Семён только вздыхал. Не прожить им было только огородом да скотиной, он это прекрасно понимал.
– Слушай, Сеня, тут такое дело… – Поляков начал заготовленную заранее речь. Говорил долго. И складно. Что-то про оптимизацию производства – мол, в цехе их скоро сплошь одна автоматика будет стоять, там другого профиля специалист понадобится, аж с высшим инженерным.
«Ага-ага, знаем мы вашу автоматику», – думал про себя Семён.
Миша ничего не говорил, только молча кивал. Когда Поляков закончил, Семён, к его удивлению, не сказал ни слова. После неловкой паузы только произнес:
– Я должен что-то подписать?
– Да-да, сейчас! – засуетился Поляков. – Миша, где бумаги?
Миша достал из папки бумажку, на которой уже было написано заявление об уходе по собственному желанию от имени Семёна. Следом выудил ручку, и, подложив под бумажку папку, протянул Семёну.
– Хм, – только и произнес Семён. Кое-как царапнул по месту для подписи левой рукой.
– Ну, и чудненько, Сёма, – заворковал довольный Поляков. – Ты не думай обо мне плохо, я про расчет твой не забыл. Вот.
И протянул Семёну белый конверт.
Семён хотел было швырнуть конверт в толстую рожу Полякова, как вдруг зазвенел у него в ушах голос Арсения: «Не надо!» И вся его злость резко улетучилась.
– Ну, давай, Сёма, выздоравливай! – Полякову уже не терпелось поскорее уехать.
– Пока, Семён, – коротко бросил Миша.
Потом они вдвоем вышли за калитку, где их уже ждала служебная «Нива» Полякова. Семён услышал, как включилось зажигание, и машина увезла его начальников прочь. А Семён остался стоять на крыльце наедине со своей обидой.
Глава 4. Нинка
Семён сидел на кухне перед нетронутым бутербродом.
– Стало быть, я теперь еще и безработный, – сказал он то ли сам себе, то ли Арсению.
– Не велика потеря. Радоваться надо, что не придется больше ходить в этот рассадник, – ответил Арсений.
Да Семён и сам это прекрасно понимал. Просто очень уж резко у него почва ушла из-под ног.
– Слушай, Сеня, а откуда в доме хлеб и колбаса? – вдруг спросил Семён. – Шаром покати ведь было.
–А, ерунда! – Семён почувствовал, что Арсений заулыбался. – У Нинки, которая через два дома живет, взял. Не обеднеет, и уж точно не похудеет. Пойдем, кстати, наведаемся к ней.
– Еще чего! На кой она мне сдалась?
– Ну, вообще-то она у тебя корову увела. На следующий день после того, как твоих схоронили. Слух-то по деревне уже прошел, что ты живой и домой вернулся. А она скотину возвращать не собирается. Нехорошо…
– Да зачем мне сейчас одному корова? Понимаю, когда семья. А так… Сено заготавливать, доить ее, мороки столько.
– Да не в корове дело, Семён. И забирать ее необязательно вовсе. У Нинки мальчишка подрастает, есть кому молочко парное пить.
– Ну и пусть корова у нее остается. Бог с ней, с коровой. Зачем ты тогда к ней идти предлагаешь? Не пойму.
– Для начала напомнить, что чужое брать непорядочно. Ну, и помочь Нинке надо. Оступилась Нинка сильно, вот-вот дел натворит.
– Чего у нее?
– Плод скинуть собирается. Нагуляла ребенка с Витькой-плотником. Ну, у которого бригада в вашей школе крышу перестилала.
– Делаааа…, – только и протянул Семён. – Нинка же в школе трудовичкой работает. Девчонок учит шить да вязать. А Колька, муж ее, у нас на комбинате цехом заморозки заправляет. Ну, он мужик вспыльчивый. Как бы не прибил Нинку.
– Не прибьет, – уверенно сказал Арсений. – Он о связи Нинкиной знает. И ничего не говорит ей. А знаешь почему?
– Ну?
– Потому что сам хорош. Сколько девчонок ваших комбинатских оприходовал…
– И что теперь будет с ними, Сень?
– С кем, с девчонками?
– Да ну тебя, шутник. Ну, с Нинкой, да с Колькой?
– Если Нинка дров наломает, все очень плохо кончится. Не расплатится она за свой грех при жизни. А если ребенка оставит, все наладится у них. Колька малышку примет, как свою, гулять перестанет.
– Так и перестанет?
