— Если угодно. Из-за вашей перестройки нас погнали поганой метлой. Наши места заняли кадровые сотрудники ЦРУ, которые не знают Россию, не знают нравов…

— Господи, неужели даже ЦРУ надоела ваша ложь? — улыбнулся Мицкевич

— Что вы понимаете!.. — старик стал засовывать трубку в карман. — Умные люди нужны всегда. Сегодня я, можно сказать, новый-старый русский… Здесь много эмигрантов, не знающих страны, но имеющих большие деньги…

— Русская мафия?

— …Я нужен им. Меня чтут, меня любят…

Парень в машине скорчил злобную гримасу:

— Разболтался, старый козел!

Шаляпин чуть ли не рыдал от любви к себе. Разговор, на который его направили, отнял много сил, а беседа по душам разбередила и расслабила.

— Да! — он встал.

— Минутку. — Мицкевич решил перехватить инициативу. — Значит, еще два условия. Седьмое: завтра, здесь, в это же время я должен встретиться с вашим человеком… И восьмое: мне больше не хотелось бы встречаться с вами. Увижу — ноги переломаю!

По глазам Мицкевича было видно, что действительно переломает!

Последнее заявление развеселило человека с наушниками:

— Ну, это мы и без тебя сделаем.

Старик резко вскинул голову — стул, неосторожно задетый, упал с громким звуком.

— Честь имею, — мотнул головой Шаляпин.

— Вряд ли! — прищурился Мицкевич, провожая старика взглядом.

— Микрофон забери, старый маразматик, — почти заорал человек в наушниках.

Словно услышав этот вопль, старик вернулся и, вывалив прямо на стол гору окурков, сунул пепельницу в карман.

— Сувенир! — пробурчал он.

Мицкевич с изумлением смотрел вслед удаляющейся согбенной фигуре нового-старого русского. Вот уж про кого не скажешь: «служить бы рад, прислуживаться тошно».

Человек облегченно снял наушники Проследив через тонированное стекло, как сутулая фигура старика скрылась за поворотом, он стукнул в перегородку:

— Поехали.

Через месяц Федор Иванович, купивший себе круиз на полученный гонорар, вышел на ночную палубу океанского лайнера «Сильвия».

В каюту он не вернулся.

Мало кто мог усомниться в том, что следователь Петр Иванович Котелкин был человеком основательным. Люди, его знающие, относились к нему по-разному — кто с уважением, кто со скепсисом. Но обвинить его в непоследовательности и отсутствии принципиальности никому даже в голову не приходило. На работе он был педантом до безобразия. Фанерный стол пятидесятых годов, приобретенный прокуратурой в период «дела врачей», старый и обшарпанный, старательный Котелкин восстановил до уровня офисной мебели. Обрывок ковровой дорожки, подобранный в горах строительного мусора, был вычищен им до первозданной свежести. Коллеги иногда покручивали пальцем у виска, но назло всем врагам кабинет Котелкина был недостижимым оазисом уюта и теплоты, если такой термин применим к подобным публичным заведениям. Это был островок делового комфорта среди перманентного ремонта, который начинали все приходящие начальники. Начинали и не заканчивали.

Хрустальной мечтой Котелкина были персональные компьютер и ксерокс. И несмотря на то, что мечта была практически несбыточной — денег в прокуратуре хватало только на зарплату, — сам он успешно заменял и то, и другое. Все у него было разложено по полочкам и папочкам. Однажды Котелкин прочитал, что русская охранка разработала уникальную систему научной организации труда. Каждая категория объектов, агентов и секретных сотрудников, каждая форма учета имела собственный цвет документации. Это позволяло исключительно быстро находить любые материалы. В годы советской власти многое из изобретенного в известном заведении на Гороховой было беззастенчиво приписано достижениям социалистического образа жизни и, соответственно, социалистической организации труда.

