Но это был тот самый магический случай, когда отчетливо увиделись криво вздернутые в улыбке губы. Нет. Скорее, в оскале.

Малавай чувствовал, что волнуется и его китель пропитывается потом.

― Хорошо, что вы понимаете это, Квинн, ― ровно сказала она. ― Свое место. Под нами. Невосприимчивость к Силе делает вас слабым, ничуть не лучше раба.

― Мой лорд, изложенная вами трактовка мне кажется не совсем уместной. Простите за дерзость, ― поспешил вставить Квинн, когда фигура Шивы покачнулась, и ошарашенно уставился вниз. Пуговицу на отвороте его кителя потянули грубо ‒ он был готов в этом поклясться последним живым волоском на подмышке Бараса, предположив, что в отличие от облысевшей головы там-то, наверное, сохранилась хоть какая-нибудь растительность. Чудится ему что ли? Ни его собственные руки, нервы которых никогда не ярились в стремлении ликвидировать одежды, мятежно срабатывая без команды, ни – уж тем более – руки Шивы, спрятанные в тени. Это было что-то… извне.

Он еле сдержал всхлип возмущения: пуговицы – все до единой – сорвались с крепких петель, в воздухе подбрасываясь салютом, и искрами попадали на пол.

― Ненавидела их, ― Шива созналась честно и была, как прежде, непрошибаемо спокойна. ― Продолжайте.

Да как тут продолжать при таком бессовестнейшем изничтожении его трудов? Ведь он лично перешивал эти пуговицы, прошлые нити оказались совсем непрочными, в придачу кое-как простроченными.

Отчасти дышать стало свободней, по крайней мере, последние минуты Малавай смел думать только о полном и глубоком вздохе.

― Когда-нибудь я поднимусь до ранга адмирала, смогу выстраивать тактики по захвату республиканских флотов… ― болтовня его приходилось не по душе Шиве. Малавай это понял, когда рукава его кителя бесцеремонно, резко приподнялись назад, скользя вместе с тем по выглаженному хлопку рубашки. Его легкие шипели, как пробитые меха.

― Как и весь ваш китель.

С опаской Квинн проследил за полетом этой жалкой пародии его былой гордости отменного пошива. Китель хрястнулся плашмя о стену и прилип, а потом сполз, как будто она была смазана, и упокоился у ее подножия скомканной горкой.

― Ну. Закончите мысль.

Им она была давно уже потеряна. От грубых, направленных умело движений Шивы горячий узел завязался в паху.

Соберись, дурак, где ясность! Лорд ожидает!

― Вряд ли меня можно назвать рабом, ― выпалил он на одном дыхании: звонкий щелчок над ширинкой грозился заглушить его слова. Чем не угодил его ремень, Малавай не имел представления, лорд оставила сей красноречивый жест без комментариев.

Синева ламп соприкоснулась с ясно очерченными чертами ее лица. Ее испытующий взгляд добирался мучительно долго до самых недр его затаенного сознания – он явно ощущал ее присутствие в себе. Или хотел ощущать?

― Нет, капитан. Вы раб.

Жестким, несоизмеримом в мощи толчком Квинна припечатало к стене. Спина, все разом содрогнувшиеся позвонки жалобно и в унисон застонали, нещадно загудело в затылке – кажется, и головой приложился вдобавок. В стремлении опуститься на колени, прихватив болезненно ноющий череп руками, Малавай не до конца осознал, что сбыться желанному не суждено: Шива не позволяла, держа его всего оловянным солдатиком, оторванным от твердых металлических плит. А когда снизошло это понимание, уже не Сила стягивала с члена брюки. Меж рваных движений, наполненных непоколебимой уверенностью в контролировании процесса и абсолютным повиновением, к бледному атласу его кожи ненамеренно, совершенно случайно дотрагивались ее пальцы. Они шпарили холодом. Вызывали мучительной рой мурашек.

И он почти уж было позабыл, что мгновением ранее исчезло исподнее, прикрывавшее возбужденный срам. Довольствоваться оставалось разве что рубашкой – единственной одеждой, с которой временила его лорд, вперившая бесстыдный взгляд на его хозяйство. Не так Квинн представлял себе этот момент.

― Да вы за Моффа сойдете, капитан.

