Рысь словно прилип к нему, но, держась на почтительном расстоянии, делал все, чтобы не попасть в зону обзора чернявого. Возможно, еще три месяца назад, работая в наружном наблюдении, он плюнул бы на все, и тогда в сводке появилась бы запись: «Объект вел себя настороженно, постоянно осуществлял проверку, пытаясь выявить наружное наблюдение. В связи с этим в целях недопущения расшифровки наблюдение было прекращено, о чем сообщено инициатору задания». Сейчас инициатора не было, а на карту была поставлена спонтанно начатая разработка, и Рысь просто не мог потерять эту ниточку, которая в конце концов должна была привести к закромам. Кроме него, никто и никакая техника сделать этого не могли.
Минут через сорок объект убедился, что за ним не следят, а потому сбавил шаг и спокойной походкой направился к облицованному голубой кафельной плиткой дому, построенному по олимпийскому проекту. У второго подъезда он остановился, еще раз бросив взгляд вдоль улицы, и вошел внутрь. Дальше рисковать было нельзя. Рысь, подождав минуты полторы, юркнул за ним. По светящемуся над дверью лифта табло он определил: кабина остановилась на шестом этаже. Рысь почувствовал, что стало тепло: восемь квартир на площадке — не самая большая проблема. Прочесывали и не такие площади! Тем более что, учитывая экзотическую национальность, определить, какую из восьми квартир сдают, — это просто «два пальца об асфальт».
Неожиданно кабина пошла вниз. «Встреча на Эльбе» не входила в планы опера, он покинул вонючий подъезд и занял удобную позицию на автобусной остановке среди утомленных ожиданием потенциальных пассажиров заветного автобуса.
Перебои в движении городского транспорта создавали идеальные условия для зашифровки. Не надо было, как в старых фильмах, прятаться за углами, неожиданно прилипать взглядом к афишным тумбам, делая вид, что нет ничего более увлекательного, чем чтение остатков прошлогодних газет.
Рысь был человеком, прирожденным для работы в специальных службах. Он был высок и строен, что едва не послужило причиной отказа, так как подразделение, куда его брали, имело ограничение по росту — 176 сантиметров. Он долго боролся за место под солнцем: так стремился стать сотрудником органов госбезопасности, что эта активность и упрямство создали впечатление, будто в КГБ внедряется агент ЦРУ.
Однако руководители, поступившиеся габаритными принципами, не пожалели. Старший разведчик Сергей Минаев — однофамилец эстрадной звезды — был уникален во всех отношениях. Он мог воскликнуть, как император Нерон: «Какой актер умирает!» И это действительно было так. Дар перевоплощения, которым он обладал, позволял ему меняться ежеминутно, а потому работа Сергея была сплошной импровизацией, что делало его при всей яркой внешности «невидимым» и «неузнаваемым».
Если бы не радиостанция, способная достать разведчика на приличном расстоянии, то даже коллеги по группе не всегда могли обнаружить его в толпе. Он постоянно что-то искал, что-то придумывал, и не было ему равных, если ситуация становилась нестандартной. Рискуя, он действовал не просто на грани фола, но далеко за этой гранью. Если бы произошел прокол, то, по всем действующим инструкциям, от него осталось бы мокрое место, так как для сотрудников органов госбезопасности во все времена действовало гиппократово правило: «Не навреди». Зачастую, потея и глотая валокордин, его руководители вынуждены были его хвалить, понимая, что такое мог сделать только МИНАЕВ, а потому распространение «передового опыта» среди других было, по меньшей мере, опасно для здоровья.
Год назад их отдел проводил сложнейшую чекистскую операцию, после которой дипломат одной почтенной державы должен был пробкой вылететь на родину. Для инструктажа предполагался приезд большого начальства. Сергей же, не дожидаясь напутственных слов, лично для себя — и, разумеется, для конкретной задачи — стал искать то, что нынче называется словом «имидж». А определившись, решил испытать его на наиболее подозрительной части человечества — на высоких гостях.
Усевшись на корточки на улице около подъезда отдела, он ждал приезда испытуемых. Мимо проходили люди, не обращая внимания на оборванного бомжа с незажженной «беломориной» в грязных пальцах.
