Как ты приятель, как ты сосед?
Трудно же—признайся, дай честный ответ—
Жить день-за-днём и молчать,
Ни улыбнуться кому-то, ни слова поддержки сказать?
Скажу тебе прямо, друг,
Всё может рухнуть вокруг—
Пока мы рядом в пути,
Поможем друг другу идти.
И может светлее стать!
Если вместе шагать!
Пока 4 снаряжается, голоса продолжают петь какое-то время, в зависимости от того кому насколько не пофиг в этот момент—Мёртл предоставляет щедрый обзор изящной ножки, а Максимилиан заглядывает под юбки тараторящей цыпочки, вызывая своими замечаниями смущённое хихиканье Марселя, который, возможно, чуть подавлен.
– Теперь,– Слотроп с дурацкой, хочу-быть-приятным улыбкой,– время для Паузы Освежаузы!– и он уже в холодильнике, прежде чем эхо от «О, Иисусе» Мёртл успело отзвучать… свет холодной крохотной лампочки оборачивает его лицо в летне-синий, теневое чадо Саймона и Нэйлин, их неисповедимый, их чудовищный сынок, который родился с гидравлическими клещами вместо рук и знает только тянуть и хватать… и с сердцем, что слышно как булькает, словно брюхо толстого шутника… но посмотри какое у него растерянное, какое неспокойное лицо только что было, в те 1½ секунды мерцания старого общительного холодильника, что гундит на Рефрижераторно-Бостонском диалекте, «Да-давай, Тайран, заваливай, тута харашо и уютна в маём живате, стока вкусняшак, как та Мавкси али та Бэби Рат...», бродит теперь среди головокружительно глубинных полок и продуктовых гор или продуктовых городов Хладолэнда (но осторожней, может проскочить и явно Фашистский тут, за расцвечено конфетной массой, термодинамический элитаризм в своей чистейшей форме—лампочки могут смениться свечами, а радиоприёмники умолкнуть, но основная функция Сети в данной Системе холодильничная: замораживать обратно беспорядочные циклы дня, чтобы хранить этот мирок без запаха, этот куб неизменности), взбирается на кряжи петрушки, где стакашки из сыра высятся, лоснясь, на средней удалённости, поскальзывается на блюде с маслом, вжирается в арбуз до кожуры, чувствует себя жёлтым и ярким, пока ты чуть не задел бананы, заглядевшись вниз на проступившую прозелень плесени в покрытой коркой территории старой, уже больше не опознаваемой, кастрюли—бананы! кто-кто положил бананы—
В-мор о зил-ку!
О нет-нет-нет, нет-нет-нет!
Чиквити Банана грит так нельзя! Случится ужасное что-то! Кто мог такое сделать? Не может быть что Мама, а Хоган влюблён в Чиквиту Банану, Тайрон не раз, заходя в комнату заставал своего брата с банановой наклейкой прилепленной на его вздроченный хуй, для проверки рекламы, заблудшим в мастурбационных грёзах, где он пялит эту привлекательную хоть и староватую Латинскую дамочку пока на ней её шляпа, громадная фруктово-рыночная шляпа и широкая вызывающая улыбка ¡Ай, ай, эти янки такие страстные!… а и это не мог быть Папаша, нет Папаша не стал бы, но если это (тут что-то холоднее стало?) никто из нас, тогда (что не так с пластинкой Спайка Джонса «Прямо Фюреру в морду», что играла в нашей гостиной, звук пропадает как-то)… если только я не переложил по невнимательности (глянь назад, что-то поскрипывает на петлях), то может это значит, что я схожу с ума (с чего так разгорается лампочка, что за—) ШАРАХ ну кто бы то ни был, что так нагло пренебрегает Юнайтед Фруктовской радиорекламой, он, к тому же, только что запер Тайрона в холодильнике и теперь ему приходится рассчитывать лишь на выручку Мёртл. Вот же стыдобище.
– Хорошо пристроился, босс.
– Салют, Мёртл, сам не знаю что случилось…
– А когда ты знал? Хватайся за мою накидку.
Вжиик—
– Уфф. Ладно, грит Слотроп,– э, так мы всё…
– Та Светлая Минутка возможно уже за несколько световых лет отсюда,– грит Мёртл,– а у тебя сопля висит сосулькой и́з носу.– Марсель подскакивает к консоли управления мобильным зданием, настукивает в Центральный Надзор запрос на допуск движения во всех направлениях на полной скорости, который иногда дают, а иногда нет, в зависимости от скрытого процесса среди заведующих разрешениями, тот процесс одно из предстоящих поручений 4-ке раскрыть и огласить всему миру. На этот раз они получают Медленное переползание в Загородном Направлении, предельно низкий статус движения в Ракетен-Штадте, выдававшийся всего лишь раз в задокументированной истории, против гомосексуального детоубийцы Индейца, тот после этого любил ещё обтирать свой орган Флагом и так далее—«Блядь!»– вопит Максимилиан Слотропу,– «Медленное Переползание, Загородное Направление! Чё за хуйня, мы типа плывём этта или блядь как?»