До последнего Квинн надеялся, что щеки не предают его диким румянцем… Какие щеки, подумал он, в самоволке подавно все тело и даже мысли.

В тисках тишины Шива, не стесняясь, разглядывала его, точно примеривалась. Ягодицы больно заскользили вниз по жесткой стене, и подошвы босых ног почувствовали лед металлических плит.

― На колени, ― не дав ему и выдохнуть спокойно, она ткнула пальцем под собой.

И Квинн послушно опустился на колено, склоняя голову к ее ногам, к ее сапогам, которые сейчас бы непременно вылизал, пусть только его госпожа пожелает.

― Как изволите.

― Как изволите, что?

От Шивы изошел взрыв негодования. В точеный подбородок Малавая вцепились пальцы с полумесяцами длинных и ужасно жестоких ногтей.

― Как изволите, мой лорд, ― Квинн поправился и, чтобы понадежнее обмануть ее природную аппаратуру, спрятал глаза – когда глаза закрыты, в тебе труднее разобраться.

― Очень хорошо. Все находите мою трактовку неверной, Квинн?

Впотьмах она проходила мимо него, шла сильно, железо на ее каблуках стучало, как подкова.

Мыс сапога обвел голенище его опорной ноги, затем выше, подбираясь к выемке на коленной чашечке и слыша в ответ сдержанное постанывание.

Он ведь только что тут распинался о том, что вовсе не раб…и сразу же сдался. Херово ты сопротивляешься, Квинн.

― Каково же это ‒ знать, что тобой могут командовать, как дрессированным псом? Капитан ли, адмирал, Мофф. Какой ранг не брать – до конца своего жалкого существования ты всегда на коленях, ― слова ее были хуже любого наказания, каждое наносило боль, сравнимую с ударами тысячи плетей. ― Я сказала, на коленях.

Незримой волной обрушилась Сила на сгорбленную спину, упала айсбергом внезапно и так рьяно, что придавила вниз, и лишь чудом выставленные ладони спасли лоб от соприкосновения с твердой поверхностью. Малавай скрутился в позе эмбриона.

Ребра вжатой в согнутые колени груди бренчали под чужим давлением, обещая разломаться, как шестеренки перегревшегося механизма. Не находилось места воздуху в ссохшихся легких, и Малавай дивился, почему ясность сознания еще пребывала с ним.

Только благодаря ее позволению удалось насытиться загустевшим воздухом. Действительно, Шива славилась умением вовремя заменять бич на сладкий пряник. Квинн пошевелился, чтобы встать на карачки, и почувствовал, как отяжелела шея под гнетом приставленного к ней сапога.

― Разрешения встать не давалось. Ниже, капитан, губами к полу. Вот так. Там и оставайтесь.

Вдруг глаза Квинна широко распахнулись, и он из всех оставшихся сил куснул зубами нижнюю губу, когда сзади ладонь, жесткая, истертая рукоятью светового меча, достаточно властно огладила левую ягодицу. Жест повторился, и Квинн рвано выдохнул. Между лопаток роились мурашки. Шива словно изучала вражескую территорию, ощупывала каждый оголенный дюйм, пальцами не упускала ни одного зажатого нерва, методично продумывая нападение.

Брать Шива решила штурмом: от шлепка даже в ушах загудело. Какая тяжелая у нее рука! Гораздо тяжелее той, далекой, замахивающейся на маленький зад Квинна в детстве.

В замирании он слушал, слушал, как рассекала спертый воздух занесенная рука, и старался отогнать мысли прошлых лет подальше отсюда. Но поздно: успела привидеться сестринская порка.

Отец, генерал-майор Империи, кочевал по месту службы – с корабля на корабль – и оттого воспоминания о нем были редки. В лучшем случае – раз в год, в худшем – в три Малаваю удавалось пожать его крепкую руку. О наказаниях и речи не шло – некогда. Холеные ладони матери покоились изредка только на его плечах или спине, обнимая и прижимая, прививать приличествующие манеры сыну битьем смелости в них не находилось. Зато старшая сестрица пускала в ход руки, только повод дай. На приставленную табуретку удобней пристраиваясь, она демонстративно растирала ладони и щерила щербатую пасть. Раздувала ноздри черными воронками, втягивала страх со всего его тела и снова, придавливая свободной рукой спину, чтобы взопревший малыш Квинн не дергался, издевалась над растерзанным задом.