— Мой бедный любимый мальчик. Сколько же боли они тебе причинили? Сколько боли? Все эти годы они травили и убивали твою душу, но ведь ты всё выдержал и не сломался. Любимый, теперь я с тобой, мы вместе, мы выдержим всё, мы всё переживём, — она утешала его и шептала на ухо слова любви, пока он не затих и не отключился.

Спустя время Двейн открыл глаза и огляделся. Эбби сидела за столом, уронив голову на руки. Голова раскалывалась, а во рту дико пересохло. На тяжёлых ногах он прошёл через комнату и залпом выпил стакан воды, а потом взял стул и молча сел напротив девушки. Как будто, почувствовав на себе его взгляд, она зашевелилась, подняла голову и встретившись с ним взглядом вздрогнула.

— Ты проснулся? — она нежно коснулась его лица.

— Прости, — хрипло ответил он, — Я не имел права всё это на тебя вываливать, прости… мне так стыдно…

— Ну что ты, — она снова нежно коснулась его лица, — Ты имеешь полное право. Столько лет держать всю эту боль в себе. Спасибо, что доверился мне, и… — она замялась.

— Говори, не бойся, — откликнулся он.

Она опустила глаза.

— Пока ты спал, я всё думала. И вопрос о наследстве решать только тебе, но я считаю, что ты имеешь полное право на всё это, знать откуда ты родом, владеть своим родовым поместьем… даже, ни смотря на то, что твой отец был негодяем.

Двейн молчал. Эбби вздохнула и продолжила:

— Ты имеешь на это полное моральное право, и твои, — она замялась, — наши будущие дети тоже должны иметь на это право, — она сама испугалась того, что сейчас сказала.

— Эбби, это запрещенный приём, — грустно ответил Вей.

Он взял её руки в свои, а она наконец посмотрела на него.

— Ну поверь ты мне, нам ничего этого не нужно. Пусть все оставят нас в покое. Я смогу, всё сделаю, но заработаю сам, я обеспечу нас. Я обещаю тебе…

— Вей, это тоже запрещённый приём. Ты думаешь я сейчас о деньгах?

Двейн вздохнул.

— Ненависть и страх по-прежнему отравляют твою душу, не давая вздохнуть свободно. Пойми, пока ты не отпустишь всё это, не простишь их всех, ты не сможешь жить спокойно и счастливо.

— Мне никто не нужен кроме тебя.

— Уже сейчас ты боишься отпускать меня одну. Ты же сам понимаешь, что мы не сможем всё время жить в четырёх стенах. Я люблю тебя, я так сильно люблю тебя, но жить в вечном страхе, всё время ожидая чего-то плохого, не смогу.

— Меня восхищает твоя способность видеть в людях только хорошее, то, что ты такая искренняя и открытая. Я никогда раньше не встречал таких людей, как ты, — он нежно погладил её по щеке, — но мир за стенами этого дома совсем не сказка, где всё просто и понятно.

— Я вовсе не восторженная дурочка, — она преданно смотрела ему в глаза, — Но теперь мы есть друг у друга. И я верю, что мы встретились не просто так. Я верю в нашу любовь. Верю, что, отпустив наше прошлое, нет, не забыв, а именно простив их всех и отпустив все обиды, мы с тобой сможем начать новую жизнь, не боясь и не прячась.

— Вот именно такую я безумно тебя люблю и просто схожу по тебе с ума. И именно такую я так отчаянно хочу защитить. Я не могу изменить весь мир, но здесь в нашем собственном маленьком мирке я смогу уберечь тебя и защитить нас обоих. Есть ты и я, и нам больше никто не нужен, — уговаривал он её.

— Ну ты же понимаешь, что «призраки» прошлого рано или поздно будут возникать в нашей жизни. Сегодня уже появился один из них, всколыхнув в твоей душе ненависть и злобу. «Такого» сегодня я испугалась тебя. Как ты не понимаешь, что эта ненависть, обида и боль выжигают твою душу, не давая успокоиться и начать новую жизнь?

Двейн отпустил её руку.

— Но только так я смогу защитить нас, только постоянно будучи на чеку, я смогу предотвратить и отвести беду, — теряя надежду сказал он.

Зная, что сейчас сильно обидит его, Эбби вся сжалась, но всё-таки тихо выдохнула, не смея поднять на него глаза:

— Закроешь меня в четырёх стенах, как Лакки? И чем всё это закончилось?

Несколько секунд Двейн ошарашенно смотрел на неё, а потом медленно встал и молча отошёл в сторону.