Насколько мог, Котелкин воссоздал наиболее удачные принципы. Правда, для этого ему приходилось собирать разноцветные корочки и папочки по всем конторам, с которыми он имел дело. Узнав о его слабости, парни из госбезопасности подарили Котелкину огромное количество различных образцов канцелярского искусства эпохи коммунизма. В тот период были и деньги, и возможности, да и запасы делались на сто лет вперед. Папки с надписями «К заседанию Коллегии КГБ СССР», «На доклад тов. Крючкову В.А.», пакеты с отпечатанным в типографии адресом «ЦК КПСС» источали неповторимый запах времени…

Работоспособность и прилежание сказывались не только на стремительно заполняемых ячейках памяти. (Различного рода информацию правового характера Котелкин мог воспроизвести в полусумеречном состоянии наизусть.) К сожалению, работоспособность сказывалась и на подошвах башмаков, ремонт которых следователь не доверял никому, и на определенном месте брюк. Увы, ремонт этой части гардероба ему был не по зубам, а новые брюки — не по зарплате.

Вот и сейчас, тщательно их вычистив, Котелкин разглядывал на просвет удручающую перспективу: задняя часть не только лоснилась, но и светилась.

Закончив вечерний ритуал подготовки к новому дню, Петр Иванович включил настольную лампу и разложил перед собой кучу бумаг, авторучек и фломастеров. Времени катастрофически не хватало, а работа по делу предстояла огромная. Старенький «Ундервуд», давно списанный и потому никому не нужный, был восстановлен лично умелым Котелкиным и царствовал в середине стола. Никелированные части блестели подновленным хромом, а литеры шрифта были чисты, как только что отлитые. Щепетильный Котелкин буквально достал бухгалтера, требуя, чтобы тот определил сумму остаточной стоимости этого памятника эпохи. Обессиленный в схватке главбух брякнул первую пришедшую на ум сумму: «четырнадцать рублей двадцать семь копеек», — после чего Котелкин внес указанные средства в кассу и, получив в карман приходный ордер, отволок списанную рухлядь домой.

— Ну-с, начнем. — Котелкин хлебнул крепко заваренного чая. Как всегда, он начал с бумаг, в которые так и не успел вникнуть на работе.

Прочитав ответы на запросы, зашив их в дело и вписав в опись, Котелкин перешел к акту патологоанатомической экспертизы тела Логинова. Ознакомившись с состоянием кожных покровов и слизистой, Котелкин перевернул лист.

То, что он увидел, не просто удивило его, а буквально подбросило на стуле. После описания травм, полученных в результате попадания пуль в тело, значилось, что одна пуля из автомата Калашникова пробила шею, разорвала аорту и застряла в позвонке. Вторая, выпущенная из этого же оружия, пробила грудину, печень и застряла в мягких тканях. А третья пуля, извлеченная из тела, была выпущена из другого табельного оружия всех силовых структур — пистолета Макарова.

Такое открытие взбодрило не на шутку. Так вот почему его целый день добивались из анатомички, где проходило вскрытие. На столе под календарем лежала целая гора записок — «Срочно позвонить в морг». Прибыв после рабочего дня к себе в кабинет, Котелкин решил, что срочного в морге уже ничего не бывает. Сейчас он готов был нестись хоть на край света, чтобы своими глазами взглянуть на маленький слиток свинца, упакованный в медную рубашку.

Проклиная себя за нерасторопность, Котелкин стал судорожно перечитывать акт экспертизы. Но ничего нового, кроме наличия язвы, вырезанного аппендикса и прочих подробностей внутренних полостей гражданина Логинова, там не нашел.

Мысли роем заполнили сознание взбодренного следователя.

Второй ствол в корне менял вялотекущий ход событий.

С одной стороны, выстрел мог быть произведен молоденьким практикантом по кличке Зеленый. С другой стороны, вряд ли этот Зеленый сумел бы так быстро выскочить на улицу. Как он утверждает, к моменту его появления на тротуаре Логинов уже лежал на снегу, истекая кровью. А скорее всего, был мертв. В суматохе схватки и оказания помощи раненому оперу Минаеву практикант не мог, а точнее, не смог увидеть посторонних деталей, которые, скорее всего, заметил бы в обычной обстановке.