– Смотрите-ка, сынок шэнми выполз!

– Иди сюда, недомерок, где твой папочка?!

– Трупы с пиявками, небось, пожирает.

– А шэнми едят пиявок?

– Конечно едят. А ещё червей с могил.

– Врёшь!

– Да ни в жизнь! Мой отец так говорил. Эй, Кан, струсил? Кому сказали, иди сюда!

…И так каждый день. Кан поморщился, продолжая идти и смотреть прямо. Не ускорил темп, только про себя начал считать до десяти. Он выше этого, выше, выше… С глухим ударом в затылок прилетел комок грязи, и мальчишка замер, а затем медленно повернулся к сыну и племяннику министра экономики, что скалились на него. Ну и уроды! Один жирный, другой тощий, хоть истории про них трави. Но вот же, пушок под губами уже появился, длинные, как бамбук, не то, что он. Ладно. Вырастет, будет выше и сильнее, чем эти, он всем им покажет. Потом.

– Чего ждёшь? Ещё приглашения?

– Ты не прав, Сяо… – Кан улыбнулся, ну точно как отец – вроде мягко, а по глазам видно, что сейчас вгонит нож в горло. – Шэнми не едят пиявок. Или червей. Они человечину едят. Све-жу-ю.

– Что-о-о?!

– Да. Человечину, – Кан сделал шаг в сторону мальчишек, и что-то в его фигуре заставило их отступить. – И очень важно, чтобы она была свежей. Ты же сам говорил, что трупы пожирают? Это неправда. Нужны живые дети. Смышлёные. Те, что видели солнце и знают, как радоваться. Тогда получаются самые сильные тёмные ритуалы. Взрослые уже хуже, а вот щенок твоего возраста подойдёт идеально, – ещё шаг вперёд. – Но это только мясо. А жир топится на ритуальные свечи, кости толкутся. А знаешь, что можно сделать с сердцем? Показать?

– Да ну тебя в Бездну, психованный!

Мальчишек как ветром сдуло, а Кан поморщился и стряхнул с затылка грязь, с презрением глядя на дом министра. И это он ещё до тренировочной площадки не дошёл.

***

Каждый его день начинался и заканчивался одинаково. Спал Кан катастрофически мало, а всё потому, что вставал ещё до рассвета, завязывал себе глаза и отрабатывал удары и стойки во дворе. Сестра, поймавшая его за этим престранным занятием, однажды свесилась через перила и ехидно поинтересовалась, что за дурная идея опять пришла в его пустую голову. Объяснений, конечно, не получила, как и через день, и через неделю, пока не притащила за рукав сонного отца, догадавшись, что уж ему-то в ответ Кан промолчать не сможет.

Пойманный за шиворот озадаченным Аманем, мальчишка сознался, что это не просто так, и он всё-всё понял и предусмотрел. Он так благодарен отцу за то, что тот смилостивился и позволил ему начать учиться военному делу (всего-то и потребовалось суток пять, хоть и не подряд, постоять на коленях и выслушать целую серию нотаций о том, какой он болван). Но вот беда – что делать воину, если против него окажется такой же, как отец? Магия – опасное оружие, особенно против человека, будь у него в руках хоть самый распрекрасный гуаньдао. Печати шэнми одним своим видом способны либо глаза выжечь, либо разум отнять, – отец сам говорил. А значит, надо быть готовым драться вслепую.

Амань эту речь восьмилетнего воителя выслушал скептически, заявив, что сын его беспросветно находится разумом своим в тяжёлой хвори. Но раз ему нечем заняться в такую рань, а сестре его, судя по всему, тоже, то вот пусть она его и колотит. А тот, кто не может побить девчонку, шэнми тем более не победит. Сюин предложение восприняла с совершенно излишней радостью и вот уже которую неделю избивала его бамбуковой палкой.

Получив порцию синяков от сестры, Кан завтракал и встречал преподавателей, потому что те послабления, которые допускались для мальчиков, отдавших предпочтение службе армии вместо службы в кабинете, на него, по мнению отца, не распространялись. Хочет махать оружием – прекрасно, но он не позволит своему сыну стать таким же безграмотным идиотом, как эти недоразумения рода человеческого, что растут в генеральских семьях. Разобравшись с классической литературой, каллиграфией, историей и прочими науками, Кан шёл к преподавателю фехтования, а от него уже полз домой. Если отец был дома, доползал он до того самого подвала, где с завязанными глазами учился по выжженным на земле печатям повторять заклинания. И хотя каждый раз, когда он спускался вниз, сердце его сжималось, – Кан молчал. Засыпал он уже без сил, слабо чувствуя собственное тело, а голова и вовсе отказывалась работать.

