– Вам больно?

Что за странное чувство?

Очень вкусно…

Едва не застонав от удовольствия, я не смог сдержать сытой ухмылки и кажется, выдал себя.

Девчонка вздрогнула:

– Это вы? – маленькая птичка продолжила что-то испуганно щебетать, пока я следил за ее персиковыми губами, борясь с желанием снова ощутить их вкус.

Кажется, я и сам удивлён этому неожиданному наваждению. Не припомню, чтобы кто-то будил во мне нечто подобное.

Думаю, не стоит признаваться, что я узнал ее почти сразу, не то она никогда не закончит дрожать, судя по эмоциям, принимая меня за какого-то маньяка.

– А, так это ты? Сбежавший десерт. Видимо, мои инстинкты посчитали, что ты слишком вкусная, чтобы позволить тебе так просто умереть. А я уж было подумал, что тут все такие сытные… – не в силах отвлечься от ее рта, я будто со стороны услышал, как мои мысли прозвучали вслух.

Оценил ее реакцию на свои бездумные слова. Не похоже, чтобы она поняла, о чем я. Светлые глаза смотрят с обвинением. Так не пойдёт…

– Я ведь советовал беречь этот ценный инструмент, – слегка подался вперёд, теснее прижимая к себе девчонку.

Под тяжестью моего тела с ее губ сорвался стон, заставивший вновь ощутить сладостное предвкушение. Хороша, чертовка…

Кажется, достаточно смутил ее, чтобы стереть с милого личика обвинение.

Мое самодовольство сменилось растерянностью, когда девочка вдруг снова самонадеянно коснулась моего лица, обжигая прохладой своих пальцев.

Что она себе позволяет? Без дозволения трогать Высшего, где это видано?

Стоило бы проучить негодницу, но… я не могу оторваться… Не хочу, чтобы она останавливалась…

Ощущение, словно кровь в жилах закипела, а по венам заструилось электричество, ища спасительный выход от переизбытка доселе неведомых чувств.

– Слишком горячий, – невнятно пробормотала пианистка. – Лёд тает. Ещё эти искры повсюду… Так красиво…

Только теперь я заметил, что сила снова вышла из-под контроля, заставляя меня искриться.

Какого черта?

Не успел я задуматься о предполагаемых причинах своих перебоев, как в миг потух, когда хрупкое тело вдруг обмякло в моих руках.

Нет-нет… почему именно сейчас?

Черт! Хочу эти эмоции… тело… и душу.

Желаю заполучить ее всю!

Эта диковинная птичка просто обязана стать моей, даже если придётся принудить ее…

В третий раз за сегодня я открыла глаза.

Белые стены и стерильная чистота. Медпункт. Это место я отлично знала.

Для неудачницы вроде меня, подобное место было вторым домом. С уровнем моего везения, что ни день, то вывих или перелом.

Но лавина на меня ещё не сходила.

– Проснулась? – послышался знакомый голос. – Доброе утро, конфетка, – усмехнулась медсестра.

– Не доброе, Трини, – бормотала я, усаживаясь на кушетке, – раз я снова здесь в качестве пациента.

– Я не раз предупреждала, чтобы ты была более осмотрительной, куколка, – отчитывала меня женщина. – С твоей удачей, пора бы уже научиться быть осторожнее.

– На пару опаздывала, – рассеяно оправдывалась я.

– Ну и что, успела? – иронично подметила Трини. – Лучше опоздать, но прийти целой и невредимой, чем оказаться погребенной под грудой снега и льда упавшего с крыши.

– Мужчина! – я принялась хаотично озираться по сторонам в поисках маньяка-спасителя. – Он ушёл?

– Не знаю о ком ты говоришь, тебя принесли мальчики-зайчики с хореографического. Сказали, что ректор велел доставить тебя в медпункт.

– А тот, кто меня спас, – судя по слою снега, лежавшего на плечах того мужчины, ему сейчас нужна была помощь гораздо больше, чем мне, – где он?

– Ректор? Думаю, у него и без тебя хлопот хватает, конфетка. Не будет же он с каждым бестолковым ребёнком возиться? – недоумевала Трини.

– Причем тут ректор? – возмутилась я, вскакивая на ноги, и едва не завалилась обратно на кушетку.

– Тише-тише, куколка, – тут же подскочила ко мне медсестра. – Не стоит так резко вставать, у тебя давление низкое, чего доброго снова в обморок шлёпнешься, – женщина насилу усадила меня обратно. – Ребятки сказали, что тебя спас ректор. Что значит «причём»? – терпеливо объясняла она.