Прибывший полковник хорошо знал Минаева, который неоднократно выполнял его деликатные поручения, а потому проводимый тест был наиболее точен. Когда полковник поравнялся с ним, опер протянул незажженную папиросу: «Мужик, огонька не найдется?» Шарахнувшись от обросшего чуда, полковник машинально чиркнул зажигалкой. Глубоко затянувшись, Минаев доверительно сообщил: «Мужик, а у этих-то, — он кивнул на здание, — нынче совещание какое-то. Большое начальство приезжает…»
Пока шеф переваривал сказанное, Сергей выхватил из его ослабевших пальцев зажигалку, сказал: «Привет!» — и скрылся в толпе.
Инструктаж превратился в корриду. Обалдевшие от случившегося большие и маленькие вожди безропотно принимали заряды зубодробительных обвинений.
Подобный разворот событий не входил в планы Минаева, а потому он решил принять удар на себя и сунуть собственную голову под топор. В конце концов ЕГО начальники, несмотря на свои недостатки, не заслужили пребывания в реанимационном отделении. Он встал и, подняв зажигалку, неожиданно для всех прервал поток возмущения возгласом: «Товарищ полковник, это случайно не ваша вещица?»
Местное руководство улетело в аут. Полковник, застывший с открытым ртом, все понял без комментариев. Пауза из «Ревизора» закончилась единственной непонятной для непосвященных фразой, трескучей, словно ход матричного принтера: «Ну ты р-р-р-рысь!»
Что это означало, не понял никто. Скорее всего, это была смесь высшей степени возмущения и восхищения.
Для Минаева происшествие закончилось плачевно. С трудом найдя формулировку для приказа, начальство объявило ему выговор, который Сергей принял безропотно, как компенсацию за отравление адреналином крови своих руководителей. Он потерял тринадцатую зарплату, но… Как ни странно, полковник после проведенной экзекуции сменил гнев на милость и в узком кругу не раз рассказывал о собственном конфузе. Более того, репрессированный Минаев стал постоянным участником наиболее сложных реализаций, к которым его привлекали по просьбе именно этого полковника.
Не прошло и года, как волевым решением сверху Сергей был переведен в оперативное подразделение. Его оперативная «смекла» получила второе дыхание. Непонятный для непосвященных термин «р-р-рысь» превратился в позывной, имеющий четкого адресата, которому свойственны весьма нужные качества редкого животного: осторожность, мягкость и хитрость.
Вечерело. Клиент все мотался перед подъездом, озабоченно поглядывая то на окна, то на часы. Белые кроссовки и синие штаны с яркими диагональными полосами на брючинах были хорошо видны в темноте. Ожидание затягивалось, и Рысь решил подстраховать себя транспортом: не ровен час придется догонять… Через пять минут после вызова по станции вдалеке показалась машина, которая предусмотрительно запарковалась в мертвой зоне обзора.
За рулем сидел Мастер — Костя Никитин, столь уважительно прозванный за то, что из трех гвоздей мог сделать «Мерседес». Его руки были постоянно, мягко говоря, смуглы. Они все время что-то крутили, вертели, паяли и лудили. Костина способность к изобретательству была фантастической. Он пытался разбирать и изучать внутренности всего, что разбиралось и эти внутренности имело. Познания же в механике, электронике и прочих точных дисциплинах были обширны, несмотря на то, что многие технические премудрости Мастер объяснял больше интуитивно, чем научно. Его служебные старенькие «Жигули», ржавые и битые, были верхом совершенства технической мысли. Под невзрачной оболочкой серийной модели помещался пламенный мотор, способный поднять груду металлолома вместе с пассажирами к облакам.
Более ценного кадра в условиях ограниченного финансирования для конторы придумать было нельзя. На него, как на Козлевича, покушались не только «ксендзы», но и более материально обеспеченные клиенты. Однако Мастер был бойцом и потому отвергал любые посягательства на свою относительную свободу. Он действительно был свободен, потому что все порученное воспринимал как наиболее яркое ее проявление. И если ему помогали инструментами, материалами и свободным временем, то все остальное уходило на второй план. Стол Кости был постоянно завален какими-то железками, проводами и деталями, предназначение которых оставалось недосягаемым для других.
