— У мамы, — тихо прошептала вдова.

— Вот и вы поезжайте к маме! — нашел вариант Дед. — Наши мальчики тихие. Их никто здесь не увидит… Они даже света зажигать не будут. Маме скажете, что не можете находиться в этой квартире, и поживете у нее. Мамы, они хорошие…

— Ну, если надо…

— У кого-нибудь еще есть ключи от квартиры?

— Нет.

Рысь прекрасно выспался. Зеленый же, счастливый от участия в засаде, был готов не спать сутками. Он тихо передвигался по квартире, периодически заглядывал в глазок, таращил глаз сквозь щели в шторах.

К утру оба поняли, что погорячились, не взяв ничего съестного. Есть хотелось, как из пушки, а заглянуть в холодильник не хватало совести.

К обеду было принято волевое решение, и бригада выпила чаю без сахара. К счастью для них, в квартире была газовая плита, и счетчик электроэнергии не мог выдать преступнику присутствие засады.

К обеду второго дня они выпили еще по чашке чая.

Олег всегда задумывался над тем, почему в нашем обществе все присутственные места имеют такой туберкулезно-педикулезный вид и одинаково пахнут. И ответа не находил. Российские суды отнюдь не напоминали американские Дворцы правосудия, от одного вида которых инстинктивно втягивался живот и по спине пробегали шустрые мурашки.

Милицейские околотки были также на одно лицо, а о времени суток можно было судить по наличию или отсутствию задержанных в клетке. Большинство дверей, как правило, бывали с выломанными замками, словно здесь работают не сыщики, а практикуются юные домушники, оттачивая свое мастерство на служебных замках.

Прокуратура, куда прибыл Олег, чтобы встретиться со следователем, в производстве которого было дело по убийству Энгельсгарда Б.С., также напоминала что-то среднее между незаконченной стройкой пятилетки и развалинами Помпеи. О стройке свидетельствовали неубранные леса. О Помпеях — неубранные горы строительного мусора. Да и запах был соответствующий.

«…Кроме того, дурно, что у вас высушивается в самом присутствии всякая дрянь и над самым шкапом с бумагами охотничий арапник», — вспомнил он из «Ревизора».

В кабинете следователя арапника над шкапом не было. Как не наблюдалось и самого шкапа. Комнатушка была не больше одиночки смертника, но резко контрастировала с увиденным в коридоре и с такими же кабинетами в других присутственных местах.

Этот кабинет был хоть и невероятно мал, но столь же невероятно чист, или, как говаривал В.И., «омерзительно стерилен». Белые глаженые занавесочки, сверкающий стол, удивительно пустая урна и блестящая пепельница. Даже на крошечном подобии дорожки не виднелось ни единой соринки.

Произнеся привычное: «Здесь карают государственных преступников?» — Олег стушевался.

Маленький очкастый владелец апартаментов, что называется, не въехал. Он по-собачьи поднял правое ухо и внимательно, с удивлением уставился на Соколова.

— Здравствуйте, я Соколов, из Министерства безопасности. Извините за шутку…

Извинение за странную фразу, названную шуткой, еще более удивило очкарика, который поднял теперь левое ухо и с интересом разглядывал Олега сквозь очки.

— Здравствуйте.

— Я привез кое-какие материалы… Копии… Которые, может быть, вас заинтересуют. — В руках Олега была синяя папка с надписью «Челленджер».

— Садитесь, — следователь указал на стул, стоящий прямо перед его столом.

Кабинет был настолько мал и узок, что Олег с трудом втиснулся в пространство между стеной и столом. Его колени уперлись в доску стола, а спина плотно прижалась к стене, приняв неестественно вертикальное положение.

Прежде чем прибыть сюда, Олег проконсультировался с осведомленными людьми — коллегами, знающими Петра Ивановича Котелкина, старшего следователя областной прокуратуры. Характеристика была интригующая: толковый, честный, неподкупный, но… сто девятой забодает.

Как можно забодать сто девятой статьей УПК РСФСР, было не очень понятно, и Олег прямо об этом спросил. Однако его собеседники только рассмеялись.

— Почему копии? — сразу взял быка за рога следователь.

