– Ага, ну ладно, расскажешь потом. Значит, Грыня продолжает зарабатывать себе плюсики? Молодец, мужик, ухаживает по системе «все включено», а ты еще чего-то недовольна, – хохотнула Вика.

– Ай, ладно, не язви, – отмахнулась Катька. – Слушай, Вича, что там про Кондрата слышно? Не появлялся у тебя?

– А, ну ты, мать, все-таки запала на этого таинственного персонажа, – с удовлетворением отчеканила подруга. – Нет, после вписки не появлялся. Но могу справки навести, если попросишь, – ехидно протянула она.

– Ай, да я так просто спросила, не надо ничего наводить по моей просьбе, если только тебе самой это не интересно, – промямлила Катька. – Ладно, Вик, ты не забудь потом видос глянуть, а я поеду домой собираться на Волана.

– Да что ты, я же теперь не усну, пока это не увижу, – ответила подруга. – Хорошего вечера! Грыне привет.

Катька нажала «отбой» и задумчиво пошагала в сторону остановки. Удивительно, что даже на фоне насыщенной студенческой жизни вперемешку со сборами в Китай и встречами с Гришкой ее не отпускали мысли о новом знакомом. И да, ей все-таки очень хотелось, чтобы он написал…

Кондрат долго тер и скреб руки, строительная грязь, казалось, въелась насмерть. Затем, наспех смыв пыль с лица и шеи, он переоделся, механически бросив грязную пропотевшую спецовку и носки в спортивную сумку. На сегодня работа была закончена.

– Покедова, бро, – бросил он, пожимая мозолистую пятерню Андрюхи Киргиза. – У меня завтра выходной, надо перья почистить, воздуха свежего глотнуть.

– Знаю я твои перья, опять по крышам скакать невтерпеж? Ладно, горбатого, как говорится, только лопатой по хребту прибить можно, – ворчал Киргиз. – Хрен с тобой, топай, мы тут сами завтра справимся, подготовим поверхность, ну а в воскресенье давай уже будь в строю, начнем плитку класть. Сами будем два дня ерошиться, а с тобой управимся до темноты за день. Так что один день тебе на дурь, а потом уже впахивай на полную катушку, – добродушно прогудел Киргиз.

Вообще-то Андрюха был совсем не киргиз, но прозвище получил из-за звучной фамилии – Киргинцев, да и из уважения к возрасту сподручнее было бы обращаться к нему по отчеству, но так уж сложилось. И, несмотря на то, что был его старший товарищ, по мнению Кондрата, уж слишком простецки устроен, за широту души и добросердечие он снискал уважение и даже, можно сказать, любовь большинства своих товарищей по работе. После того как Кондрата Вебера, завалившего первую же сессию, отчислили из универа, податься ему было особенно некуда – у матери в деревне делать было нечего, да и финансово она ему ничем, в общем-то, помочь не могла, еще двоих младших нужно было растить. А отец его к тому времени уже давно благополучно обзавелся очередной женой, новым потомством и отбыл на историческую родину.

И вот именно тогда, выйдя из общаги с одной спортивной сумкой и рюкзаком за плечами, продолжатель рода Веберов оказался не в самой приятной ситуации. Нельзя сказать, что выбора у него не было совсем: самым логичным было бы вернуться в Новокалачинку, так сказать, в родовое гнездо, где, по крайней мере, была крыша над головой и регулярное, хоть и без разносолов, питание. Но эта простая логика вступала в диссонанс с его жизненным кредо – никогда не признавать поражений, а вернуться к матери значило для молодого максималиста признать себя неудачником, слабаком, не способным решить свои проблемы самостоятельно. На остатки своих скромных финансов он купил бутылку «Русской» и пошел в парк, куда так часто ходил один и с приятелями во время своего короткого студенчества. Было там одно удобное бревно в кустах, где Кондрат любил иногда посидеть в одиночестве.

Быстро шагая по скрипучему снегу, он хотел поскорее усесться на свое заветное место, распить бутылку, закурить сигарету из смятой в кармане пачки и немного согреться на морозе. В тот момент ему казалось, что водка – это именно то, что поможет решить проблемы, прояснит сознание и подскажет, как быть дальше. И каково же было его разочарование, когда он увидел на своем бревне какого-то усатого мужика, который с комфортом там обосновался и сидел в позе мыслителя, подперев правой рукой голову и страшно дымя дешевой вонючей сигаретой.

