– Что значит «вопить»? – бесстрастно спросил я, устало вздохнув, – он оскорбил вас?

– Нет, – резко ответил Хоффишер и насупился. Если бы это было возможно, то из его носа пошел пар ярости и негодования, – он оскорбил маму, – теперь он заплакал, а я устало поднял глаза вверх.

– И что он ей сказал? – я положил свою руку на его, пытаясь успокоить. Тот всхлипывал и слова его прерывались, как обычно бывает, если долго рыдать, а потом пытаться говорить.

– Он наз-вал ее Дья-дья-волом, – и он снова пустился в рев.

Видимо, именно это и стало причиной припадка. Утром поговорю с санитаром и объясню ему о необходимости соблюдать этику общения с больными. Немыслимо, чтобы кто-то из работников так неуважительно себя вел по отношению к и без того обиженным богом или кем там еще людям.

– Я обязательно поговорю с ним, – я похлопал Хоффишера по плечу как раз тогда, когда рев его перешел в очередное всхлипывание, – а пока успокойтесь, иначе мне придется распорядиться оставить вас привязанным на всю ночь, – пояснил я, заметив, что кисти его стали синеть. Хотя он не жаловался.

Через несколько минут уговоров и утешающих дружеских прикосновений мне удалось вернуть пациенту более или менее спокойное состояние. Санитары развязали его, хоть он и рычал, глядя на бледного парня, у которого теперь и руки тряслись. Я справился, хорошо ли он себя чувствует, но тот уверенно заявил, что никаких недомоганий нет и он готов отработать ночь. При этом не смотрел мне в глаза, что навело меня на мысль, что он лжет. В свое оправдание на счет матери Хоффишера, он сказал, что позволил себе выругаться, увидев, как тот бьется головой. Санитар обещал, что впредь такого не повторится и попросил прощения. Даже сказал, что извинится завтра перед Хоффишером. Но я уверил, что в этом нет необходимости, потому что есть вероятность, что завтра он этой детали не вспомнит. Пожелав ему спокойного дежурства, я отправился домой. Переписывать ничего не буду, пусть все остается так. Все равно эти записи для личного использования.

Я прочитал им записи от первого сентября, их я тоже отправил вам вместе с этим письмом, и вы, вероятнее всего, держите их в руках. Надеюсь, вы можете сдержать подступающие слезы. Дай Бог вам сил вытерпеть эту боль. Так вот, когда я закончил читать, они переглянулись, явно не понимая, зачем я это читаю. Я, заметив выражение недоумения на их лицах, решил работать на опережение.

– Понимаю, вам пока не понятен ход моих мыслей, а ход мыслей доктора Филдса тем более, но позвольте мне зачитать его заметки далее, ибо потом я не смогу разъяснить вам суть визита, упустив хоть один день из жизни этого несчастного доктора, – сказал я им. Минуту помолчав, я заметил, что они готовы слушать. Я переложил листки.

2 сентября

Проснулся уже уставшим и с головной болью. Спал плохо, стоило провалиться в сон, как будто что-то будило меня. В четыре утра выпил стакан коньяка, чтобы уснуть. К счастью, он помог, но теперь болит голова, как обычно бывает у меня после выпитого крепкого спиртного. Приму пилюли и навещу мисс Мари Хьюс. Я не видел ее уже несколько недель, вчера она должна была вернуться из поездки к морю, которая, надеюсь, пошла ей на пользу. У нее странная форма истерии. Стоит ей впасть в припадок, как она начинает задыхаться. Я никак не могу понять с чем это связано. Физически женщина полностью здорова, и во время припадков она вдыхает воздух, но позже говорит, что он словно не проходит в легкие. Как будто что-то блокирует его в горле. Вывести ее из этого состояния помогает коньяк. Я даю ей его нюхать и смазываю губы. После она жмурится, делает несколько резких вздохов, а потом начинает глубоко дышать, при этом тело ее ослабевает, и она может упасть.

Я не считаю нужным держать ее в больнице, но всегда опасаюсь за ее здоровье. Боюсь, если не оказать ей помощь вовремя, то она задохнется. Обиднее всего, что в такие моменты физически она может дышать, но не делает этого почему-то, при чем по доброй воле. Хотя утверждает, что воздух не проходит, и от нее это не зависит. Впрочем, она искренне в это верит.