– Ээ, Мёртл,– Слотроп подкатывает к МЧ в её золотом ободке малость заискивающе,– э, как ты считаешь, ты могла бы... –Исусе, у них всякий раз прогон одной и всё той же этой рутины—до чего ж Мёртл охота, чтоб Слотроп заткнул это пустое сюсюканье и был бы хоть раз мужчиной! Она закуривает сигарету, попускает ту свесится из уголка рта, подбоченивается в бедро с другого бока и вздыхает: «Да ясно»,– просто зла уже не хватает с этим мудилой—
И Los! чудо сотворилось, они уже мчатся по коридоро-улицам Ракетен-Штадта подобно длинношеему морскому чудовищу. Малышня копошатся как мурашки на паутинных виадуках в вышине ниспадающего камня, город, словно Испанский мох окаменевший на полдороге, малыши перескакивают ажурные перила и на дружескую спину лоснящегося чудовища в круизе по городу. Они вскарабкиваются из окна на окно, слишком полные ловкой грации, чтоб когда-либо свалиться. Некоторые из них, разумеется, шпионы: та крошечка-хорошечка с медовыми кудряшками, в синем фартучке в клеточку и в синих гольфах, там наверху возле водостока у окна, подслушивает Максимилиана, который принялся пить как не в себя, едва лишь здание пришло в движение и сейчас разливается в бесконечном обличении Марселя, маскируясь утончённо академическим определением возможности наличия в Галльском Гении «души» на самом деле. Юная дама под водостоком стенографирует всю эту хрень. Весьма ценные данные для ведения психологической войны.
В первый раз сейчас становится ясно, что 4 и Отеческий заговор не полностью заполняют свой мир. Их борьба не единственная, и даже не окончательная. Действительно, здесь не только много других противостояний, но здесь имеются также и зрители, следящие, как и всякие зрители, сотни тысяч их тут, сидящих вокруг в этом сомнительном жёлтом амфитеатре, сиденье за сиденьем в ниспадающих рядах, ярусах бесконечных миль, вниз к огромной арене, коричнево-жёлтым огням, еда рассыпана по каменным склонам повыше, разломленные булочки, арахисовая скорлупа, кости, бутылки до половины с зелёной и оранжевой сладостью, костры в закоулочках без ветра, где сиденья были вырублены прочь, мелкие углубления в камне и слой вишнёвых угольев, на которых старухи готовят хлёбово из подобранных огрызков и крошек и хрящеватых кусков еды, разваривая в сером бульканье маслянистой воды, покуда лица детей теснятся кругом в ожидании пищи, а на ветру тёмный молодчик, молодой резак, который подкарауливает твою девушку за железными воротами по Воскресеньям, который увозит её в парк, авто чужака и разновидность любви, которую ты никогда и представить не сможешь, стоит сейчас с волосами встрёпанными ветром, голова отвёрнута от костра, чувствует холод, холод горных вершин, своими висками и высоко под челюстью… пока у других костров женщины болтают, а какая-нибудь одна, время от времени, наклоняется взглянуть за мили вниз на сцену, не начался ли ещё там новый эпизод—толпы студентов сбегаются, тёмные как во́роны, в наброшенных на плечи пиджаках, назад в сумеречный сектор сидений, куда традиционно не заходят никогда (зарезервированы для Предков), их голоса сбавляют громкость, но всё же очень напряжены, драматичны, стараются звучать хорошо, или по крайней мере приемлемо. Женщины всё так же заняты, играют в карты, курят, едят. Сходи одолжить одеяло у Розы возле того костра, сегодня ночью будет холодно. Эй—и пачку Армейских, пока там—и сразу же обратно, слышишь? Конечно же, сигаретным автоматом оказывается Марсель, кто же ещё, в одном из его маскировочных механических прикидов, а в одной из пачек послание одному из зрителей. «Я уверен, что вам ни к чему чтобы Они узнали про лето 1945. Увидимся в Туалете Мужских Трасвеститов, уровень L16/39C, станция Метатрон, сектор Огонь, секция Неклюж. Время сам знаешь. Тот же час. Не опаздывать».
