Ее всхлип выдернул из мрачных мыслей, и я выпрямился. Наплевал, что она отпрянула в страхе – смысла ждать не было. В два шага оказался рядом и подхватил на руки, но, вопреки ожиданиям, девочка не стала вырываться – оцепенела. Такая холодная! Я отнес ее на подстилку и усадил к себе на колени, вынуждая обнять меня ногами.

– Нам нужно спастись, слышишь? – запустил пальцы в ее волосы и вжал ее в себя.

Я знал, что на человеческих женщин мы действуем по-особому – стоит прижать посильнее, и она начнет дуреть от желания, как и я. А еще успокоится и доверится, пусть и ненадолго. Только мысли об этом выцветали с каждым вдохом. Ее запах заменил воздух, возвращая мне способность быть в реальности – нервы переставали звенеть от напряжения. Я опустил ладони на ее ягодицы и осторожно сжал, прикрывая глаза… но она вдруг дернулась и заехала мне по лицу так, что аж голова мотнулась.

Может, мои способности поизносились – черт знает. Я и не пробовал никогда затащить к себе в постель человеческую женщину – не было необходимости. Но стоило навести на лице девчонки резкость, стало ясно – нормально я на нее действую, ее взгляд уже невменяемый и пьяный, а сама не дрожит почти.

И я рванул ее к себе, впиваясь в ее рот с такой жаждой, будто в ней – вся жизнь. А сейчас именно так и казалось. Мне некуда деваться – буду играть по чужим правилам. Эта женщина – все, что у меня есть, и она каким-то образом спасает меня от забытья в звере. По крайней мере, пока. Я дернул с нее футболку, стараясь не разодрать ткань на части. Чем больше контакта с кожей, тем быстрее ее отпустит. А вот трусы снять не вышло – потому что стоило ее голой груди вжаться в мою, в моей башке сверкнуло. Я только сжал зубы, когда она вскрикнула, и бесцеремонно скользнул между ягодиц пальцами. Девочка впилась ногтями в плечи, напряглась в руках, выгибаясь:

– Н-н-н-е…

– Прости, – прохрипел ей в шею и попробовал опустить ее на себя с размаху, но она вскрикнула ярче, а меня больно приложило осознанием. Думал, куда хуже? А нет – перспектива обрисовалась так ярко, что перед глазами потемнело.

Моя жертва оказалась невинна. А когда она открыла глаза и посмотрела в упор, я замер.

Ее глаза были ярко-синего цвета. А взгляд врезался в память раскаленным стеклом. Мокрые ресницы дрожали все сильнее, когда она сдавалась, со стоном впуская меня. А я с каждым толчком в нее дурел все больше. Какая тесная… Я же ее порву к чертям! Выдержка таяла с каждым движением, дыхание тяжелело, а в паху резало уже так, что, казалось, лопнет. Но я из последних сил заставлял себя терпеть. Первый… я, мать его, у нее первый!

«И последний», – поставил внутри точку зверь, и я рванул ее на себя до упора. Пальцы скользили по мокрой коже, пытаясь удержаться, до синяков, до крика… Я пытался быть осторожным, насколько это вообще было возможно, а она хваталась пальцами за плечи, всхлипывая на каждое мое движение…

«Как ты тут вообще оказалась? Кто тебя так наказал? И за что?» – Вопросы жгли внутренности кислотой, но я не останавливался, продолжая удовлетворять звериную похоть, которой не мог сопротивляться. И не хотел. Девочка стонала все жарче, и это могло бы даже отдаленно напомнить ночь любви, если забыть о том, где мы и кто. Я наматывал ее длинные влажные волосы на кулак, оголяя нежную шею, и одержимо метил тонкую кожу. Только забыться не вышло – слишком долгим было воздержание. Я стиснул зубы, лишь бы не позволить себе навредить ей еще больше, и зарычал. Разрядка не принесла удовольствия и облегчения, член отозвался ноющей болью – мало. Но в голове просветлело достаточно, чтобы не позволить зверю взять верх окончательно.

Я подхватил девушку и понес к крану. Она напряглась в моих руках, замирая, и застонала, когда усадил ее на раковину. Только по взгляду становилось понятно – сломлена. И никакой обезболивающий эффект этому не поможет.

Я впервые в жизни пожалел, что не волк во второй ипостаси, потому что захотелось взвыть…

Я решила подработать летом. Думала, мама будет гордиться тем, что мне удалось вырваться из фермерского захолустного Виндингтона в город и поступить на факультет в Университет финансов и права. Колледжа было недостаточно для амбиций – хотелось большего.