— Потому что оригиналы, судя по всему, у тех, у кого добыл эти материалы Энгельсгард.

— Вы прорабатывали их в оперативном плане? И в порядке сто девятой статьи УПК?

— Сейчас работаем, — приуныл Олег. Сидеть в таком положении было крайне неудобно. Спина ныла, ноги затекли. «Попался, голубчик!» — возликовал зловредный внутренний голос, с которым Олег был в напряженных отношениях.

Следователь читал внимательно и оттого медленно. Он часто возвращался к предыдущей странице, снова перечитывал текст.

К исходу часа он закончил чтение и потянулся за бланком протокола.

— Давайте зафиксируем…

Перспектива отвечать на вопросы в позе испанского сапога лишила Олега терпения.

— Видите ли, фиксировать, в общем, нечего. Дело в том, что материалы мы вам привезли не для приобщения к делу, а в качестве оперативной поддержки. Ну, мало ли… Может, чем помогут вам. — Олег знал, что следствие пока в тупике. Свидетелей ноль, улики — автомат да гильзы.

— Да, но как я могу это использовать без приобщения? Как они к вам попали? При каких обстоятельствах…

— Обо всем этом вам расскажет мой коллега, который и получил данные материалы. Я со своей стороны хотел бы почерпнуть у вас кое-какую информацию. Дело в том, что…

— Дело в том, что я не вправе предоставлять вам никакой информации. Вы не являетесь процессуальным лицом, а потому я не могу раскрывать перед вами тайны следствия. Несмотря на ваше звание и чин.

«Государственный преступник» начал тихо свирепеть. Он, как дурак, приперся через всю Москву, чтобы по-человечески… А здесь его посылают к едрене фене, несмотря на его «звание и чин». Олег уже готов был хлопнуть дверью и сформулировать всем, кто ему говорил про «толкового, честного и неподкупного», что он думает по этому поводу, как… Очкастый тип обворожительно улыбнулся и тихо произнес:

— Да нет никаких тайн следствия. Мы с этим убийством в полной жопе. А про процессуальное лицо… Я пошутил.

Это было до того неожиданно, что Олег растерялся. Больше всего его ошеломило, что про тайну следствия и про жопу следователь слово в слово произнес фразу, заготовленную им самим.

Все вокруг Мицкевича было каким-то калейдоскопом. Кружились и сплетались в причудливые узоры осколки цветных стеклышек, появлялись и исчезали в сознании различные фигуры, образы людей, обрывки воспоминаний, блеклые картины улиц, пейзажей, встреч.

Он плохо воспринимал окружающее, был рассеян, подавлен. Немецкие коллеги с трудом узнавали в этом неожиданно поблекшем человеке энергичного и волевого Мицкевича. Внезапный отъезд Екатерины к подруге как-то не вязался с реальностью. И хотя немцы не проявляли настойчивости, что называется, в душу не лезли, в глазах у них этот вопрос все-таки стоял.

Утром условленного дня Мицкевич был на ногах чуть ли не с рассвета. Не сомкнув глаз, он прокручивал в голове десятки комбинаций, каждая из которых имела множество составляющих.

Что за люди, так нагло вторгшиеся в его жизнь? Какую цель они преследуют и почему избрана непременно такая форма влияния? Почему это произошло именно в Германии, а не в России? Какую роль они играют в гибели Бориса?

Ни на один вопрос ответа не было.

Около десяти раздался звонок.

Звонил Гюнтер Виндерштайн, он сообщил, что похороны Энгельсгарда прошли уже вчера, их известили об этом факсом. Причины, по которым Мицкевича не проинформировали, не указывались. Гюнтер передал привет от Шварбаха и справился о приезде Екатерины Васильевны. Виндерштайн говорил на отвратительном русском языке и потому отсутствие переводчицы его волновало особенно. Накануне он уже пытался переводить с немецкого на полурусский и был буквально измочален.

— Екатерина Васильевна еще не приехала… Я с ней разговаривал по телефону. Она обещала вернуться очень быстро. Скорее всего, это произойдет уже сегодня, — держался легенды Мицкевич. — Кстати, если можно, я просил бы вас отменить сегодняшнюю программу, я плохо себя чувствую…