Так было день за днём. Пока в его жизни не появился этот проклятый Бай.

***

Бай перешёл к его преподавателю, когда Кану почти исполнилось девять. Он и его дружки – каждый старше Кана на три года минимум, все из военной аристократии, – появились на пороге тренировочного дома жарким летним днём. И первое, что они сделали – затащили «сынка шэнми» на задворки и от души избили мешками с песком, настоятельно посоветовав не позорить их призвание и убираться вон читать свои книжки.

– Думал, меня смутят твои пугалки? Ни-че-го ты не можешь, знай своё место, – сплюнул Бай, бросая сжавшегося на земле мальчишку.

– Да пошёл ты…

– Только вздумай взрослым вякнуть, тень папочки! Неделя тебе, чтобы исчезнуть, или побрею налысо, помяни моё слово.

Кто-то из троицы пнул его в бок на прощание, но Кану уже было всё равно. Кое-как встав, он принялся стряхивать с себя пыль, морщась от боли и думая о том, что впереди ещё тренировка, а рёбра как-то нехорошо болят. Плохо. Следов гад не оставил – видимо, Кан не первый. Нет уж. Обойдёшься. Сжимая под палящим солнцем деревянный меч и в который раз повторяя выпад, Кан впервые думал не о Чудовище. Оно осталось в тенях подвала, но сейчас, при свете дня, появилось ещё одно: стоит рядом, скалится и поджидает его. Кан упорно взмахивал мечом снова и снова, погружаясь в какой-то гипнотический транс, чтобы отвлечься от прыщавой рожи. Он пришёл сюда не за тем, чтобы сбегать от каждой проблемы. Рёбра болели, перед глазами расплывались алые круги, но он что-то осознал окончательно. В этом ухмыляющемся уроде он видел всех, кто дразнил его. Всю эту аристократическую шваль, растущую в домах по соседству, не способную смириться с тем фактом, что проклятый и его семья могут не гореть на костре, а служить Императору. Его не признают ровней. Никогда. А ведь его род не менее древний, чем у того же Сяо. И всё почему? Потому что они боятся. Но не Кана, – в этом-то и заключается самая большая проблема. Неделя, значит… Хорошо.

– Кан! Кан, ты в порядке?

Почему голос учителя звучит, как сквозь вату?

– Смотрите, малохольный в обморок грохнулся! – раздалось откуда-то сверху, и последним, что он услышал, был смех…

Рёбра очень болели.

***

Прошло три дня. Преподаватель потребовал открыть книги на двадцать пятой странице и внимательно изучить схему блокирования удара. Кан, как и все ученики, погрузился в чтение с непроницаемым лицом, но про себя он считал секунды. Мальчишка не выдал своего нетерпения ни взглядом, ни дрогнувшими уголками губ, ни даже жестом, только сердце бешено колотилось, что у птицы.

– Я… Я… Учитель, я… я не вижу! Ничего не вижу! Учитель!

Все ученики замерли, замер и Кан. Вместе с десятком остальных он синхронно повернулся в сторону дружка Бая, что отпрянул от книги и слепо хватал руками воздух перед собой, ощупывая лицо тощими бледными пальцами. Изумление на лице прыщавого сменилось ужасом, а радужки глаз стремительно затягивали сизые бельма. Тишина нависла над залом всего на пару секунд, как штиль перед бурей, зазвенела в сухом летнем воздухе, а затем с грохотом разбилась о топот ног, крики жертвы, шорох разлетающихся книг и безуспешные попытки учителя угомонить толпу.

Кан первый побежал за лекарем.

Бай смотрел на него.

И сын шэнми ухмылялся уголком рта. Он только начал.

***

Амань очень спокойно и чинно проводил сына до дома, но стоило им переступить порог, как отец семейства схватил мальчишку за ухо и поволок к себе в кабинет, моментально превращаясь в самого настоящего демона.