Эбби впервые видел Двейна таким и с удивлением следила за происходящим. Гость сразу как-то сгорбился, и глядя на парня исподлобья, резко сказал:

— Как был упрямым невоспитанным дикарём, так им и остался, — и бросив взгляд в сторону девушки добавил, — И как только умудрился жениться на такой прелестной барышне? — и поклонившись ей, добавил, — Разрешите откланяться, — после чего развернулся на месте и через секунду ретировался.

Двейн отпустил её руку, молча кинул конверт на стол, а потом подхватив оставленный им у двери объёмный свёрток, вернулся к ней со словами:

— Посмотри, что я купил тебе. Я присмотрел его ещё в первый раз, — голос его предательски дрожал, несмотря на непринуждённый тон, который он хотел ему придать.

Не глядя на свёрток, Эбби растерянно спросила:

— Двейн, а что это сейчас было?

— Ну ты же сама всё слышала. На встречу старых друзей это точно не похоже, — он со вздохом отложил свёрток в сторону.

«Похоже, тяжёлого разговора не избежать», — пронеслось в его голове, — «Но, может, это и к лучшему?»

— Ну, как ты, наверное, уже поняла, это один из моих преподавателей из пансиона. У меня с ним, — он помедлил, — со всеми, сложились не очень хорошие отношения.

Эбби молча слушала. Говорить об этом и вспоминать своё детство Двейну совсем не хотелось, но бросив косой взгляд в сторону девушки, он понял, что рассказать всё-таки придётся. Эта любимая «заноза» просто так от него не отстанет.

— Если не вдаваться в подробности, — он вздохнул, — и описать мою жизнь тогда в нескольких предложениях, — он отвернулся к столу, — Я попал в «Роттон», когда мне не было и года. Защитить меня было некому, поэтому я стал любимой «игрушкой» для преподавателей и мальчиком для битья для воспитанников. А так как мне сильно хотелось жить, то, — он тяжело вздохнул, — пришлось выживать.

Двейн никогда ни с кем не говорил об этом, вспоминать те времена ему было всегда не приятно и больно, а сейчас к тому же ему отчаянно казалось, что он жаловался ей на свою жизнь, на своё сиротское детство, поэтому он нетерпеливо добавил:

— Поэтому, как только я достиг совершеннолетия, я сразу и без сожаления ушёл оттуда. Почти вся моя жизнь прошла в «Роттоне», но ничего хорошего вспомнить об этом времени и месте я не могу. И больше говорить об этом я не хочу, — резко оборвал он.

Эбби стояла, окаменев. Сухого короткого рассказа хватило, чтобы она ясно представила, какая невыносимая жизнь была все эти годы у этого одинокого, брошенного всеми ребёнка в этом проклятом пансионе. Жалость, сочувствие и нежность затопили её с головой. Она ведь ничего не знала о нём, сколько там в его опалённой душе за все эти годы скопилось боли и обиды. Она молча подошла к нему и обняла со спины. И без того напряжённые плечи его окаменели. Почувствовав это, она тихо сказала:

— Я помню. Жалеть тебя нельзя.

Он порывисто обернулся и обнял её.

— За эти месяцы, ты подарила мне столько счастья и любви, что я не хочу вспоминать о прошлом.

Она ответила ему нежной улыбкой и неожиданно спросила:

— Ты что? Даже не будешь читать письмо?

«Ах, чёрт, письмо. Я совсем забыл о нём». Если бы он был один, как раньше, то не раздумывая кинул бы его в огонь, не читая.

— Если я правильно поняла, то он сказал, что это письмо от твоего отца? — перебила она его размышления. Эбби смотрела на него сейчас своими огромными голубыми глазами. Под этим взглядом Двейн мысленно простонал. До ломоты в костях он не хотел читать это письмо, но ровно также он не хотел выглядеть в этих любимых глазах трусом и слабаком. Поэтому желая побыстрее со всем этим покончить, он одним движением вскрыл объёмный конверт. Как ни странно, в нём оказалось всего два листа. Двейн пробежал их глазами, заметно побледнел и откинул бумаги в сторону. Эбби молча наблюдала за ним.

— Можешь прочитать, — сухо сказал он, прошёл в душевую и умылся холодной водой.