– Эй, мужик, свалил бы ты отсюда по-быстрому в увлекательный пеший эротический тур, этот столик уже давно зарезервирован представителями поколения Z, – в бешенстве выдохнул неудавшийся студент.

– Ну, если зарезервировано, тогда конечно, – миролюбиво протянул мужик, не вынимая сигареты изо рта и не делая попытки встать, – это само собой. Квитанцию давай! – неожиданно громко рявкнул он.

– Ка-акую квитанцию? – от неожиданности заикнулся Кондрат.

– Как это ка-акую? – передразнил его усатый. – На столик зарезервированный! А то, ишь, в эротический, значит, тур… Сам туда сейчас бодро зашагаешь, салага.

Разъяренный парень швырнул на снег сумку и рюкзак, встал в привычную стойку и резко выбросил вперед правую руку, которая внезапно вместо головы противника встретилась с его рукой. Огромная лапища выдернула руку нападавшего куда-то вверх, и молодость должна была ретироваться, оказавшись поверженной в снег.

– Каратисты, пля, пороху не нюхали, сопляки, – бурчал мужик, так и не выплюнувший изо рта сигареты. – ВДВ, Первая Чеченская. Да вставай ты уже, жёваный крот, – добродушно пробасил он.

С лицом, побелевшим и перекошенным от бешенства, стыда и отчаяния, Кондрат поднялся и попытался решить для себя, то ли уже биться с этим «чеченцем» смертным боем, все равно терять было нечего, то ли развернуться и с позором уйти. Но его юношеская вспыльчивая натура решительно дала приказ кулакам сжаться, а зубам по-звериному оскалиться, ибо нельзя простить такой позор. С остервенением развернувшись к обидчику, он неожиданно встретил на себе взгляд смеющихся голубых, почти прозрачных глаз усача, и не было в той синеве никакой агрессии, злости или презрения, и молодецкая удаль, не найдя, чем себя распалить, как-то сама по себе увяла и пожухла.

– Ну, садись, что ли, рядом, места хватит, будем считать, что столик зарезервирован на двоих, – со смехом подмигнул усатый. – Чего кислый-то такой, на людей бросаешься? Курить будешь? – предложил он парню смятую пачку «Оптимиста».

– Нет, – помотал головой парень, – свои есть, – и они молча закурили в две трубы.

Затем Кондрат встал, достал бутылку из сумки, открутил крышку и сделал большой обжигающий глоток. Водка сразу шарахнула в голову мощным хуком, но в мыслях яснее от этого не стало. Обтерев рукой горлышко, он предложил бутылку чеченцу. Тот хмыкнул, сгреб ее своей огромной ладонью и с удовольствием приложился к холодному стеклу губами, одним махом опустошив флакон почти на треть.

– Андрей Борисович Киргинцев, – довольно отрыгнув, представился мужик. – А ты кто у нас будешь?

– Кондрат, – выдавил парень.

– Ишь ты, Кондрат. Как Чуковский что ли, этот, с «Айболитом»?

– Нет, этот с «Айболитом» был Корней, а я просто Кондрат без всяких «Айболитов» и прочей детской поэзии, – озлобленно вскинулся парень.

– Ну, ты остынь, парень, чего рассатанел опять? Хорошо же сидим. Живешь-то где?

– Где-где, пля, да нигде, – психанул Кондрат, выхватил бутылку из руки Киргинцева и жадно отхлебнул из нее, закашлявшись и отплевываясь.

– Что так? – со спокойным интересом уставился на него мужик.

– Из универа отчислили, из общаги выселили, мать в Новокалачинке, идти некуда, – неожиданно для самого себя выпалил парень, а потом, обозлившись окончательно, желчно добавил: «Да зачем я вообще это все рассказываю, тебе-то какое дело до меня?».

– А никакого, – с улыбкой согласился Киргинцев. – Дай-ка мне, – и он уверенно отобрал у юноши бутылку, в один мощный бульк влил в себя оставшееся содержимое и удовлетворенно крякнул.

– Ну, пошли, Чуковский, – кивнул он парню.