– Доброе утро, мистер Хоффишер, – сказал я и закрыл дверь, оставив щель. Я опустил руку в карман халата, сжав свисток.

– Доброе? Ну, не знаю, доктор, – он не смотрел на меня, а я заметил, что в перерывах между разговором со мной, он говорит с кем-то еще. Очень тихо. Слов не разобрать. Хотя, скорее всего их и не было. Я видел только, как он шевелит губами.

– Почему же нет?

– Эта тварь готовится, – сказал он и резко повернулся в мою сторону, я невольно сделал шаг назад.

– О, не бойтесь доктор, я не обижу вас, – Хоффишер обнял колени, – в тот раз я был так глуп, я так сожалею.

– Все нормально, мы же договорились, что я не злюсь, – я обошел кровать, чтобы было лучше его видно и сел на корточки.

– У вас свисток в кармане? – спросил он, расстроившись, – все-таки боитесь меня. Эх, доктор Филдс, а вы были мне единственным другом за всю жизнь, – сказал он и положил голову на колени.

– Я и сейчас ваш друг, – я вытащил руку из кармана, продемонстрировав пустые ладони, – что за тварь?

Хоффишер резко поднял голову и прищурил глаза. Он смотрел прямо на меня, в лицо, нет – в глаза. Так он делал редко.

– Урод.

– Кто?

– Он.

– Санитар?

– Нет.

– Давайте так, – я жестом попросил его подняться, но он не стал, – вы мне рассказываете, что случилось, а я распоряжусь, чтобы вам позволили написать письмо маме.

– Она мертва! – словно гавкнул Хоффишер. Я невольно встал, готовясь выйти из палаты в любой момент.

– Что же меня обманываете, доктор? – Хоффишер медленно поднимался, – она приходила ко мне. Сказала, что все умрут на девятый день, потому что он придет.

Я видел, как Хоффишер выпрямился. Как будто зверь, долго сидевший в клетке и получивший свободу.

– И я понесу слово его.

– Кого? – спросил я, сделав непринужденный шаг назад и незаметно опустив руку в карман со свистком.

– Боитесь? – в глазах безумного сегодня безумства стало еще больше, но было что-то еще.

Он словно чувствовал превосходство надо мной. Он всегда признавал мой авторитет, но только не сегодня. Он выпрямил спину до хруста. Мне даже показалось, что он стал выше.

– Так бойтесь не без причины, – после этих слов он зарычал и набросился на меня, как пантера на оленя.

Я успел свистнуть в свисток. Но Хоффишер повалил меня. Мне показалось, что сегодня он был сильнее, чем обычно. Но теперь он не душил меня. Он вгрызся зубами мне в шею, и я моментально почувствовал резкую боль и тепло от разливающейся крови. Санитары забежали и стали оттаскивать его, причиняя мне еще больше вреда и боли. Я кричал, не сумев более терпеть.

Санитары стали бить Хоффишера ногами, и тот отпустил меня, бросившись на одного из них. Мы с другим санитаром едва оттащили его и сумели усмирить, зафиксировав руки за спиной. Матис принес морфий, я вколол ему дозу. Сумасшедший заснул. Ему надели смирительную рубашку и привязали к кровати.

К счастью, моя рана оказалась не слишком серьезной.

– Доктор, не подходите вы к нему, – сказал Матис, когда обрабатывал мне шею, – в нем есть что-то… от Дьявола.

Я усмехнулся. Никогда не верил и верить не собираюсь ни в Дьявола, ни в Бога.

– Как удобно списывать все на Дьявола, – заметил я. Матис покачал головой.

– Погубит он вас, доктор, – сказал он и ушел.

А я остался в кабинете, пытаясь понять причину очередного буйства Хоффишера и его кардинальных перемен. Кстати, подробные записи помогают мне. Буду продолжать их вести, пока есть возможность.

Мое выступление было долгим. Священники порядком устали после моего чтения записей доктора от третьего сентября, а потому я предложил им передохнуть и подкрепиться. Силы требовались и мне. Они согласились, но вот беда, после обеда один из них сослался на плохое самочувствие и ушел. А двое и вовсе ушли без объяснений. Остался только отец Грегори. Печально, что даже божьи люди наделены столь рациональным умом, что не готовы поверить в то, что по сути ведет их по жизни. Не могут поверить в саму суть своей веры. Это огорчает меня, так как теперь мне понятно, почему доктор Филдс был так далек от Бога и упрямо не верил во все, что происходило вокруг эти девять дней.

