– Валим отсюда, – говорю я Вале. – Слышишь, за нами идут. – От ворот бывшего парка слышно шум приближающихся шаркающих шагов, звуки глухих падений, чавки. – Ты на машине?

– Что? А?.. Да, на машине… – Валя не отошёл от первого шока. Тормозит. Я его знаю хорошо: долго запрягает, да быстро едет. Сейчас иней первого страха растает, и он начнёт действовать.

Вылетаем на улицу. Так и есть: трупаки идут, ползут, бредут к магазину. Перелезая через ограду, минуя калитки, выходя толпой через ворота, они истлевшие, гнилые, иссохшие тени направляются к нам.

Зрелище шествия смерти действует на нас отрезвляюще. Обогнув здание, вбегаем на стоянку. Там стоят всего несколько машин, все ржавые, как помоечные вёдра в деревне, только одна выглядит нормально – автомобиль Валька Ф форд Фокус. С виду в порядке, а в салоне?

Он открывает дверь, мы забираемся внутрь. На противоположной стороне улицы, под эстакадой, рядом с высоткой вижу движение. На проезжую часть выбегает человек, за ним несколько типов в чёрных балахонах и чёрных очках. Они начинают палить убегающему от них парню в след из пистолетов. Выстрелы гремят в тишине оглушительно. Хорошо бы, чтобы они нас не заметили. В унисон моим мыслям Валёк хлопает своей дверью.

– Ты что? Услышат, – я говорю шёпотом.

Ключ в замок зажигания. Валя поворачивает – «чик, чик». Тишина. Ещё раз – «чик, трык, трык». Ничего. Не заводится. Следующая попытка – «чик, читрык, тык, тык, тык, дужжжжж ду ду ду ду». Двигатель ожил.

Выруливаем со стоянки. Нас заметили. Шум автомобиля в вымершем городе привлекает внимание, хочешь ты этого или нет. Оттуда, откуда пришли мы, выбегает приятель тех, кто в балахонах и очках устроил охоту на прохожего. Он вооружён револьвером с длинным стволом, как в вестернах. Гангстер успевает, обежав машину, встать перед капотом, направив револьвер на водителя. Мой друг, словно проснувшись (я же знал, что он очухается), меняется в лице (оно твердеет, становясь каменным воплощением волевого усилия), возвращая себе утраченную в борьбе с мертвецами бодрость, он отжимает педаль газа в пол. Гангстер, успевая отскочить (пружинистый такой поскакун), стреляет. Для таких брутальных размеров его револьвер издаёт совсем несерьёзные пуки выстрелов. Хлопочки выходят, как от игрушки, подсвеченные дождём синих искр. Две пульки пробивают боковое стекло с моей стороны. Одна просвистела холодным сквозняком прямо под носом. Бррр.

Мы въезжаем на шоссе, к нам бегут остальные дуроломы в балахонах.

– Дави их! – ору, как бешенный.

Валёк меня слышит. Газует прямо на них. Стреляя по нам, гангстеры разбегаются, как стая потревоженных псов. Один из них бежит вперёд по заезду на эстакаду.

– А, ха ха ха, – в психике сдвигается заслонка. Изменённое мистическим страхом состояние нашего разума ведёт нас вперёд.

Автомобиль быстро догоняет глупого беглеца, глотает его под бампером, подскакивает на его теле, размазывая его в чёрную лепешку под выглянувшей из-за засады туч луной, и мчится дальше на хорду.

– Куда? – разогнавшись до ста пятидесяти, спрашивает Валёк.

– Что!? – Моё сердце будоражит кровожадность. Я хочу ещё. Смысл вопроса до меня доходит не сразу. Валя вынужден повторить.

– Куда ехать?

А действительно, куда?

– Домой. Сначала ко мне, до моего дома ближе, потом к тебе.

Моей девятиэтажки на месте не оказалось. Квадрат пустоты, заросший полынью. Три раза вокруг объехали. Наваждение не исчезло: моя квартира, со всеми другими квартирами, людьми, моей женой (!), пропала без вести, откупившись от зрителей горькой травой. Понятно, что после нападения оживших выходцев с того света, в изменившемся, опустевшем, ни с того ни с сего, мире ждать того, что мы сразу найдём наших родных, не приходилось. И всё же, может, дело в нас? Мы особенные какие? Мы-то не исчезли, как большинство, и машина Валька осталась. Так почему же в остальном должно быть по-другому? Оказывается – должно и есть. И все "почему" можно смело засунуть в игривое, отчасти подвижное место первому встреченному нами на пути зомби.

