Сердце стало набирать обороты. То ли виски, то ли волнение поднимало пульс. В голове звенела пустота…
Дверь апартаментов была приоткрыта. Мицкевич чуть тронул ее и сразу увидел в зеркале прихожей брошенное на спинку стула платье Екатерины. Она была в номере.
Все шло по плану: На следующий день Мицкевич снова явился в кафе. Там же, за третьим столиком слева, он встретился с человеком от Шаляпина. После всего рассказанного Екатериной, после того ужаса, который она пережила, ему хотелось голыми руками удавить любого, кто хоть как-то связан с этой командой, но в ушах стояла мольба: «Сделай все, что они хотят! Я боюсь их!»
Однако вместо низколобого гориллы с огромными кулаками и бритым затылком на встречу пришел вполне цивильный респектабельный человек. Представившись Ефимом Александровичем Рубиным, он коротко рассказал о себе. Родился на Украине, учился в Москве — окончил Плехановский институт, работал в системе снабжения. Из СССР выехал в восемьдесят шестом. Жил в Израиле, переехал в США. Окончил Кембриджский университет в Бостоне, затем выехал в Европу.
— Как же вы, человек образованный, могли связаться с полууголовной швалью? — удивился Мицкевич.
— Я не знаю, кого вы называете полууголовной швалью, но те люди, которых я представляю, вряд ли тянут на подобную характеристику. Мне не хотелось бы комментировать все, что произошло, скажу одно: я к этому не имею никакого отношения…
— Заявочки, скажу я вам! — искренне возмутился Мицкевич. — Ваши люди убивают моего сотрудника, похищают женщину, шантажируют… Более того, требуют, чтобы я принял… ввел вас в правление фирмы… И вы ни при чем!
— Господин Мицкевич! Во-первых, я не знаю, о каком убийстве вы говорите. Во-вторых, давайте оставим за скобками похищение… В-третьих, говорю вам откровенно: мое участие в делах вашей фирмы пойдет только всем на пользу…
— Господи! Опять всем! Кому всем? — рассвирепел Мицкевич.
— Вам, в первую очередь… Фирме «Рецитал» — во вторую…
— Почему вы отделяете меня от фирмы?
— Помните из школьной программы — «Человеку жизнь дается один раз, и прожить ее надо…»? В отличие от романтика революции я поставил бы здесь точку. Да, прожить ее надо! У каждого своя собственная жизнь, данная только ему… И не надо оглядываться на мнения других людей, на чужие идеалы…
— У вас что, все склонны к философии? — поморщился Мицкевич. — Я вчера одному такому философу…
— Мы знаем, — перебил Рубин. — Что касается философии, то это качество присуще всем выходцам из России. Только они ищут смысл жизни, путаясь в маршрутах и целях… А в конце, как у Данте: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»
— Вы желаете стать моим путеводным компасом во тьме долины? — усмехнулся Мицкевич, — Спасибо от сироты заблудшей…
— Я полагаю, наша встреча сегодня — не попытка организации дискуссионного клуба, — перебил Рубин. — Давайте ближе к делу. — Его взгляд стал колючим и жестким.
И снова в ушах Мицкевича зазвучал голос: «Сделай все, что они хотят! Я боюсь их!»
— Ну, к делу так к делу…
На экране весело бежали цифирки и черточки. Умная машина слушала и переводила на язык математики человеческий язык, а точнее голос. Сейчас группа специалистов корпела над записями разговоров нескольких человек, пытаясь идентифицировать голос неизвестного с голосами установленными и потому известными.
Дед вышел покурить, но его позвали в комнату.
— Скорее всего, вот этот! Во всяком случае, очень многие параметры совпадают. — Человек в белом халате развернул длинную простыню табуляграммы.
Дед поморщился — он не любил вникать в то, что ему было не нужно. Он безоговорочно верил специалистам, а потому полностью полагался на их знания и интуицию. На табуляграмме стоял код из трех букв «НМИ», что означало Нефедов Михаил Иванович.
— Вы это можете точно сказать? — спросил Дед.
