— Это что, печенье?

— Ага.

— В три часа ночи?

— Мне было скучно.

Ойкава посмотрел на него, словно на месте Шоё вдруг появилась Моника Беллуччи, а затем похоронным голосом с ноткой восхищения потребовал:

— Не рассказывай об этом Куроо. А то он на тебе женится.

— Так Куроо всё же гей? — уточнил Шоё, похрустывая черепом.

— Куроо — похуист, и он должен жениться на мне, потому что в жизни не встречал никого красивее, — самоуверенно сказал Ойкава, утаскивая у Шоё тыковку.

(С Куроо у Ойкавы были какие-то специфические отношения братюнь, которые такие офигенные друзья, что всегда сосутся по пьяни. Шоё как-то смутно сквозь сон слышал с утра их общение по скайпу, и они друг друга вообще, видимо, не стеснялись.

— И тут он мне пишет: эй, Куроо, а как ей так отлизать, чтобы она кончила?

— О, Боже, что за нечестивый негодяй. Похвастаться решил, что ли?

— Не-не-не, Ойка-кун, посмотри на это с другой стороны: Мари-чан обсуждала с ним мои постельные таланты, и сравнение было не в его пользу.

— Хр-хр-хр, и что ты?

— Я предоставил мальчику краткую справку.

— Ты святой!

— А потом отправил скриншот его просьбы в групповой чат.

— Уо, какой ты, просто гнида, обожаю тебя.)

Ну решил Ойкава его облагодетельствовать, раз Шоё ему пару фишек пляжного волейбола слил, и захотел научить его танго. Шоё вообще не заподозрил подвоха, потому что его явно не было. (А если бы и были намёки, то что он, дурак отказываться? Если к тебе по-джентльменски ненавязчиво подкатывает Джуд Лоу, не ври, что пошлёшь его, это ж Джуд Лоу.)

Шоё вдруг вновь окатило чувство безопасности и довольства, будто его не бывший школьный соперник от волейбола по спине раскрытой ладонью гладил, а сжимала в объятиях мамочка. А Ойкава тем временем негромко уточнял, как ему удобнее: не слишком ли широкий шаг, и всё такое.

С учётом того, что в танцах у Шоё обе ноги были левые, у них удивительно хорошо получилось, некоторые даже хлопали. А потом кто-то засвистел от бочек рядом с барной стойкой (тоже куча ящиков, честно говоря, но колоритная, с локальным декором), и какой-то смуглый, патлатый кудрявый мужик с чуть неряшливой бородкой с жутким испанским акцентом запел Леди Гагу.

— Con mil diablos, Carlos! — узнал певца Ойкава и потащил за собой Шоё, который только и успел, что схватить с их бочки свой недопитый (синий как медный купорос) коктейль с зонтиком.

Помимо Карлоса там были ещё какие-то непонятные парни (тоже знакомые Ойкавы), и они все говорили по-испански, так что Шоё понимал только некоторые слова. Кажется, Карлос обозвал его красавчиком, после чего Ойкава легко склонился к Шоё и оперся ладонью на ящик рядом с его бедром, и что-то нежно проговорил в ответ. Рыжий мужик с красной от чрезмерного загара квадратной мордой достал карты, и Шоё повеселел: тут испанские обороты понимать не особо надо.

…всё же, Шоё немного перебрал с коктейлями. Просто они были все такие цветные, красивые, вку-у-усные!

Ойкава отошёл, кажется, в уборную, а тот бородач Карлос, который обозвал Шоё красавчиком, взял его за руку и начал что-то очень красиво, но совершенно непонятно ему втирать. Шоё отчётливо разобрал фразу рыжего «Карлос, зря, зря», а потом Карлос сказал что-то про bailar, и Шоё, конечно, испанский не знал, но его мамочка любила когда-то Хулио Иглесиаса включать вечерами и плакать над тёплым саке от великой силы искусства, так что baila morena въелась ему ещё в детстве аж в мозжечок. Ну с Ойкавой они весело танцевали, а ещё Шоё понравилось, как им хлопали, так что он сказал, что да, Карлос, без базара, пошли bailar tango argentino, ща мы тут всех порвём.

Шоё потом не вспомнил бы, что он там вытворял ногами. И не вспомнил бы не потому, что в нём радуга из коктейлей плескалась, а потому что в какой-то момент Карлос прогнул его назад и от души так засосал.

Вот тут Шоё и прихуел. Не удивился, не изумился, не был шокирован, а откровенно так прихуел.

