«Земля Франца Иосифа представляет собой наиболее северное из известных человечеству пространств суши, расположенных в европейско-азиатском секторе арктической части земного шара. Положение этой земли обусловливает ее значение, как опорного и контрольного пункта на будущих трансарктических воздушных путях… Для нас же важно: 1) чтобы грядущие трансарктические пути не строились помимо или, тем паче, против СССР и 2) чтобы данные пути содействовали вовлечению в сферу полезной эксплуатации потенциально богатых областей Советского Севера… Одной из форм нашей активности является сохранение и закрепление за СССР тех отдельных участков суши, которые смогут служить опорными пунктами на намечающихся арктических воздушных линиях. В последнем отношении существеннейшее значение приобретает закрепление наше на Франц Иосифе. Располагая контрольными базами на этой земле и на острове Врангеля, мы как бы замыкаем фронт на евразийском участке трансарктических воздушных путей».
С точки зрения предсказания погоды ЗФИ обладала преимуществом архипелага, расположенного «по северную сторону полярного климатологического фронта, в Баренцевом море, в районе которого… циклоническая деятельность развита чрезвычайно сильно».
Общие расходы на строительство и круглогодичное содержание новой станции Комиссия оценила в 207000 рублей. Организации, занимающиеся изучением Севера, даже совместными усилиями не могли предоставить столь внушительную сумму. На помощь пришел Совнарком СССР, постановивший выделить необходимые средства из своего резервного фонда. Штат будущей станции должен был состоять из 8 человек – начальника (он же аэролог или метеоролог), гидрометеоролога, врача, радиооператора, механика, повара-«служителя» и «собачника» (т. е. каюра, ответственного за содержание, подготовку и использование собачьей упряжки). Планировалось, что начальник зимовки будет параллельно выполнять обязанности одного из метеорологов, а врач возьмет на себя программу исследований в области биологии. Хотя станция проектировалась, как комплексная научная база с обширной программой наблюдений, начать решили с малого. Смене первого года вменялись в обяззаность ординарные метеорологические и шаропилотные наблюдения, тогда как освоение новых научных дисциплин должно было происходить по мере оборудования новых лабораторий и увеличения личного состава.28
5 марта 1929 г. план предстоящей экспедиции на ЗФИ был утвержден в Совнаркоме СССР. На первую годичную вахту на островах отправлялись семеро:
Петр Илляшевич – начальник станции, гидрометеоролог Георгий Шашковский – геофизик, гидрометеоролог Борис Георгиевский – врач-хирург и натуралист Эрнест Кренкель – радист Михаил Муров – механик Владимир Знахарев – повар Алексей Алексин – «служитель» и каюр
В 1920-х гг. пресловутая «политическая бдительность» еще не играла особой роли при отборе полярных кадров, поэтому первая смена полярников ЗФИ включала представителей разных социальных групп, от крестьянина до бывшего аристократа. Механик Муров, первым зачисленный в команду благодаря своему давнему знакомству с В. Визе, участвовал в Гражданской войне в рядах красной кавалерии, ходил матросом на торговых судах и обожал то, что сейчас принято называть экстремальным туризмом.29 Тридцатилетний Петр Илляшевич являл собой еще более колоритную фигуру. Он был сыном известного петербургского правоведа и религиозного писателя Якова Илляшевича, принадлежавшего к древнему польскому шляхетскому роду. Как и его старший брат Валериан, Петр готовился к военной карьере и окончил Пажеский корпус в составе его последнего царского выпуска в феврале 1917 г. Революция резко изменила жизненные планы семьи: уже в 1918 г. Петр вместе с отцом участвовали в экспедиции Академии наук в Карелию. Вскоре после этого родители и большинство родственников П. Илляшевича покинули Советскую Россию, а сам он работал в сфере строительства вместе с двоюродным братом, инженером Евгением Илляшевичем. В середине 1920-х гг. один из друзей детства, назначенный начальником станции «Маточкин Шар», предложил П. Илляшевичу попробовать себя в полярных исследованиях.30 На «Матшаре» начинали свою полярную карьеру и двое подчиненных Илляшевича – геофизик Г. Шашковский и радист Э. Кренкель. В своей любви к Арктике последний был подстать будущему начальнику: после первой же зимовки на Новой Земле Кренкель даже вытатуировал на предплечье очертания этого архипелага. Позднее радист так описывал Илляшевича в своих воспоминаниях:
«По внешнему облику он выпадал из нашей компании: был маленького роста, изящен, с грациозной походкой… Он одевался довольно необычно для того времени. Костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, шляпа и тросточка. Был Илляшевич чрезмерно вежлив, чрезмерно интеллигентен в обращении, но мы его слушались. Несмотря на то, что он был немножечко смешной, у нас сложились отличные взаимоотношения. Мы его не обижали, и он нас не обижал. Одним словом, ладили». 31
Немец по происхождению, Кренкель вырос в культовую фигуру советских полярных исследований и принадлежал к верхушке советской арктической элиты. Что касается Илляшевича, он участвовал в Великой Отечественной войне в звании инженер-капитана и отличился при обороне Ленинграда. Геофизик Г. Шашковский и врач Б. Георгиевский отдали многие годы жизни и работе за Полярным кругом, не добившись, впрочем, столь громкой славы, как Кренкель.