– Ну да. Девочка непростая родится, с больным сердцем. Очень настрадаются Колька с Нинкой, по докторам набегаются. Но это их сблизит. Времени на глупости всякие не останется. А девочка болячку свою перерастет, выучится, врачом станет. Хорошим врачом. Много жизней спасет. И родителям помогать будет, они как у Христа за пазухой всю старость проживут.
– Сень, ты – сказочник! Так не бывает!
– Еще как бывает. У Нинки завтра в восемь утра в больнице назначено. Ну, процедура эта. У нас мало времени!
– Да как я это ей все скажу? Это ж их женское все-таки.
– А ты не говори все. Скажи, чтоб ребенка сохранила, Колька простит ее и примет. Она ж сейчас больше всего боится, что он ее убьет, если узнает. Ей и самой тошно на преступление идти.
– Ну, пошли, – сказал Семён. – Если мне Нинка не поверит и пошлет, куда подальше, у меня хотя бы будет оправдание, что я от горя сбрендил…
***
Нинка возилась с бельем во дворе. Увидев Семёна, она заметно смутилась и даже выронила из рук полотенце, которое собиралась повесить на веревку.
– Здравствуй, Семён! А ты за коровой, да? Только она сейчас на выпасе, к вечеру, как придет, я тебе сразу приведу! А я еще Кольке говорила: «Некрасиво-то как получилось, была семья, и нет семьи. А мы тут еще вроде как чужое без спроса…» – Нинка все тараторила и тараторила, не давая Семёну и слова сказать.
– Привет, Нина. Можно войти? – вкрадчиво спросил Семён, когда Нинка на секунду замолчала, чтобы набрать новую порцию воздуха.
– Да, конечно, извини, что сразу не пригласила, – Нинка суетливо отворила калитку, пропуская Семёна во двор. – Ты проходи, садись на лавку, в тенек садись, тебе нельзя, наверное, на солнце-то.
– Ты за меня не беспокойся, Нина. И за корову не беспокойся, я не за ней пришел. – Семён присел на лавку, положив ногу на ногу и пристроив загипсованную руку на колене.
Предстоящий разговор очень волновал Семёна. Впервые в жизни ему приходилось лезть в чужое и глубоко личное дело. Да кто он такой? Избранный? Все это напоминало бред умалишенного.
– Нин, ты садись, разговор есть, – начал Семён.
Нинка села рядом, натягивая на полные колени короткий домашний халат.
– Корову можете себе оставить. У вас мальчишка… и скоро еще девочка будет, – глядя в округлившиеся Нинкины глаза добавил Семён.
– Ты о чем, Семён? – Нинка покраснела и заметно разволновалась. – Откуда вообще? Что за чушь?
– Это не чушь, Нина. Я точно знаю, что не чушь. И ты знаешь.
– Что, Зойка-медсестра проболталась? Последняя сплетница, всем, поди, уже растрепала.
Нинка громко разрыдалась, закрыв лицо руками.
– Нина, никто мне ничего не говорил. Ты не плачь, тебе нервничать нельзя.
Нинка громко высморкалась в так и не повешенное сушиться полотенце.
– С Николаем поговори сегодня же. Он простит тебе и Витьку, и все остальное. И ты его прости. И завтра никуда не ходи, не бери грех на душу. – Семён сам удивлялся тому, как уверенно звучал его голос. Ему даже показалось, что и голос-то был не его.
Нинка от удивления перестала плакать. Она смотрела на Семёна во все глаза.
– Нина, я, правда, ни с кем не говорил. Можешь не переживать, это останется между нами.
Поднимаясь со скамейки, Семён добавил: «Иди домой, у тебя борщ на плите давно закипел. Переваришь».
Когда калитка за Семёном закрылась, Нинка еще с минуту в оцепенении сидела на скамейке. Потом побежала в дом. На кухне она выглянула в окно и смотрела до тех пор, пока Семён с согнутой в локте рукой не скрылся из вида.
Нинка молча перекрестилась и выключила плиту, на которой булькал давно сварившийся борщ.
Когда на следующее утро Семён вышел на крыльцо, он увидел на ступеньке трехлитровую банку свежего молока, а под ней лежала записка:
«Спасибо тебе, Семён! С Николаем поговорили. Все хорошо. Я про тебя тоже никому не скажу. С благодарностью, Нина».
Глава 5. Тома
– Как же, не скажет она, – посмеивался Арсений, когда Семён сидел на кухне, попивая парное молоко.