— Процентов на восемьдесят пять. Желательно бы иметь запись почище…
Дед скорчил недовольную гримасу. Желательно бы и телефонную связь иметь получше. Разглядывая зубчатые линии на ленте, он мучительно соображал, как могло случиться, что один и тот же человек в одно и то же время мог быть в двух разных и весьма отдаленных друг от друга местах. Полное алиби Нефедова, тренера детской спортивной школы, исключало его участие в преступлении. Однако оставалось место для допущения, что он был в курсе или каким-либо иным образом имел отношение ко всему случившемуся.
Итак, некоторый козырь все-таки в руках имелся. А это начало цепочки, которую надо пройти до конца. Важно было пройти ее максимально незаметно, дабы сохранить и этого, пока свидетеля, в живых.
— Когда будет заключение специалиста?
— Можете прийти завтра с реестром, и мы вам отдадим. — Человек в халате потерял интерес к собеседнику и уставился на экран компьютера. — Да, пожалуй, приходите завтра…
По иллюминатору ползли прозрачные капли влаги. Шереметьевский терминал смутно угадывался в сумрачном тумане. И эта влага, и эта незимняя дрызга словно бы сквозь невидимые щели лайнера проникли в салон. Самолет медленно рулил за желтым юрким автобусом с мерцающей надписью «Следуйте за мной». Только сейчас Катерина поняла, как она устала. Накопившееся за эти дни напряжение требовало выхода. Но она подавляла в себе естественное желание по-бабьи разреветься. Мицкевич гладил ее руку, словно боясь, что она снова растает и испарится, как тогда в отеле.
На душе было гадко и тревожно.
После теплого, хоть и пыльного, кабинета на улице было как-то особенно неуютно. Нет ничего более противного, чем зимний дождь, превращающий еще недавно белый снег в разбухшую тающую массу. Она сочится бурыми ручьями грязной воды, стекает по тротуарам на проезжую часть, струится к водостокам, образует огромные труднопроходимые лужи.
Котелкин поднял воротник и шагнул из-под навеса. Путь предстоял не длинный, но неудобный.
Будучи уверен в заведомом отказе, он не рискнул попросить машину до Лефортовского изолятора и сейчас прорабатывал в голове маршрут от Лубянки до Энергетической улицы.
Правда, надо было еще добраться до Лубянки, но это осуществлялось на автопилоте: Котелкин так часто мотался туда, что мог попасть в известное здание с закрытыми глазами. Глянув мимоходом на собственноручно отремонтированный накануне башмак, он вспомнил Гоголя: доедет ли этот ботинок до Лубянки? Делал сам — значит, доедет. Швы, прочно схваченные нейлоновыми нитками, вселяли уверенность.
Автопилот не подвел. Всю дорогу Котелкин продумывал варианты допроса Кузина, во время которого он предполагал поговорить и о Нефедове. Однако форму вопросов еще предстояло уточнить. На Лубянке он надеялся получить более предметные сведения об этой личности. Котелкин не заметил, как ноги внесли его в массивное железобетонное здание с выпученными окнами, которое без преувеличения можно было отнести к памятникам архитектуры восьмидесятых. Такого количества аляповатых административных зданий не строилось даже во времена Сталина. Железобетонные уродины возвышались и в центре и на окраинах. Все они имели претензию на фундаментальность, доведенную до абсурда. Здания администраций и партийных обкомов во многих городах можно было определить без вывесок и флагов. По ним, как по значкам корейских коммунистов с изображением Ким Ир Сена, можно было судить об уровне лиц, там пребывающих. Судить о близости к самой верхушке власти.
Построенная в исторической части города железобетонная громадина людям посвященным говорила многое. Только человек, очень приближенный к влиятельным особам, мог в короткие сроки создать это изваяние. Но ошибался тот, кто считал, будто основой влияния была личная привязанность. Начальник, в восьмидесятые годы возглавлявший Управление, был профессионалом самой высокой пробы. Этим, и только этим определялось его влияние в верхах. По замыслу строителей и заказчика, само здание должно было быть раза в два выше, но… даже авторитета прежнего начальника УКГБ СССР по городу Москве и Московской области генерала Алидина все-таки не хватило.