Померещилось что ли? Я же точно видела того маньяка из клуба. Он ещё нёс всякую чепуху, мол вкусная?

Точно бред какой-то.

В затылке запульсировала боль, напоминая, что я нехило приложилась головой об стену.

Вот видимо и привиделось…

– Не трогай ты голову! – снова отчитала меня медсестра. – Я обработала рану, ничего серьезного, но не советую тыкать в неё пальцами.

– Простите, – я виновато потупила взгляд: – Я уже могу идти? У меня ещё куча дел…

– Бедная девочка, – покачала головой женщина. – Тебе надо отдохнуть. Ты в обморок упала от переутомления.

– Мне некогда, – грустно усмехнулась я.

Сердобольная медсестра вдруг обняла меня:

– Ой-ей-ей. Ты же ещё совсем ребёнок. А при живых родителях – сирота.

– Да ну вам, – я попыталась выкрутиться из ее объятий. – Не ребёнок уже, двадцать лет как-никак. Родители пусть свою жизнь налаживают, у меня тетя есть.

– Эта мегера? Тоже мне, тетя. Мачеха Золушки по сравнению с ней посланник доброй воли. Если бы я могла, забрала бы тебя к себе.

– Не жалейте, – выдавила я, проглотив ком в горле, – нельзя жалеть…

– Да поняла я, поняла, – Трини высвободила меня из своих объятий. – Нельзя жалеть, не то расплачешься. Не жалею тебя, довольна? – женщина утёрла невидимые слёзы. – Ругаюсь. Говорю просто, люди какие-то гадкие пошли. А ты бестолковая. Позволяешь ездить на себе. Нет бы ушла в общежитие, так хоть времени поспать оставалось.

– Время поспать бы оставалось, а вот место – нет. Кто ж меня пустит в общежитие после ночной работы. Да и боюсь, там кто-нибудь быстро донесёт о том, где я работаю.

– Ну, ты же не простигосподи там, костяшечками своими не светишь, а высокое искусство, так сказать в массы продвигаешь.

Я покачала головой:

– Вы же знаете: Академическому кодексу нет разницы, чем я там занимаюсь. Работа в сомнительных заведениях запрещена и грозит отстранением от занятий, а меня, как старосту курса и вовсе, скорее всего, отчислят, в качестве наглядного примера остальным, чтоб неповадно было.

– Так бросай свою работу. Поищи другую!

– Думаете просто? Город переполнен талантливыми студентами, на каждое рабочее место с десяток кандидатур.

– Но ты ведь лучшая! – подбадривала меня добродушная женщина.

– Даже если так… – бормотала я. – Они об этом никогда не узнают, ведь вакансий нет, – пожала плечами и потихоньку слезла с кушетки, боясь, что меня снова отчитают.

– Да иди уже, иди. А то шило в попе мешает сидеть спокойно. Ты как непоседливый бурундучок, – засмеялась Трини. – Пойди, поспи немного, пока твоих «господ» нет дома. Я выписала тебе справку.

– Спасибо, но не думаю…

– Долли, – неожиданно строго сказала женщина, обращаясь ко мне, – это не шутка. Если ты ослушаешься, мы с доктором Мартином будем писать рекомендацию ректору о твоей принудительной госпитализации. Ты уже на призрака похожа.

– Хорошо-хорошо. Иду спать, – принимая поражение, я подняла руки и выскочила за дверь.

Долли – сносная версия моего ужасного имени: Долорес. Мои родители очевидно фанатели либо от клонирования, либо от Набокова.

Вот и получилась я: нескладная, как подросток, и наивная, как овечка. Пожалуй, эти две характеристики предопределяют мою судьбу.

Торопыжка, вечно куда-то спешу, из-за чего часто выгляжу нелепо. Неуклюжая, из-за чего опять-таки выгляжу нелепо. Неудачница, из-за чего я чаще всего выгляжу нелепо.

Если разделить сутки по сферам моей деятельности, то выходит, что в среднем часов семь занимает учёба, около шести работа, примерно три часа уходит на уборку номеров в пансионе, четыре остаётся на сон, отнимем час на разного рода дорогу, и ещё один на скудные приемы пищи, а оставшиеся пару часов из двадцати четырёх имеющихся, я влипаю в неприятности.