Когда она сообщила, что желает поехать к морю. Я был рад, но мне пришлось настоять на том, чтобы она взяла с собой сопровождение. Кто-то должен был находиться с ней постоянно, по крайней мере, днем. Ночью она спит, следовательно, ничего не спровоцирует припадок.

Надеюсь, они не повторялись в отъезде.

К дому Хьюс я прибыл на повозке к одиннадцати часам. Дверь открыла горничная. Она проводила меня в гостиную, где мне пришлось ждать мисс Мари полчаса.

– Доктор Филдс, я прошу прощения за столь длительное ожидание, – сказала она и радостно раскрыла руки для объятий, – мне так неловко, что вам пришлось ждать. И я так рада вашему визиту.

Я обнял ее, но не стал долго сжимать в объятиях, как бы мне этого не хотелось. Все же приличия никто не отменял.

– Я тоже рад. Как поездка? – спросил я, сев на диван, но только после того, как это сделала мисс Мари. Она погрустнела и опустила голову.

– О, доктор, – она прикусила пухлую нижнюю губу, – на корабле был припадок, и я едва не задохнулась. К счастью, среди пассажиров был врач. Его имя… – она приподняла голову, показавшись мне загорелей, чем обычно, но столь же красивой и нежной, – доктор Миррер, кажется, или Миррей… – задумалась она.

– Миррер, вероятно, – сказал я серьезно, – я знаю его, он толковый врач. Вам повезло.

Она смущенно улыбнулась, и щеки ее налились румянцем.

– Как он помог вам? – доктор Миррер лучший специалист в области психиатрии.

Он написал трактат о самовнушении, а сейчас ведет лекции в одном из университетов Англии. Я посещал его курсы семь дней. Он показался мне не только хорошим врачом, но и добрейшим человеком.

Мисс Мари смутилась еще больше.

– Он… кажется поцеловал меня, – щеки ее запылали, и она кашлянула.

Я не сдержал смеха, она посмотрела на меня слегка обиженным и возмущенным взглядом.

– О, милая мисс Хьюс, то был не поцелуй, а искусственное дыхание. Он просто, как бы… – трудно было объяснить суть этой процедуры, – протолкнул воздух в ваши легкие, – закончил я. Мисс Мари выпрямилась, как будто все встало на свои места.

– И как быстро это помогло? – спросил я, сделав серьезный вид, чтобы не смущать ее. Мисс Мари пожала плечами, а к ее лицу стала возвращаться присущая ей бледность.

– А что вызвало припадок? – я смотрел на ее красивое лицо, на тяжелые густые ресницы и ярко-розовые пухлые губы. Это, наверное, писать не стоило.

– Чайка, сэр, – сказала она и усмехнулась. Я усмехнулся в ответ.

– Чайка?

– Она вдруг упала прямо на палубу, когда я прогуливалась. Резко свалилась мне под ноги. Так резко и сильно, что ее голову расплющило, и подол моего платья забрызгало кровью. Но потом еще одна, а потом другая. Я даже не знаю сколько их было, я слышала, как люди вскрикивают, а тушки несчастных падают. А потом меня затрясло, и я стала задыхаться.

– Птицы просто так стали падать? – не знаю, почему спросил я. Вероятно, потому что не совсем поверил ей. Но она закивала, как ребенок.

– Хм, – я задумался, – наверное, больная стая, – что ж, я рад, что припадок был только однажды, – я встал и протянул руку.

Мисс Мари тоже вскочила и вложила в мою ладонь свою. Я поцеловал ее руку, намеренно задержав губы на ее нежной коже. Она снова покраснела.

– Если я понадоблюсь, пошлите за мной, – я, наконец, выпустил ее руку и поспешил удалиться.

К своему несчастью, прямо на выходе столкнулся с мистером Хьюсом, братом Мари. Он посмотрел на меня изумленно. Я лишь приветственно кивнул и покинул дом.

Прочитав им записи Ричарда от второго сентября, я окинул всех взглядом. По их встречным взглядам я понял, теперь что-то в их головах прояснилось. Один священник поднял руку, как в школе ученик, и спросил.