Салана – дочь маминой подруги, которая работала в Смиртоне на овощном рынке, предлагала мне пойти в ночной клуб. «Верняк, – говорила она. – Денег там можно поднять за неделю столько, что хватит и на жизнь, и на съем нормальной комнаты на двоих».

Но одной пробной смены мне хватило, чтобы понять – такая работа не для меня. Сейчас, конечно, это дико смешно. Я врезала вышибале клуба между ног, когда он схватил меня, идущую с пустым подносом, за задницу проверить нервы на крепость… Придурок. И чем я кончила? Его пророчеством. Он тогда мне так и пожелал, чтобы меня, «такую трепетную недотрогу», отодрали где-нибудь в подворотне.

Я тогда гордо показала ему средний палец, а Салане сказала, что найду другую нормально оплачиваемую работу.

Нашла… Вернее, работа нашла меня через биржу занятости. Когда мне подписали договор, я чувствовала себя победительницей – кто ищет, тот найдет… неприятности на пятую точку.

Зверь вдруг задышал чаще, и воспоминания спутались, пошли белым шумом в голове, а с губ сорвался стон.

– Пить хочешь? – хрипло прошептал.

Но я не ответила. Я вообще хотела забыть и его, и все случившееся. Хотя бы во сне… Между ног саднило, несмотря на то, что он сделал все, что мог… Боже, ну что он мог? Вернее… Он же дикий зверь, бешеный оборотень, а вдруг оказался почти человеком. Почти… Теперь, когда могла дышать, я осторожно пересматривала последний час своей жизни. Он просил меня успокоиться – пытался сдерживаться? Или показалось? А я думала, меня притащили ему скормить.

Первый день на работе оставил меня полной энтузиазма. Мне объяснили, что это место – резервация для заключения оборотней, которые не могут обернуться. Они опасны, поэтому за ними присматривают.

Подумаешь, оборотни. Никогда их не боялась. Те, что жили в Смиртоне, были почти людьми. Мне и в голову не приходило, что их стоило бояться.

В мои элементарные обязанности входила уборка камер. Ну и что такого? – думала я воодушевленно. По мне – гораздо лучше того, что предлагал ночной клуб. Тяжелой работы я с детства не боялась. А платили за нее в два раза больше, чем обещала мне Салана с чаевыми.

В первую неделю все было хорошо – лето, лес, серьезная обстановка с пропусками, костюмами и четким графиком, медицинский персонал, которому отведен целый этаж в двухэтажном здании, вытянутом вдоль оврага. Персонал не болтал лишнего, но казался мне довольно дружным. Да я и не расспрашивала особо никого и ни о чем. Мне нужно было всего лишь продержаться пару месяцев и забыть об этом месте. Ночами я готовилась к экзаменам. Утром ползла на работу. А после обеда отсыпалась до вечера. И так каждый день.

Пока однажды ночью меня не угораздило прокрасться в столовую за печеньем.

Когда до кухни долетел жуткий вопль, меня изрядно тряхнуло. Чувство самосохранения подсказало, что дергаться не нужно – я так и застыла с печеньем в руке над кофеваркой. Если кто-то просмотрит камеры, поверит, что я ничего не слышала. Я тогда убрала молоко в холодильник трясущимися руками, подергиваясь в такт воображаемой музыке. Рассмотрят они клипсы в ушах или нет – второй вопрос. Но становиться свидетелем чего-то жуткого мне не хотелось.

Я тогда протряслась всю ночь у себя в комнате, раздумывая, как отсюда сбежать. К утру, правда, попустило. Только сколько бы я ни пыталась успокоиться, обмануть себя не вышло – так кричат только в последний раз. А когда на глаза попалось несколько пятен крови на кафеле в клетке этого… я решила, что пора увольняться.

Но уволиться стало проблемой. Меня вызвали в медотсек и провели в просторный кабинет. Обстановка откровенно пугала, а суровый мужчина за внушительным столом никак не напоминал рядового менеджера по персоналу. Он смерил меня с ног до головы взглядом, который не понравился, как и все происходящее. На мое объяснение, что мне нужно срочно домой по семейным обстоятельствам, он холодно дал понять, что мои личные проблемы его не особо волнуют, я подписала контракт на два месяца. Про «больную маму» слушать вообще не стал. Сказал сидеть и отрабатывать договор. Ну или идти до города пешком, потому что в эту глушь за мной одной никто не примчится.