Внутреннее убранство бара сверкало никелем и пластмассой бордовых тонов. Кожа на сиденьях стульев тоже имела оттенок переспевшей вишни. Посетителей нет. Сразу идём к стойке, за ней стоит человек в белом халате и поварском колпаке. Смотрит на нас приветливо, делает приглашающие жесты, но словами не приветствует.

Высокие круглые стульчаки у бара, как полагается, прокручиваются под тяжестью наших тел. Водрузив зады на мягкие сиденья, смотрим меню, услужливо подсунутые нам барменом-поваром-директором.

– Не густо.

Валёк расстроен. Ещё бы! Ассортимент предлагаемых блюд не балует разнообразием. В меню всего три строчки и одно блюдо. Рис. Малая порция – 100, средняя порция – 200, большая порция – 300.

– Не густо, – соглашаюсь с Валей. – Но и не дорого. Можно мне среднюю порцию.

– Средних порций в наличии нет, – отвечает повар. Выходит у него слащаво. Не сказать, что по-гейски, а так – угодливо мерзко.

– Как так нет? – Ерунда какая. Как может не быть какой-то порции, если продукт есть в наличии?

– Тары нет.

– Какой тары? – я не понимаю, о чём этот повар толкует.

– Средней.

– Блин. Тогда дайте мне две маленьких порции.

– Маленьких порций нет в наличии.

Да что он издевается, что ли.

– А что есть?

– Большая порция есть в наличии.

– Что нельзя в большую тару положить среднюю порцию.

– Нет.

– Почему?

– Таковы правила нашего заведения.

Зашибись. Этот повар-директор здорово меня бесит.

– Валёк, давай одну большую порцию на двоих возьмём.

– Я так голоден, что могу и быка один съесть.

– Понял. – Снова обращаясь к хозяину гриля, заказываю: – Две больших порции.

Он, кивая колпаком, убегает на кухню. Кухня от зала отделена занавеской-дождём, выполненной из разноцветных стеклянных палочек. Повар уходит под их мелодичный перестук, а через минуту появляется с двумя подносами, на которых стоят два огромных блюда с насыпанным горой Эверестом рисом. Действительно большие порции. Просто огроменные. Поставив подносы перед нами, повар-бармен скромно отходит на другой конец стойки, занимая позицию внимательного наблюдателя.

Зёрна риса не просто большие, они огромные. Не белые, а с лёгким желтоватым отливом. Пока Валёк наворачивает, закидывая в рот вилку за вилкой, я своим столовым прибором разгребаю породы рассыпчатого риса. Разрушаю верхушку, расчищаю, зерна осыпаются, осыпаются, осыпаются. Обвал всей конструкции Джомолунгмы открывает скрытое под странным рисом основание – белое, белее рисовых зёрен, человеческое лицо. Глаза закрыты, губы потеряли свой прижизненный сок. Лицо страдальца, экспонат высшего учебного медицинского учреждения, пособие для изучения. С головы его срезали ровно по линии верхней части лба. Волос нет, а юные мягкие черты указывают, что лицо принадлежало девочке. Шок от увиденного парадоксальным образом заставляет мозг работать на повышенных оборотах. Я понимаю, что это, мать его, за рис! Оттолкнувшись от стойки, роняя стул, вскакиваю с места. Блюдо с адским блюдом переворачивается, разбрасывая вокруг крупные зёрна псевдориса.

– Гнида! Ты что нам подсунул?!

Валя сидит с набитым ртом, выпучив глаза, смотрит на меня. Мои действия, мои слова ему не понятны. Повар же всё понимает. Пожав плечами, он, словно угадав мои мысли, кивая моей прозорливости, говорит:

– Яйца хищных клопов. Да-да. Деликатес. Твоему другу понравился.

Пришла очередь Валька прыгать горным козлом от негодования, а пуще – от отвращения. Он отхаркивает яйца насекомых, залезает в рот пальцами, скоблит ногтями язык, отплёвывается. Рыгает. Покраснев от прилива крови к голове, вызванного предрвотным кашлем, Валя смахивает со стойки блюдо с животным рисом. Он старался не дотрагиваться до его содержимого, запуская деликатес в суку повара. На него, директора-администратора гриля, попадают брызги. Увидев, что его бросок лишь отчасти достиг цели, Валя, продолжая бесноваться, выкрикивает:

– Пошёл ты! Пошёл! – На большее его утопающей в адреналине фантазии не хватает.

– Заплатить за угощение вам всё же придётся, – говорит, как угрожает, повар. Идёт к нам.