— Пойми, я не смогу так, вечно боясь и оглядываясь. Ты сам погрязнешь в своих боли и страхах и утянешь меня за собой… Я буду рядом, я помогу и поддержу. Я буду твоей силой. Я решу все свои вопросы с тёткой, и мы снова сможем спокойно выходить на улицу. Я откуплюсь от неё домом, и мы сможем спокойно жить.

Двейна душила обида.

— Маленькая, глупая девчонка, — прошептал он, закрыв глаза.

— Ну доверься мне. Поверь. Я знаю, как тебе трудно кому-то довериться, но наша любовь даст нам силы открыто идти по жизни, не прячась и ненавидя людей, — она подошла к нему и попыталась взять его за руку, но он отстранился и снова отошёл.

— Да, возможно, я озлобленный дурак, боящийся каждого шороха, замкнувшийся в своём собственном мире. Да я ненавижу их всех, и эта ненависть даёт мне силы защищать себя, свой дом, свою семью, — он запнулся, — моя собачья жизнь научила меня этому, приучив рассчитывать только на себя. Почему я должен прощать подонков и уродов? Только огрызаясь и давая отпор, можно выжить в это твоём «идеальном» мире.

— Но ты не сможешь бороться со всем миром, рано или поздно ты всё равно проиграешь.

— Предлагаешь плыть по течению? Сейчас откупишься домом. А потом чем? Почему тогда, веря в правду и справедливость, прощая всех, ты убежала от тётки раздетая, вникуда? — теперь пришла его очередь обижать её.

— Но теперь у меня есть ты, — еле слышно выдохнула девушка.

— Меня всегда поражало, откуда ты берёшь эту свою силу, веру во всё хорошее против всего плохого. Но я такой, какой есть, по-другому я просто не умею, не могу и… не хочу.

Эбби тихо плакала.

— Зачем ты вообще тогда осталась со мной? — севшим от обиды голосом, спокойно спросил Вей, — ведь с самого начала видела, что я не смог уберечь даже собаку?

Сердце девушки болезненно сжалось. Она поняла, что очень обидела его своими словами. Она подошла к нему и взяла за руки:

— Я не верю в то, что ты не сможешь меня защитить. Как раз наоборот, я боюсь, что в отчаянной попытке спасти меня ты можешь отдать свою жизнь. Но я не хочу этого… У нас обоих жизнь была не сахар, но разница между нами в том, что однажды ты отчаялся, перестав верить, а я всё ещё верю. И я хочу помочь поверить тебе, выбраться из этого многолетнего отчаяния, которое рождает только страхи и злость, потому что я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя.

Двейн спокойно смотрел ей в глаза, но что-то неуловимое изменилось в его взгляде:

— Да, я отчаялся, наверное, ты права в этом. Отчаялся, и безумно боюсь за тебя. Я уважаю тебя за то, что ты смогла сохранить свою веру и не сломаться. Я не собираюсь тебя переубеждать или ломать, верь, надейся на хорошее, но если ты останешься со мной, — он запнулся, — то мы, будем жить по моим правилам. Я буду ждать удара, а ты верь в хорошее.

— И оба сойдём с ума?

— Господи, ну почему ты такая упрямая? Тебе что было плохо со мной всё это время?

— Мне было замечательно с тобой.

— Тогда что?

— Я хочу дышать свободно, и научить этому тебя, хочу не бояться и не прятаться от жизни, и научить этому тебя, хочу любить тебя открыто перед всеми, не прячась, и научить этому тебя.

Он обхватил её подбородок и приблизился почти вплотную, глядя ей в глаза, и тихо прошептал:

— Ты говоришь так правильно и красиво, и кажется, что это так легко, и моё сердце так хочет верить тебе.

Двейн уже устал от этого бесконечного спора. Он понимал, что они так ни к чему не придут. Слишком разные, как отчаяние и вера, оба упрямые, выжившие и выстрадавшие каждый по-своему своё одиночество и право на жизнь. Двейн пошёл в последнюю атаку:

— Да верь ты, никто не запрещает, — тяжело выдохнул он и закрыл глаза, — Но где бы ты сейчас была со своей верой, если бы в тот день ты не оказалась у меня? Вариантов три, всего три. Тебя догнали, и сейчас ты бы ублажала клиентов, стоя по вечерам в витрине публичного дома твоей родной тётки. Тебя не догнали, а ночью до смерти изнасиловали бы в какой-нибудь подворотне. И последний вариант, ты бы умерла в грязи от голода и холода.