- Я понял вас. Вы не хотите разговаривать по существу дела. Вы ведете несерьезный разговор.

- Это вы, Азизбек, ведете несерьезный разговор. Неужели вы думаете, что я, бывший русский солдат, а ныне командир Красной Армии, сдамся вам, английскому наемнику?.. Вы видели когда-нибудь русского солдата, который сдается?.. А что касается интересов чужой нации, так я вам скажу вот что... У нас чужих наций нет, у нас все нации свои... А вас мы будем гнать с этой земли вместе с вашими хозяевами-англичанами. Так им и передайте.

- Я вам даю час времени. Не сдадитесь - будете уничтожены.

- А я вам не даю ни минуты! Идите туда, откуда пришли!

Хамза тяжело брел рядом со Степаном, ведя в поводу коня.

Соколов вел своего.

- О чем ты так долго с ним разговаривал? - спросил Хамза.

- Репетировал...

- Что, что? - удивился Хамза.

- Репетировал, говорю... Четвертый ведь месяц каждый божий день с театрами кручусь. Да еще с тремя сразу. Сегодня - узбекский, завтра русский, послезавтра - татарский. Научился кое-чему, набрался от вас ума-разума.

- А что ты репетировал? - улыбнулся Хамза.

- Его капитуляцию. А сказать точнее - прощупывал его с помощью вашего сценического искусства, разведку проводил.

- Ну и как?

- Хреновый мужичок, жидкий... Говорит, что у него сил больше, а сам стоял как бобик и слушал, пока я ему разные турусы на колесах разводил... Из этого делаем вывод - силы у них тоже на исходе. Если Бешим нас вперед их к колодцу выведет, значит, наша взяла... - Соколов обернулся назад: Эй, Бешим!

Иди-ка сюда... Сколько до твоего колодца? Завтра четвертый день начнется...

- Завтра вечером должен быть.

- Теперь слушай меня. Когда до колодца с полверсты останется, дашь мне знать. И больше никому ни гугу.

Понял?

- Понял, - улыбнулся Бешим, - никому ни гугу.

Двинулись дальше.

- Не нападает что-то Азизбек. - сказал Степан. - Дал час времени, а уже второй кончается. Видать, ихние йигиты тоже притомились, по жаре лезть не хотят. Я это заранее знал.

- Как ты мог знать заранее?

- Кто такой рядовой басмач? Тот же солдат. А солдатская душа - она везде одинаковая... Азизбек-то, он барин, ему простого человека не понять. Он думает, что все они, басмачи, спят и видят, как бы поскорее помереть за его Закаспийское правительство. На-кася, выкуси! Басмач - он тоже разный...

Я уверен, что пройдет какое-то время, и басмаческое движение начнет разваливаться. Потому что интересы у них противоположные - у верхушки и у рядовых. И никакого газавата не получится.

- Классовый подход к оценке военной ситуации?

- А как же? Еще доктор Смольников, покойник, царствие ему небесное, в девятьсот пятом году научил на всю жизнь во всяком деле две стороны видеть - ихнюю, буржуйскую, и нашу, пролетарскую.

- Ты думаешь, что до ночи они нападать не будут?

- Нет, не будут. Местность эта, надо понимать, им мало знакомая, поэтому и приезжал Азизбек. Увидел, что мы в пески уходим, и забеспокоился... А харчи у них, видно, кончаются. Да и про колодец чистый они вроде ничего не знают. В этом наше преимущество.

- Но людей же у них больше...

- А я его, Азизбека-то, секретным оружием припугнул.

У нас, говорю, секретное оружие имеется. Только сунься.

- Какое секретное оружие? - удивился Хамза.

Степан показал на один из двух вьючных мешков, висевших на его лошади.

- Здесь у меня полсотни ракет и две ракетницы. На самый крайний случай берег. Теперь он, видать, подступил, этот крайний случай.

- Ракетами будешь отстреливаться?

- Нет, не отстреливаться.

- А как же?

- Увидишь... Отстреливаться будем из пулеметов, а это - военная хитрость.

Вопреки предположениям Соколова, ночь прошла спокойно.

Басмачи жгли костры на барханах в двух-трех километрах.

Было видно, что активных действий они предпринимать не собираются.