Но ещё больше с этой картины, видимо, прихуел вернувшийся из уборной Ойкава, потому что Шоё не узнал бы его голос, если бы не видел, как Ойкава рот открывает: таких раздражённо-злых, искренне ехидных интонаций он от бывшего капитана Сейджо не слышал вообще никогда.

— Ойка-сенпай, это что было? — жалостливо протянул Шоё, глядя то на Ойкаву, то на Карлоса.

Ойкава взял его за руку, оттащил до стойки, усадил на неё как первоклассника и прошипел:

— Сиди тихо и изображай лань, феечка коктейльная. — Вдруг маска раздражения треснула, и Шоё понял, что Ойкава на самом деле очень сильно старается не заржать. — Карлос любит играть в разлучника, и он решил, что ты моя мадемуазель. Так что я сейчас буду защищать твою честь.

Шоё увидел, как Карлос достаёт из кобуры на лодыжке нож и подкидывает его в руке, и нервно сглотнул.

— Может, я просто штаны сниму, и инцидент будет исчерпан? — предложил он, потому что перспектива кровопролития его совсем не привлекала.

— Не смей, — резко оборвал его Ойкава. — Ты хоть представляешь, что тут тогда начнётся? Сиди тихо, я сказал.

…судя по всему, Ойкава всё это время таскал в кармане армейский складной нож, да ещё и неплохо знал как им пользоваться. По крайней мере к Карлосу он подходил спокойным шагом, будто на корт шёл. Бразильцы оказались безумцами: кто-то завопил, что будет драка, но никто не стал звать полицию, только народ сбежался поглазеть на поножовщину (даже бармен пробрался вперёд и, кажется, собирался ставить деньги на то, кто победит), и они быстро закрыли Шоё обзор. Чуть пошатываясь, Шоё взгромоздился на стойку из ящиков с ногами, потому что, возможно, ему потом придётся давать показания. И рассказывать Куроо и Иваидзуми, какой бесславный конец настиг Ойкаву Тоору в трущобах Рио-де-Жанейро.

Оказалось, беспокоился он напрасно.

Во-первых, в отличие от Карлоса, Ойкава не пил (ходили слухи, что он по пьяни засосал Ушиваку, и после этого к алкоголю поклялся не притрагиваться больше никогда).

Во-вторых, он пару раз прищёлкнул пальцами музыкантам, те что-то поняли, вжарили какую-то специфичную ритмичную мелодию, и Ойкава стал утанцовывать от выпадов Карлоса так, будто очень даже хорошо понимал, что делает.

Меланхолично куривший трубку исполинского роста абсолютно седой дед, готовивший те вкуснейшие креветки, из-за которых Шоё с Ойкавой так надолго застряли в этом заведении, фыркнул, поманил Шоё пальцем и, когда тот склонился, проговорил по-португальски:

— Твой querido где-то учил капоэйру. Двигается как сраный кальмар на героине, позорище, но его соперник — вообще говно на палочке. Исход очевиден. О, а вот это неплохо было.

Ойкава, получив длинную, но неглубокую царапину на груди, когда Карлос удачным выпадом рассёк одну из его любимых футболок с Хищником, извернулся волчком, опёрся свободной рукой о бетон, пяткой выбил у Карлоса его нож, а затем молнией оказался с ним нос к носу и уперся концом своего ножа ему в шею, прямо где бился пульс.

Шоё видел его профиль. В азарте игры, на волейбольной площадке, он видел на лице Ойкавы похожее выражение. Только тогда азарт был настоящим. А здесь Ойкава хорошо, талантливо, не знаешь — не поймёшь, но играл роль.

Он не волновался, не сомневался, ему было дико смешно, но он пытался это скрыть.

Он сумасшедший!

Приняв капитуляцию Карлоса, Ойкава вскинул руки со своим кокетливым «ю-ху!» и направился к резко протрезвевшему за последние пять минут Шоё.

— Ну что, цветок моего сердца, пошли, — хмыкнул Ойкава, подавая Шоё руку, чтобы помочь спуститься со стойки. — Хочешь, как принцессу понесу, пьянь ты малолетняя?

Шоё спрыгнул на землю и покачал головой.

— Домой пора. Кхал Дрого, блядь.

Ойкава, помахав аплодировавшим зрителям и своим аргентинским приятелям, спрятал нож, закинул руку Шоё на плечи, словно он реально был его девчонкой, и с гордо поднятой головой пошёл с ним в сторону фавел.

— У тебя есть хоть чем царапину обработать? Мало ли где там его нож был.