Подготовка экспедиции двигалась медленно. В конце февраля 1929 г. директор Института Севера находился в командировке в Германии, а его заместитель Семен Миттельман совершенно не знал о каких-либо планах правительства относительно ЗФИ. В процессе завязавшейся переписки Ефим Воронов – глава Отдела научных учреждений СНК СССР и один из правительственных кураторов экспедиции – сумел сдвинуть дело с мертвой точки. Находившийся в Милане Р. Самойлович также держал руку на пульсе, подыскивая необходимые для будущей станции научные приборы. Тема предстоящей экспедиции была затронута Самойловичем в беседе с председателем Миланского автоклуба Артуро Мерканти. Будучи влиятельным человеком в мире итальянской авиации, последний выразил надежду, что советские полярники продолжат попытки отыскать следы пропавших в 1928 г. аэронавтов «Италии» и гарантировал предоставление экспедиции двух легких аэропланов. Самойлович рекомендовал Воронову принять предложение, однако, по политическим соображениям, оно было отвергнуто. Тем временем ученый совет Института Севера сделал Владимира Визе ответственным за организацию экспедиции в отсутствие Самойловича.32 Даже заручившись поддержкой Осоавиахима – мощной общественной организации, в 1928 г. оплатившей советское участие в поисках Нобиле, – институт был вынужден обращаться за помощью направо и налево.
9 марта 1929 г. первые слухи о готовящемся десанте на ЗФИ всплыли на страницах советской прессы: «Красная Газета» опубликовала заметку, утверждавшую что ледокольный пароход «Малыгин» вскоре отправиться к островам с тремя сотнями колонистов на борту! Так как реальный план не относился к секретам правительства, достоверная информация о нем вскоре также стала достоянием гласности. Институт рассчитывал, что экспедиции будет предоставлен «Красин», однако летом 1929 г. ледокол был занят проводкой судов 9-й Карской экспедиции к устью Енисея. В феврале было окончательно решено, что строителей и зимовщиков будущей станции доставит на ЗФИ ледокольный пароход «Г. Седов». Его капитан В. Воронин принадлежал к потомственным поморским судоводителям и приходился племянником тому самому Федору Воронину, который в 1874 г. выручил на Новой Земле австрийских первооткрывателей Земли Франца-Иосифа.33
«Седов» был вполне подстать Воронину – крепкий пароход водоизмещением 3000 т, построенный в 1909 г. по заказу тюленеловов Ньюфаундленда. Ледокольные обводы носа, ледовый пояс обшивки толщиной в дюйм и компаунд-машина мощностью 2360 л.с. позволяли
«Седову» уверенно работать среди самых сплоченных ледовых полей весеннего Беломорья. Пароход был приобретен царским правительством в разгар Первой мировой войны для обеспечения ледовой навигации на подступах к Архангельску – одному из немногих портов Российской Империи, открытых для военных поставок союзников. В конце 1920-х гг. имя, данное судну в честь первого русского исследователя ЗФИ, делало выбор «Седова» идеальным для экспедиции.34 Опасение специалистов вызывало только одно, а именно реальное состояние ледокола. Ежегодная работа на тюленьих промыслах в северной части Белого моря привела к сильному износу корпуса, особенно в носовой части. Сотни заклепок и несколько листов обшивки подлежали срочной замене, однако плановый ремонт в 1929 г. был выполнен крайне некачественно. Размещение строительных материалов и прочего имущества экспедиции, равно как и ее личного состава, стало еще одно геркулесовой задачей. Твиндеки были разделены деревянными перегородками на «каюты», рассчитанные на 4–5 человек, обреченных на постоянную жару в силу близости котельного отделения. Часть экспедиционных грузов предстояло разместить на открытых палубах, однако их доставка в Архангельск сильно запаздывала. Понукая поставщиков, штаб экспедиции одновременно разбирался со строителями, не гарантировавшими своевременное изготовление сборных каркасных зданий станции. В конце концов, проект был изменен в пользу традиционных рубленых домов русского типа – как выяснилось в дальнейшие годы, это было наилучшее решение.35