- А ты говорил, что они ночью нападут, - сказал Хамза,

глядя на костры.

- Значит, ошибся, - устало вытянулся на песке Степан. - Похоже, что им и воевать-то ни грамма не хочется.

- Но они все-таки идут за нами.

- Азизбек гонит. Народ подневольный.

Хамза пошел к артистам. Кары Якубов чувствовал себя уже лучше, чем в первые дни, - привык к жажде. Да и все остальные тоже притерпелись к тяготам походной жизни в пустыне. Жалоб почти не было.

Зульфизар сидела одна, чуть в стороне. Хамза сел рядом.

- Жалеете, что с нами поехали? - спросил он.

- Нет, не жалею, - ответила Зульфизар. - В моей жизни лучше этой поездки ничего не было.

- Коканд вспоминаете?

- Нет. Я хочу забыть обо всем, что было со мной в Коканде.

Рабство не вспоминают.

Низкие звезды мерцали над горизонтом. Дул легкий ветер.

Печально шелестели кусты саксаула.

- Почему они преследуют нас? - спросила Зульфизар. - Что им нужно, например, от нас, от артистов? Ведь у нас в руках нет оружия.

- У вас в руках, - задумчиво произнес Хамза, - самое сильное оружие на земле - искусство... От него нет защиты. Особенно у богатых и особенно от народного искусства. Потому что оно всегда направлено против богатых... Казалось бы, какой урон можете нанести врагам революции вы своими танцами?.. Огромный! Ваши танцы напоминают о красоте и величии души народа, создавшего их... Но красота души народа не соответствует его жизни. Народ щедр душой, но беден. Народ красив духом, но бесправен... Где же выход из такого положения? Как разрешить это противоречие? Нужно изменить жизнь, говорят великие умы человечества Маркс и Ленин, нужно отнять у баев богатство, чтобы пришла справедливость, чтобы все были равны. В этом состоит высшая правда жизни... И вы своими танцами, Зульфизар, постоянно напоминаете людям об этой правде, все время зовете их к этой правде. Ваше искусство - это голос народа, великого, но угнетенного. В танцах, которые вы исполняете, выражена жизнь народа, его культура, его история. И всякий талант - это сосуд, в котором народ хранит сокровища своего духа... Вот поэтому они и преследуют нас. Они хотят уничтожить ваше искусство и ваш талант, чтобы меньше было напоминаний о правде и о том, что жизнь надо изменить... Но искусство нельзя уничтожить, как невозможно зарыть в песок собственную тень.

Пока жив народ, будет жить искусство, ибо оно есть выражение его духа. А народ вечен, и поэтому искусство тоже вечно... Сейчас, когда пришло новое время, перед искусством открылись огромные возможности. У нас будет новая музыка, новые песни, новые танцы... У нас будет свой театр... И все это, рожденное в огне и пламени борьбы, еще выше поднимет величие нашего народа...

Он умолк и с удивлением посмотрел на Зульфизар. Почему он все это говорил ей здесь, в пустыне, ночью, накануне завтрашнего дня, когда никого из них, может быть, и не останется в живых?

И сразу понял - поэтому и говорил, что завтрашний день может стать последним днем жизни, и захотелось высказать все самое главное, чему научила жизнь, все самое ценное... Но почему он говорил все это именно Зульфизар?

И вдруг одна простая мысль осенила его: Зульфизар когда-то жила в одном доме с Зубейдой... И он говорил все это сейчас не Зульфизар, а Зубейде, о которой не вспоминалось в напряжении и круговороте последних дней, недель, месяцев, лет... Нет, нет, конечно, вспоминалось! Он вспоминал ее все время, но почему-то сегодня это произошло как взрыв, как прощание с чем-то... С чем?

С кем?.. С Зубейдой? Но с ней не надо прощаться. Ее давно уже нет... Может быть, он говорил все это накануне встречи с Зубейдой - там, далеко?..

Пустыня молчала. Края неба начинали светлеть. Горизонт прояснялся, но пустыня молчала. У нее не было ответов на вопросы, которые задавал себе Хамза. Пустыня была объята тишиной, великой тишиной. Той самой тишиной, в которой рождается откровение.

- Хамзахон, - сказала пустыня.

Хамза вздрогнул. Это был голос Зубейды. Так она называла его - Хамзахон.