Но я рад, что отец Грегори вернулся. Он посмотрел на пустой стул и горько хмыкнул, а потом просил продолжать.

3 сентября

Весь день наблюдал за Хоффишером. От его буйства не осталось и следа. Он снова стал спокойным, даже немного вялым. Просил книжку или хотя бы лист и карандаш. Говорит, ему пришло откровение. Я пообещал подумать. В этот раз он не стал просить прощения за нападение и даже не сокрушался, как в прошлый раз. Это навело меня на мысль, что улучшений в его состоянии не будет.

По пути домой заглянул к мадам Леванш. Она выглядела уставшей, но попросила о визите мужа. Стало быть, скучает. Это хорошо, в ее случае прогресс. Хоть какие-то эмоции.

Миссис Олдриж опять плакала. Я спросил, не желает ли она прогуляться, она только сказала, что нет. Больше ничего. Ни одного слова. Поэтому я решил уйти домой раньше. Завтра придется принять нового пациента, сегодня встречу отменил из-за нападения Хоффишера.

4 сентября

Написал в порт, дабы уточнить не прибыл ли доктор Миррер в Картрайн-Хилл. Ответа пока не получил. Навестил мисс Мари. Приступов не было. Но она была какой-то подавленной, даже обиженной. Говорила со мной не хотя, в глаза не смотрела. Наедине оставаться не желала и даже не справилась о моем здоровье. Заметив повязку на шее, лишь спросила, не серьезно ли я пострадал. А вот ее брат, напротив, как назло был слишком разговорчив. Выспрашивал у меня детали нападения и все время охал и качал головой.

Не знаю, что случилось с прекрасной мисс Мари, но я решил, что не останусь сегодня на чай. По ее лицу я понимал, что говорить со мной она не желает. И мне показалось, что лишняя минута в компании со мной ей в тягость.

Я не стал ничего спрашивать, скорее всего, это из-за того, что мне пришлось применить физическую силу прошлой ночью. Я попрощался с ее братом, кивнул ей, решив, что не стоит целовать руку, но она будто машинально протянула мне ее. Я, взяв лишь за кончики ее изящных тонких пальчиков, поспешно поцеловал руку, едва прикасаясь к ней губами, и ушел.

Мысли о мисс Мари мучали меня, поэтому я решил, что будет лучше отвлечься работой. Первым делом зашел к Хоффишеру. Он снова говорил с кем-то невидимым, или молился, я не понял. Мадам Леванш попросила о выписке. Я сомневался, но ее супруг уверил, что видит в жене прогресс, – как он любит это слово – и готов за нее поручиться. Что ж, сегодня на одного пациента стало меньше. Хотя о чем это я? Стоило мне выписать мадам Леванш и пожелать ей всего лучшего, как в кабинет фурией влетела женщина, притащив за собой малыша лет десяти. Она держала его за руку, но он болтался на ней как тряпичная кукла, не поспевая за матерью, как я предположил.

– Доктор Филдс, это неприемлемо! – услышал я вместо приветствия.

Женщина лет сорока с красным от злости лицом тяжело дышала, видимо, из-за того, что чувство гнева и негодования заставляло ее вбежать ко мне в кабинет.

– Вчера нам сказали, что вам нездоровится! Сегодня велели ждать! – возмутилась она и топнула ногой так сильно, что плахи скрипнули.

Я попросил ее успокоиться, сесть и рассказать о своих проблемах. Женщина еще сопела, как закипающий чайник, но все же села, оставив малыша с опущенной головой стоять. Как выяснилось, она считает, что ее сын страдает серьезными психическими отклонениями. На мои вопросы, в чем это проявляется, она отвечала туманно и неточно. То он, вроде, проявляет агрессию, то апатичен. Иногда мальчик не спит по несколько суток и не ест, а потом ест все, даже то, что не нужно. Мальчик же выглядел вполне нормальным, если не считать травмы, которые нанесла ему мать, рассказывая о нем, как о чем-то уродливом и ненужном. Боюсь даже представить, что происходит дома вне посторонних глаз. На мгновенье я подумал положить мальчонку под наблюдение. Но не потому что посчитал его действительно больным, а потому что мне казалось, здесь ему будет спокойней. Но не имея оснований, я не могу держать здорового, пусть и затравленного собственными родителями, ребенка взаперти.