– Сам жри своих червей. – Мне не по себе, хоть я и не ел яиц клопов. – Денег захотел за такую подставу. Молись, чтобы морда цела осталась.

– А кто говорит о деньгах? – Повар, кажется, искренне удивлён. – По триста граммов крови с каждого – ваша плата за мой ужин!! – В конце он уже орёт. "Ужин" он выкрикивает, будто взрыкивает тигр-людоед. Закончив со словами, он, отцепив от пояса длинный кухонный нож, вскакивает на стойку, а с неё прыгает на моего друга.

Валёк, продолжая отрыгивать, пуская длинные нити слюней, всё же успевает среагировать, принять в объятья сатанинского повара-директора. Повар оказывается сверху, угрожая горлу ножом, он жмёт на рукоятку двумя руками. Валя, по-прежнему утопая в тягучих слюнях, пуская пузыри, обхватив его запястья ладонями, удерживает повара-директора на расстоянии. Долго он так не протянет. Нет, я не колебался и секунды, просто всё происходило настолько стремительно, что невольно чувствовал себя медлительным остолопом. Барный стул в руки, размах, удар по загривку, повар в ауте.

Бежали мы от этого "Гриля «Жадина»" тёмными улицами, ещё более мрачными переулками, перебегая пустынные дворы, дороги, площади, пока не наткнулись на островок жизни. Там, где раньше в чащобе жилых домов пряталась «Пятёрочка», теперь сиял лимонными леденцами дом в три этажа. Над входом висела неоновая надпись, относительно проясняющая назначение этого здания, – "Театр Пьяного Вульгария". Театр? Да, он самый. Вот и афиша на кирпичной стене театра висит, подсвеченная огнями встроенных в стену ламп:

ПОСЛЕДНЯЯ ГАСТРОЛЬ ИЗВЕСТНОГО АРТИСТА. ТОЛЬКО СЕГОДНЯ! БЕСПЛАТНЫЙ ВХОД!

У самих вращающихся стеклянных дверей турникетов никто не толпился. В отдалении, на углу стоял народ – человек семь. Они мирно разговаривали. Одеты прилично, как и должны выглядеть представители уважаемой театральной публики. Можно попытать счастья? Ну, не знаю. После гриль-кабака у меня пропала всякая охота ко всяким экспериментам. Как выяснилось – у Валька не пропала тяга к приключениям.

– Макс, зайдём?

– Тебе мало? Повар тебя чуть не расчленил, а ты снова, да?

– Слушай, какой у нас выбор? Надо искать выход. Не до конца же жизни прятаться?

Резонно. Валька правильно говорил. Нам следовало наблюдать, а потом решать.

– Только давай по-тихому, внимания не привлекая, – предложил я.

– Да уж. Обойдёмся без приветственных криков.

Мы двигались от тени к тени, чтобы нас не заметили те, которые вышли из театра покурить. Когда оставалось сделать пару шагов до дверей, нам преградил дорогу мальчик. Откуда он взялся? Выскочил, как из-под земли. Одет в белую футболку с фиолетовыми цветами колокольчиков, синие шорты, шлёпанцы. Не по погоде его наряд. Лет тринадцать ему, сопли перестали течь, а усы ещё не выросли. Нахмуренный, даже сердитый. В глазах застыло выражение совсем не детское, напоминающее порочное зеркало, отражающее душу шлюхи. Нет, точнее – отсутствие души у шлюхи.

– Куда это вы собрались? – поинтересовался мальчик. Он ничуть не смущался, наоборот, вёл себя нагло, грубо.

– Отойди, малец. – Валёк сделал шаг в сторону, чтобы обойти мальчика, а тот синхронно повторив за ним движение, опять помешал ему и мне пройти.

– Так куда?

– В театр, – объяснил я.

– Хочешь я твоего друга трахну? – это он мне.

– Эй, тебя кто так научил с взрослыми разговаривать? – возмутился Валя.

– Напихаю по самое «не балуйся». Тебе понравится. Ты как любишь?

– Домой иди, – дал я совет чертёнку. – Если он у тебя есть.

– Да, у меня есть… большой и толстый.

Не вступая в дальнейшие пререкания со свихнувшимся мальчуганом, мы аккуратно, чтобы, упаси бог, не задеть, обошли его с двух сторон. Вошли через крутящиеся двери в вестибюль, а нам в спину неслось – "Гы Гы Гы Гы", – эдакое специальное пожелание «хорошо отдохнуть» от малолетнего психа.