– Это ещё как?
– Той ракете для чего-то нужен был перманганат калия, верно?
– Для турбонасоса.
– Ну а без этого Purpurstoff, нет возможности торговать кокаином по-честному. Забудь про честность, тут просто не осталось ничего взаправдашнего. Прошлой зимой, ты бы не нашёл и кубика перманганата во всём ёбаном Рейхе, Kerl. О, не представляешь какие шли обломы. Друзья, сам знаешь. А какому другу не охота—как бы тебе попонятнее?— шмякнуть тортом в рыло? а?
– Спасибо.– Погоди-ка. Это он про нас толкует? Он что, собирается—
– Короче,– продолжает начатое,– по Берлину полз огромный фильм Лорел и Харди, немой, немой… из-за дефицита с перманганатом. Я не знаю какие прочие отрасли экономики пострадали из-за А4. Это было не просто кидалово тортами, не просто анархия рынка, это была химическая безответственность. Глина, тальк, цемент, и даже, дошли и до такого извращения, мука! Порошковое молоко, не дошедшее до желудков сосунков младенчиков! Любая похожая всячина, стоившая дороже самого кокаина—прикол в том, чтоб кто-то вдруг набил свой нос молоком, хаха-хахах,– прервавшись на минутку,– за это стоило переплатить! Без перманганата ничего нельзя сказать наверняка. Капельку новокаина, оглушить язык, щепотку чего-нибудь для горького вкуса и ты грёб охренеть какую прибыль с пищевой соды. Перманганат пробный камень. Под микроскопом, капаешь на вещество для проверки, всё растворяется—потом наблюдаешь что происходит с раствором, как он перекристаллизируется: первым появится кокаин, по краям, потом овощные примеси, новокаин, лактоза, распределяются по хорошо известным позициям—пурпурная мишень, внешнее кольцо драгоценно, кружок внутри не стоит ничего. Анти-мишень. Совсем не то, что нужно для А4, а, Ракетмэн? Этот твой Аппарат не лучший друг наркоману. Тебе оно надо? Или твоя страна применит против России?
– Мне этого не надо. Что значит «моя страна»?
– Извини. Я просто имел ввиду, что Русским она, похоже, нужна позарез. Хватали моих деловых партнёров по всему городу. Допрашивали. Никто из них в ракетах не смыслит больше моего. Но Чичерин думает наоборот.
– Ё ж твою. Опять он?
– Да он как раз сейчас в Потсдаме. Скорее всего. Устраивает штаб в одной из старых киностудий.
– Отличная новость, Эмиль. С моей-то невезухой…
– Что-то ты в лице переменился, Ракетмэн.
– Что, так хреново? Ты сюда слушай!– И Слотроп задаёт вопрос не слыхал ли Кислота что-нибудь про Schwarzgerät.
Тот не то чтобы взвопил Вууий! и не пустился рвать когти вдоль улицы, однако п-пииск точно послышался из определённого клапана, и что-то было отмахнуто в сторону: «Вот что я тебе скажу»,– покивывая и ёрзая на своём стуле,– «поговори с Дер-Шпрингером. Ja, вы отлично поймёте друг друга. Я всего лишь форточник в отставке, собираюсь провести оставшиеся мне несколько десятилетий как Возвышенный Россини: в своё удовольствие. Только ты меня не упоминай, ладно, Джо?
– Но кто этот Дер-Шпрингер и как его найти, Эмиль?
– Он шахматный конь в вечной скачке—
– Ух-ты.
—... по шахматной доске Зоны, вот кто он такой. Также как Ракетмэн перелетает через все преграды.– Он зловредно хихикает.– Отличная парочка. Откуда мне знать где он? Может быть где угодно. Он повсюду.
– Зорро? Зелёный шмель?
– Последнее, что я слыхал, он был на севере на Ганзейских скачках. Вы встретитесь. Не переживай.– Резко Кислота вскочил проститься, пожимает руку, оставляя в ладони Слотропа косяк на потом, а может на удачу.– У меня встреча с военными врачами. Счастье тысячи клиентов на твоих плечах, молодой человек. Найдёшь меня на старом месте. Glück.
Так что Час Зла принёс своё проклятье. Ошибочным оказалось слово Schwarzgerät. И вот гора с грохотом снова захлопнулась позади Слотропа, чуть не расплющила к чертям его пятку и, может быть, пройдут столетия покуда Белая Женщина надумает появится снова. Блядь!
Имя в спецпропуске «Макс Шлепциг». Слотроп, полный задора, решает выдать себя за артиста кабарэ. Иллюзионист. Он прошёл хорошую школу с Катье, её узорчатой скатертью и волшебным телом, кровать была её салоном, сотня soiréesfantastiques...