Эбби присела за стол, осторожно потянулась к листам и опустила глаза. Первым документом оказалось завещание. Отец Двейна завещал ему всё своё имущество. На втором листе официальным текстом сообщалось, что отец Двейна скончался, оставив ему в наследство фамильное поместье и приличную сумму денег. Дальше шли чёткие инструкции душеприказчика, куда и когда Двейну необходимо явиться, чтобы оформить и получить наследство. Эбби ошарашенно подняла на него глаза. Он никогда ничего не рассказывал о своём отце.

Двейн почувствовал на себе её взгляд и порывисто ответил:

— Мне ничего не нужно от него, ни его денег, ни имущества, — он подошёл и сел на стул перед ней. — Откуда он только взялся? — простонал Вей.

Эбби осторожно накрыла его руку, лежащую на столе, своей.

— Вей, это же твой отец…

— Это чужой, неизвестный и незнакомый мне человек.

— Но умирая, он думал о тебе.

— Я тронут.

Девушка чувствовала, как он напряжён и растерян сейчас. Она успокаивающе погладила его по руке.

— Я уже сказал, что мне ничего от него не нужно. И это не обсуждается, — резко бросил Двейн, расценив её ласку, как попытку его уговорить.

Она вздохнула и продолжала молча гладить его руку, успокаивая и не поднимая на него глаз.

«Она не понимает. Просто не понимает его». Внутри себя он чувствовал твёрдую уверенность в своей правоте, но она не понимала его. Ему сейчас было жизненно необходимо всё ей объяснить. И чтобы она его обязательно поняла, а не смотрела на него, как на маленького обиженного ребёнка. «Это не обида, не каприз и не прихоть. Она не понимает, что он физически не может ничего от него принять. Как же ей всё объяснить»? И тут его прорвало.

— Говоришь, он думал обо мне? А о чём он думал, когда бросил меня одного, толком ещё не умеющего ходить и говорить? А о чём он думал, когда будучи состоятельным человеком, оставил гроши на моё существование, только, чтобы я не умер от голода? Где он был, когда меня пинали, как бездомного щенка, когда я маленьким ребёнком тянулся к чужим людям в поисках ласки и тепла, когда год за годом меня унижали, втаптывали в грязь и буквально физически уничтожали? — Двейн не заметил, как повысил голос, переходя на крик, — За все эти годы он не интересовался, жив я или нет. С чего он вообще взял, что есть кому получать его чёртово наследство, и что я не сдох ещё много лет назад в этом проклятом пансионе? Я сам не знаю, как я выжил там… вопреки всему… — он задохнулся от эмоций.

Эбби смотрела на него полными слёз глазами.

— Все эти годы я не мог понять, чем я ему не угодил? Почему, потеряв мать в младенчестве, я стал не нужен своему отцу? — Двейн тяжело дышал от захлестнувших его чувств, а потом обессилев, тихо выдохнул, — Лучше бы он придушил меня сразу, как только я родился, чем обрёк на годы унижений, издевательств и дикого одиночества…

— Может у него были на это какие-то причины? — робко спросила Эбби.

Двейн простонал:

— Эбби, умоляю, не ищи оправдания, там, где их нет. Ты, что не понимаешь, что он просто искупал свои грехи, находясь у последней черты. Откупаясь от меня своими деньгами и поместьями, он успокаивал муки своей совести. Если она конечно у него была, — Двейн неожиданно стукнул кулаком по столу, от чего девушка вздрогнула и закрыла глаза.

— Даже сейчас, пытаясь загладить свою вину, — он с остервенением потряс конверт, — он не оставил мне ни строчки, не попросил прощения… ненавижу… — он сжал кулаки.

— Может, он не знал, что тебе сказать? — еле слышно прошептала Эбби.

— Может ты и права… А я, напротив, многое мог бы ему сказать. Например, рассказать, как это умирать в одиночестве, теряя сознание и горя в лихорадке, когда даже некого попросить о помощи. Когда ты никому не нужен, — он захлебнулся от эмоций и воспоминаний и еле слышно выдохнул, — Как страшно умирать в одиночестве… — плечи его поникли, а из глаз потекли слёзы. Смутившись и стесняясь своих чувств и слабости, на непослушных ногах он прошёл через комнату и упал на кровать. Всё это время плачущая Эбби подняла глаза и бросилась к нему, опустившись у его изголовья на колени. Она стала целовать его, утешать и жалеть, глядя по спине, плечам, голове: