Новое место досталось чуть ли не по наследству. Я совпал во времени и пространстве с отъездом в Канаду Толика Литмановича, который работал на  этом предприятии в течение шести лет. Мы познакомились и сразу подружились, когда я пришел на завод по направлению от службы трудоустройства. Это был жизнерадостный сангвиник, пишущий стихи, влюбленный в землю Израиля, так же, как я. Когда он посвящал меня в секреты фрезерования автоклавов, мы пили водку и читали стихи. Косой Шауль демократично этого не замечал, – он прикидывался простачком, но был мудр уже тем, что не мешал делу идти своим чередом.

Толик Литманович имел квартиру с видом на Иудейские холмы. Кое-кто называет их горами. Но даже в лучах заката этот космический пейзаж  далек от вида земных гор. Пять лет назад, глядя из своего окна на бледные и молчаливые камни, окружающие город Маале Адумим,  Толик с искренней наивностью решил пожертвовать свою крайнюю плоть, чтобы союз со Всевышним сделал его полноправным гражданином государства иудеев. Трудно и даже невозможно узнать, как отнеслись за облаками к этой жертве, но религиозные друзья и родственники Толика остались довольны. Теперь он не отличался от них формой своего органа, зато независимость его суждений  лилась через край и пересекала все границы религиозных канонов, которые мало-помалу довели его до мысли о напрасности совершенного жертвоприношения, ибо раввины, разрешив ему войти в иудейство, решили не пускать туда его русскую жену.

Я вспоминаю, как мы стоим (тот самый станок испанской фирмы Anayak, большой и еще не устаревший) на площадке оператора, движемся по оси икс и даже чувствуем себя, чуть ли не капитанами в рубке.

– Они жену мою решили в еврейки  не принимать, – говорит он, в то время, как мы оба пересекаем ноль, мягко скользя в минус на ускоренной подаче.

– Надули! Обрезали и надули! Вот так вот, Юрочка! А на фига мне иудейство без жены и сына?!

– Да ладно, бог с ними, живи, как я вторым сортом, – отвечаю я.

– Нет, дорогой мой, все решено. Еду!

Он курит, улыбаясь горькой улыбкой непокоренного судьбой еврея из России. Через семь лет мы встретимся с ним еще раз в его квартире в городе Маале Адумим, та же улыбка будет на его бородатом лице, но принадлежать она будет канадцу.

Вот так, благодаря решению иерусалимских раввинов я и получил свою новую достойно оплачиваемую работу. Может быть, обида прогнала Толика Литмановича  в канадский город Торонто, а может, существовала и другая причина, по которой он уехал, об этом, наверное, никогда не узнать. Просто в результате вышеописанных  событий я оказался в нужном месте в нужное время, и меня иногда посещает мысль, что это последний подарок отца.

Старикам – эмигрантам из СССР

…Не следует ли раз навсегда отказаться от всякой

тоски по родине, от всякой родины, кроме той,

которая со мной, во мне, пристала, как серебро

морского песка к коже подошв, живёт в глазах, в

крови, придаёт глубину и даль заднему плану каждой

жизненной надежды?

В. Набоков. «Дар»

Араб крепко сложен.

Он работал по пять дней в неделю с четырехчасовым перерывом на сон. Утром араб умывался. Щетина у него трещала. Из-под пальцев выбивалась тёмная пена и хлопьями шлёпалась в раковину.

На лице у него шла борьба между улыбкой и гримасами бреющегося человека.

Звали его Ахмад. У Ахмада были белые зубы.

– Сколько сегодня? – спрашивал Гена.

– Шестнадцать бочек.

Гена подрабатывал на развозке булочек и приходил в цех на полчаса раньше остальных. Он пил с арабом кофе.

– Приезжай ко мне в гости, – сказал Ахмад.

Гена решил, что его хотят убить, и отказался.

Гриша как-то раз предложил Ахмаду водки. В ответ – улыбка отрицания.

– Я дурак, – признался однажды Гриша, выпив в обед. – Что я тут? Сижу за столом с арабом, который презирает водку и меня, делю квартиру с мужем своей дочери. Работаю с Бенькой и его родственником…

– Но мы-то пьём! – возразил Бенька.

– Кто не всегда готов к выпивке – тот не пьёт. Я всегда готов!

– Гриша, вы алкаш? – спросил Гена прямо.

– Да. Ну и что! Зато это я даю на мороженое внукам, а не муж моей дочери.

Араб качает головой, будто всё понимает.

За обедом он раскладывает ледяные питы на солнце. Беня прячет ледяную же бутылку водки под столом. Стаканы идут ко всем, кроме араба.

– Как вам новая секретарша? – спрашивает Ваня, Бенин родственник.

– Она что-то знает про нашу водку, – говорит Гена.

– Доигрались, – сказал Беня.

– Проходила мимо Муки, сказала «в морозилке» с таким лицом, – вот они, мол, эти русские…

– При старом хозяине, – сказал Ахмад, – сюда привозили обеды из ресторана. Все рабочие получали спецодежду… Все!

– Всё время намекает, что лучше нас, – злится Гриша, покрываясь потом и краснея.

– Сегодня опять кто-то не почистил за собой в гальюне, – объявил Беня на иврите, а потом по-русски.

– Мамочка, – сказал Ваня, очищая луковицу.

– Нет, – отрезал Беня. – Проверено. Не она. Кто-то всё время … один и тот же угол одной и той же консистенцией… С тех пор, как у нас появился этот араб.

– Смени базар, – сказал Ваня, раскладывая луковицу по кусочкам на бутерброд с колбасой.

– А почему это не можешь быть ты, Вань? – спросил Гриша, продолжая потеть. – Ты ведь недавно у нас.

– Ну, хватит, дай поесть!

– Скажи, чтобы Муки платил за унитаз отдельно, – говорит Гена.

– И он отдаст работу арабу. Потеряю двести шекелей. Нет, я найду… я за каждым прослежу. Не за тем вернулся. Земля Обетованная мне этого не простит.

Беня пришёл в кипе. Оказалось, что кипа тяжело давит на его мозги, и он два раза ошибся в пересчёте деталей. До сих пор он никогда не ошибался. Во всём, что касалось точных расчётов, Беня с удовольствием всех обставлял. Он любил цифры, а цифры любили его. Беня даже умел играть в Го. Однако в тот день ему что-то мешало. Возможно, мешал Гриша, работающий рядом у большого пресса.

Гриша презрительно хмыкал, покашливал и гневно краснел. От него стал исходить запах хлеба. Гриша думал, некоторые люди непременно должны обособить свою собственную серость от серости всеобщей. Он хочет быть лучше меня, думал Гриша и своими мыслями мешал Бене пересчитывать.

Беня был расстроен. Вчерашним вечером к нему домой нагрянули представители с проверкой. В Бенином холодильнике обнаружили подозрительную колбасу, красную икру и куриный паштет, принятый ошибочно за паштет свиной, а также два камня, белый и чёрный. Бене было велено носить повсюду кипу, купить второй холодильник и не покупать продукты в гойских магазинах.

За обедом, после выпитых ста грамм они до хрипоты спорят о Вопросе и Ответе:

– Нет никакого Бога и нет никакого коммунизма! – кричит Гриша, и кипа у Бени от этих слов сдвигается на затылок.

– А что же есть?

– Совесть! – орёт Гриша.

Дверь в столовую приоткрывается. В проёме возникает хорошенькое личико секретарши.

– Что-нибудь случилось?

– Всё в порядке, – отвечает Ахмад.

Секретарша исчезает, оставив своё любопытство в широком раструбе незакрытой двери. Араб закуривает. Дым от его сигареты расходится по всей столовой. Взвесь эмоций и водочных испарений ведёт в изгибах этого дыма плавный эротический танец.

– О чём они спорят? – спросил Ахмад.

– О Боге, – произнёс Гена, и голос его громко проявился в наступившей тишине.

Бенины искания закончились сами собой спустя неделю, когда в синагоге у него из кулька выпал творог, окроплённый соком говяжьей печёнки.6 Рассказывая о своём позоре, Беня в сердцах вышвырнул кипу в окно. Головной убор одиноко истлевал посреди ржавеющего железа, пока осенью не растаял щедро политый дождями.