- Эй! - встревоженно окликнул Табаки - мы вроде как спешим? Или уже нет?

  - Спешим, - отозвался Слепой, перехватил бесчувственную девушку поудобнее и устремился за друзьями.

  Курильщик заполз в самый дальний уголок кровати. Как только Слепой вслед за Табаки ввалился в комнату со своей ношей, руки Курильщика неосознанно выхватили из тумбочки тетрадь и огрызок карандаша. Широкие, грубые линии стали сами собой накладываться на желтоватую бумагу.

  Пока Горбач и Македонский осторожно стирали с открытой кожи девушки кровь и грязь, а Слепой мылся в душе, Курильщик сделал первый набросок её портрета. Лицо девушки, открывшееся под беспорядочно спутанными прядями волос, заворожило его. У неё были тоненькие белёсые брови, изломанные у висков. Закрытые глаза обрамляли очень длинные светлые ресницы. Её тёмные волосы с этим всем как-то не вязались. На щеках у неё обнаружилось слишком много порезов и мелких царапин, чтобы она могла получить их случайно. Но они странным образом не уродовали её, а делали ещё более хрупкой и нежной. Её губы были совсем белые, лишённые цвета, как будто из них схлынула вся кровь.

  - У неё сильное отравление, - тихо произнёс Македонский, щупая ямку на запястье девушки, - надо либо немедленно промывать желудок, либо нести её в Могильник.

  - Не надо ничего промывать. И никакого Могильника, - спокойный голос Слепого зазвенел в ушах Курильщика, - для неё Могильник - это верная смерть.

  - Она и так умрёт, если мы не сможем немедленно достать какое-нибудь лекарство, чтобы очистить её кровь от яда.

  - Она уже получила такое лекарство, - тем же спокойным тоном отрезал Слепой, - просто дайте ей чего-то тёплого попить.

  - Она же без сознания, - вмешался Горбач.

  - Тогда нужно её согреть. Курильщик, дай твоё одеяло. Оно самое толстое.

  Курильщик, пребывая в странном оцепенении, подчинился не сразу.

  Девушку укутали в три одеяла - на всякий случай - и общими усилиями уложили у окна.

  - Пусть на неё светит луна.

  Горбач просто кивнул, не спрашивая Слепого ни о чём, и уложил руки девушки поверх всех одеял так, чтобы на них падали лучи бледнеющего в утреннем свете лунного круга.

  - Спасибо.

  Горбач и Македонский переглянулись, и, синхронно пожав плечами, вернулись в свои постели. Воздух в комнате был стылым и каким-то влажным, как будто Слепой принёс из Леса ещё и кусочек ночного тумана.

  Разговаривать никому не хотелось. Даже никогда не унывающий Табаки притих в своей кровати. Чёрный так и не проснулся. Сфинкс так и не вернулся. В комнате четвёртой все ощущали себя так, словно рядом с ними находится бомба замедленного действия. Но Слепой знает, что делает. По крайней мере, так каждый из них привык мысленно себя утешать.

  Слепой пропустил завтрак, он в последние дни постоянно его пропускал. Вместо завтрака он завёл привычку плотно обедать в Кофейнике. Но сегодня он отменил и поход в Кофейник, потому что знал, что там засел Сфинкс. Табаки, как только окончательно рассвело, прихватил Лорда и умчался к нему. Видимо, посочувствовать. Или присоединиться к попойке. Или совместить оба этих дела.

  Курильщик тоже остался в комнате. Он единственный из всех не спал до завтрака, всё водя и водя своим замусоленным карандашом в старой, пожелтевшей тетради. Эта тетрадка, кажется, завалялась здесь ещё со времён Волка. Как кстати она теперь заняла сверхчувствительного Курильщика. А то бы ещё не выдержал, и по старой фазаньей привычке поехал кому-нибудь жаловаться.

  Кстати, о жалобах.

  Слепой долго сжимал и разжимал кулаки, с неприятным хрустом разрабатывая занемевшие пальцы. Чёрный Р. Первый Р. Он должен узнать, и не от кого-нибудь, а от него, Слепого. Так оно будет правильнее всего. И сделать это нужно незамедлительно.

  Слепой осторожно пробрался вдоль стены, присел на корточки и кончиками пальцев ощупал свою ночную находку, что по-прежнему лежала в забытьи на крайней кровати у окна. Она была уже не такой ледяной, как тогда, когда он нашёл её. Её лицо разгладилось, ранки на щеках подсохли, кожа постепенно возвращала себе бархатистую плотность. Она теперь не казалась полупрозрачным призраком, готовым вот-вот истаять. Слепому было невдомёк, что губы и щёки её поалели, а брови и ресницы сделались такими же тёмными, как и волосы. Зато это было прекрасно заметно Курильщику, который теперь смотрел на свой рассветный рисунок, как на описание ужасного кошмара. Его рука дёрнулась, чтобы вырвать лист из тетради, но его неожиданно остановил Чёрный, сказав:

  - Оставь. Красиво же получилось.

  И Курильщик сделал вид, что вытянул руку, чтобы расправить рукав своей рубашки. Ему и самому, признаться откровенно, нравился больше его рисунок, чем переменившаяся за истекшие несколько часов внешность девушки. Теперь уже он и сам бы не смог сказать, что такого невероятного было в ней, что так его вдохновило. Но вот на его коленях лежит пухлая, потрёпанная тетрадь с портретом, и всякому станет ясно, что в ней есть что-то эдакое, стоит только взглянуть на рисунок Курильщика. И в конечном итоге он всё же рад, что сделал этот портрет.

  Слепой протолкнул сквозь прутья клетки Толстого размоченный сухарь с изюмом и вышел, на ходу вытирая руки о свои измятые брючины.

  Чёрный, подмигнув Курильщику, красивым движением спрыгнул со своей кровати и последовал за вожаком.

  В приоткрывшуюся на пару мгновений дверь Курильщик увидел удивлённое, и оттого ещё более, чем обычно, вытянутое лицо Коня.

  Один за другим ушли Горбач с Македонским, и Лэри. Горбач перед уходом долго и мрачно смотрел то на Курильщика, то на девушку, но так ничего и не сказал.

  Курильщик и сам всё понимал и не собирался оставлять её одну в этой сумрачной комнате с медленно нагревающимися стенами.