Во второй половине дня он уже миновал Целендорф, под покровом своего Ракетмэновского прикида, готовится пересечь. Русские часовые стоят под деревянной аркой в красной краске, покачивая свои ППШ, здоровенные автоматы с обоймами-дисками. А вот ещё и Сталинский танк подкатил, фырчит на малой, солдат в шлеме с наушниками торчит из башни с 76-миллиметровой, что-то орёт по рации… а, ладно... По другую сторону арки Русский джип с парой офицеров, один горячо частит в микрофон своего передатчика, а воздух вокруг приходит в движение от разговорного Русского, со скоростью света вывязывает сеть для поимки Слотропа. Кого ж ещё? Он запахивает накидку через плечо, с подмигом козыряет к своему шлему и улыбается. С помпой фокусника, предъявляет им свои карточку, билет и двуязычный пропуск, добавив что-то про групповое представление в том Потсдаме.
Один из часовых взял пропуск и ныряет в свою будку позвонить по телефону. Остальные стоят, уставившись на ботинки Чичерина. Никто ни слова. Звонок затягивается. Исцарапанная кирза, однодневная щетина, скулы высвечены солнцем. Слотроп пытается припомнить пару карточных фокусов, что он когда-то делал, типа навести мосты. Часовой высовывает голову наружу: « Stiefeln, bitte».
Ботинки? На кой им эти— йэээххх! Ботинки, да, действительно. Мы знаем вне предположений кто это был на том конце, не так ли? Слотропу слышно как все металлические части в том человеке бряцают от ликования. В задымлённом небе Берлина, чуть где-то левее Funkturm в её стальной пряже удалённости, возникает полностраничное фото из журнала Life: это Слотроп, в полном облачении Ракетмэна, с чем-то смахивающим на длинную твёрдую колбасу очень большого диаметра впёртую ему в рот с таким напором, что у бедняги и глаза свело крест-накрест, хотя руку, или что там удерживает ошеломляющий сервелат: на снимке не видно. Пипец Ракетмэну гласит заголовок—« Едва оторвавшись от земли самый недавний из знаменитостей Зоны ‘наебнулся’».
Ну-у-у Слотроп стаскивает ботинки, часовой уносит их внутрь к телефону—остальные прислоняют его к арке и наводят шмон, не находя ничего, кроме косяка данного ему Кислотой, который они экспроприируют. Слотроп ждёт оставшись в своих носках, стараясь не думать наперёд. Может так, чуть-чуть, поглядывая вокруг высмотреть укрытие. Ничего. Простреливается на все 360 градусов. Запахи свежего асфальта и оружейного масла. Джип, кристал яри-медянки, в ожидании: дорога ведущая обратно в Берлин, в эту минуту, пустынна... Провидение, эй, Провидение, где ты там, выскочило хряпнуть пивасика или ещё там что?
Вове нет. Ботинки являются вновь, улыбающийся часовой позади них. «Stimmt, HerrSchlepzig». Какие интонации в Русском для иронии? Эти пташки слишком невразумительны для Слотропа. Чичерин действовал бы тоньше, не заставлял бы снять эти ботинки для просмотра, чтобы не вызвать подозрения. Не-а, не может быть, что это он ответил на звонок. Это, наверное, обычный обыск обнаружить контрабанду, только и всего. Слотроп охвачен в этот момент тем, что Книга Перемен называет Юношеской Глупостью. Он запахивает свою зелёную накидку ещё на пару оборотов, выклянчивает Балканскую папиросу у одного из автоматчиков, и двигает прочь, в южном направлении. Офицерский джип стоит, где и был. Танк исчез.
Джубли Джим разносчик-торговец, ты только посмотри,
Подмигивает дамам от Стокбриджа до Ли—
Купи подружке брошку, забудешь про скуку,
А вот наряды бальные по доллару за штуку,
Эй, навались, к Джубли торопись!
Пройдя две мили по дороге, Слотроп встречает канал, про который говорил Кислота: сворачивает на тропку вниз под мост, где мокро и прохладно на минуту. Он отправляется вдоль берега, высматривая лодку для угона. Девушки в бюстгальтерах и шортах лежат, загорают, коричневый с позолотой, вдоль всего этого замечтавшегося травянистого склона. Облачный день растекается в смягчённые ветром абрисы, дети у края воды стоят на коленках с удочками, две птицы носятся над каналом, парят над гладью, раз за разом взмывая к застывшему шторму зелёной вершины дерева, куда они опускаются и начинают щебетать. В отдалении свет собирается в медленную бежевую дымку, в плоти девушек, уже не выбеленной солнцем из зенита, но в более мягком уже освещении, пробуждаются тёплые оттенки, лёгкие тени мускулов ляжек, напряжённые волоски клеток кожи зовут прикоснись… останься... Слотроп шагает дальше—мимо распахивающихся глаз, рассветно расцветающих улыбок. Что с ним не так? Да останься, конечно. Что гонит его проходить мимо?