Дом Вали остался на месте. Двадцатиэтажный утёс изгибался скобой. Он выделялся тёмно-серым силуэтом на фоне подсвеченного хитрой луной грязного коричневого неба.

– Я пойду, проверю, – хлопнув основанием ладоней по рулю, Валёк проявил вербальное неверие в очевидное.

– Там нет никого, ты же сам видишь.

– Хочу убедиться, чтобы наверняка.

– Город вымер. Ты что, не понимаешь? Одни твари кругом.

– Понимаю. Но пойду, все равно пойду. Ты видел, на проспекте стояло кафе? Оно огнями светилось изнутри. Значит, люди в городе ещё остались. – В этом весь Валек, ничего его с места, – раз он решил, – не сдвинет.

– Ты раньше это заведение на том месте видел?

– Нет.

– Вот то-то и оно.

– Я пошёл. – Ясно, Валя меня не слышал. Не хотел слышать.

– Тогда я с тобой.

Валя прихватил с собой монтировку, автомобильный фонарь и мы пошли. Идёшь – себя не чувствуешь. Ты словно невесомый, прозрачный, а всё вокруг такое настоящее, плотное, как боль. Дверь, ведущая в подъезд, в нормальное время закрывалась на магнитный кодовый замок – сейчас же замок не работал. Дверь осела, пропотела ржавчиной. Валёк открывал её рывками – со зубосвербильным скрипом. До конца дверь распахнуть не удалось, она отошла лишь на четверть полного хода. Образовавшейся щели нам вполне хватило, чтобы втиснуться в подъезд. Фонарь Валька горел плохо, вяло мигал, грозил и вовсе оставить нас одних в темноте. Стены подъезда потяжелели невразумительными надписями, невнятными граффити. Язык лозунгов. А большинство надписей было лозунгами, так как оканчивались восклицательными знаками, написаны английскими буквами, однако их комбинации складывались в нечитаемые слоганы белиберды. Граффити оставляли впечатления незаконченности, как если бы художник, не успев закончить одну картину, начал заниматься другой, а потом следующей, и следующей, и так до бесконечности.

В остальном же подъезд не пугал особыми следами разрухи. Максимум, что можно было себе вообразить, это то, что люди ушли отсюда несколько месяцев назад. Оставалась, конечно, входная дверь, поражённая болезнью ржавчины. Но кто же знает, какие здесь бушевали ливни, и какого сорта они были раньше… до нашего появления… возвращения.

Начав подниматься (Валя обитал с семьёй жены на седьмом этаже), пройдя всего четыре лестничных пролёта, пришлось остановиться. На верхних этажах завывало. Непонятно что, но звуки, похожие на искусственный волчий вой, плохо сымитированный на первом в мире выпускаемом серийно синтезаторе, приближались.

– Глупо, – сказал я.

– Что глупо?

– Стоять здесь и ждать пока нас на куски порвут.

– Как же Танечка? – неуверенно так спросил. Понимал, значит.

– Нету её дома, как и тёщи твоей, и тестя. С миром что-то случилось. Бежим отсюда, пока и нас не прибрало.

Он послушался. Обратно к машине мы возвращались намного бодрее, чем шли проведать жену Валька.

– Всё, – начал я, как только мы уселись в салон его Фокуса, – к твоим родителям заезжать смысла нет.

– Это почему?

– Потому, – немного грубо. Согласен. Но пусть он, наконец, протрезвеет, поймёт, что всё изменилось. – Подумать надо.

– Я жрать хочу. – О! Нашёл время. С другой стороны, подкрепиться не мешает. Я, например, после тренировки ничего не ел. Он сказал и у меня желудок заурчал диким котом.

– В кафе? Ты тоже о нём подумал?

– Да.

– Стрёмно, конечно. Но не с голоду же нам помирать. Поехали.

Облом. Поехать нам не получилась. Машина дала отказ. Не завелась. Выручила нас один раз и будет. Пришлось тащиться до кафе пешком.

Кафе оказалось не совсем кафе. На неоновой вывеске красным по красно-розовому значилось – "Гриль бар «Жадина»". Как вам название? Ничего так, сойдёт для проголодавшегося путника. Здание стекляшка. Стены из толстого стекла, закругляющие здание в овал. Вместо входных дверей переходник, какой бывает на зоне, или КПП, или лаборатории, занимающейся исследованиями болезнетворных организмов. Двери и стёкла в переходнике бронированные. Я пощупал, простучал. Может, с такими ненормальными городскими жителями так и надо. Мысленно перекрестившись, потянул за верную ручку. Дверь, зашипев, легко подалась. Мы вошли. Вторая дверь впустила нас сама, плавно отъехав в сторону.