер Блэквелл всегда следит за механизмом этих часов, и кукушка всегда вовремя оповещает директора о наступлении нового часа. На простой, темно-коричневой полке у входной двери стоят три статуэтки – белый слон с поднятым вверх хоботом, пара, танцующая танго, где мужчина золотого цвета, а женщина – черного, и наполовину сгоревшее дерево.

Каждый раз, после напоминания кукушки, мистер Блэквелл встает, обходит вокруг своего стола три раза, затем дотрагивается до всех трех статуэток в определенном порядке – сначала пара, затем слон, затем – дерево, бросает взгляд в окно и возвращается за работу. Он не может объяснить другим людям, зачем исполняет этот ритуал, но точно знает, что он очень важный и если его не сделать – непременно случится что-то плохое. Поэтому мистер Блэквелл любит быть один и ненавидит объяснять кому-либо мотивы своих привычек.

Так и в этот день Сальватор Блэквелл работал в привычном уютном одиночестве, как вдруг в кабинет бесцеремонно ворвался мужчина в голубом плаще. Это нарушало привычный ход вещей, чего мистер Блэквелл ни за что бы не оставил без внимания. Его сердце бешено заколотилось, кровь прилила к ушам и давила изнутри, глаза забегали, и предчувствие чего-то дурного пулей вонзилось в голову.

– Это снова происходит, – с порога сказал нежданный гость. – Опять нападение на нашего. На этот раз – убийство. Если ничего не предпринять…

Но человек в голубом плаще не успел закончить предложение, ведь мистер Блэквелл уже вскочил с места и бросил на гостя недоуменный взгляд.

– Какое право вы имеете врываться в мой кабинет и отвлекать меня от работы! – сжав зубы, процедил директор. Его кулаки чуть подрагивали.

– Но, – глаза гостя расширились, – я же сказал… Это очень важно.

Мистер Блэквелл на секунду прикрыл веки, вздохнул и медленно опустился на кресло.