Она всегда так делала, когда переживала о чём-то. Не протестовала, хоть и могла переспросить, явно язвительно, но всегда слушалась отца, никогда не опуская уголков губ. И сейчас, когда Крепуса уже давно нет, когда единственные её цепи это личина и кодекс, она всё равно с этим смирится.

То ли дело в её нежелании возвращаться в бездну, то ли в отчаянном и неясном рвении остаться здесь, под звёздами, любой ценой. И чужие рассказы об отсутствии солнца уже не кажутся бредом. И всё это внезапно расставляет всё по своим местам. Не оставляет и сомнений в том что в тот один единственный раз не солгала ему. Осознавать то, что она не лгала ему вообще. Каждая её эмоция была искренней. И это сжимает горло в тиски, набатом с размаху бьёт совесть. Он оставил родной город, в то время как Кэйа, всегда для этого места чужая, осталась здесь, защищая его.

Он действительно идиот, но свою ошибку готов исправить, нужно только дать возможность. Нужно только приблизиться к ней вновь, переступить через себя, заново, протянуть руки к жгучему холоду, под стать её морозному глазу и…

Крепко стиснуть её, в своих объятиях, чтобы растопить чужой щит, подаренный лицемерной богиней, за людьми которой он пытался угнаться. Заглушить и больше ни за что не выпускать. И как же сильно он жалеет о том, оставил её, как жалеет о том, что сорвался на неё тогда, что позволил ей получить этот злополучный артефакт.

Но ему кажется, что он сумеет растопить этот лёд, сумеет стиснуть чужое сердце и забрать его себе вновь. Даже если придётся сделать ей больно, даже если она будет стараться вырваться, оспорить решения и сжигать к чёрту всё, что так отчаянно пытается ему воспротивиться. И тогда…

Все в городе забудут о ней как о капитане. И сольётся она с остальными рыцарями, станет мягким светлым пятном за его спиною. Конечно не сразу, едва ли Альберих так просто сдастся, едва ли решится вернуться ему за спину, едва ли воспримет это хорошем знаком. Скорее это покажется для неё усмешкой, издёвкой, об которую она отчаянно обожжётся, а потом, едва вдохнув, закроет глаза, и… Он не знает как она отреагирует ведь…

Они несколько лет друг друга не видели, несколько лет молчали, таили свои обиды, не решаясь переступить через себя. Рука в перчатке мягко проводят по столу вновь, глаз цепляется за письмо с печатью предвестника. Так не похожая на официальную печать организации. Видимо, личное, уже вскрытое и любопытство берёт своё, заставляя осторожно выцепить ту из огромного количества таких же личных писем, и всё-таки… Он вздрагивает, разворачивая лист.

«Надеюсь, что это письмо застанет вас в добром здравии и несколько ранее, нежели мы встретимся вновь. А в прочем, нет смысла затягивать с приветствиями и целями, ради которого это послание пишется вам.

Как вы знаете, нет никаких сомнений в том, что в случае открытого столкновения наших сил, у вас не будет никаких шансов. Но думаю, в том у вас не будет никаких сомнений, а потому, я всё ещё надеюсь на то, что вы не желаете этого. А потому, хочу сказать, что моё предложение всё ещё в силе.

Леди Альберих, я знаю, вы самый преданный этому городу защитник и лучше чем кто-либо иной знаете, как сильно Мондштадт уязвим здесь и сейчас. Можете считать мои слова лестью, однако…

Вы самая прекрасная леди, среди тех, кого только мне удавалось встречать, и если вы всё ещё не смяли это письмо, если всё ещё терпеливо смотрите на эти строчки, если всё ещё ждёте чего-то более существенного, чего-то, что внесло бы хоть какую-то ясность в цель моего следующего визита, то более, я не посмею отнимать ваше время.

Как я говорил, моё предложение о женитьбе всё ещё в силе. И прибыв, я хочу получить от вас один конкретный ответ. Я понимаю, вы хотите быть свободной, как ветер, но к сожалению… Вам нужно будет сделать выбор.

Вы ведь прекрасно понимаете, что всё равно окажетесь в моих руках, либо добровольно, либо как трофей. Вам ведь не убежать от меня, так быть может… Вы избавите себя от необходимости проходить через капитуляцию города, вам ведь едва ли захочется проходить через эти унизительные формальности.

Надеюсь на то, что вы примете взвешенное и правильное решение.

До встречи.

11 предвестник, Тарталья.»

Дилюк вскидывает бровями. Неужели слова о чужой возможной свадьбой не были шуткой? Неужели у них всё настолько плохо, что этот шаткий союз всё же может что-то решить? Он вздыхает, вытаскивая ворох писем с печатью кита. Дилюк прочитывает чужие письма, видит некоторые вложенные в письма ответы сестры, и понимает, что она наверняка согласится, особенно после того как у их бога было похищено сердце.

Он облизывает губы, понимая что всё-таки слишком многое упустил. Настолько, что хочется засмеяться. И почему только он решил не верить чужим словам? Глаза цепляются за черновой ответ на письмо рыжего наглеца, видит как осторожно она намекает на согласие, видит мокрый след на углу, видимо слеза.

Стискивая зубы, он кидает взгляд в окно, не слыша как открывается дверь в кабинет. Но услышав чужие шаги, оборачивается, злобно смотря на временного магистра. Хочется закричать, схватить его за грудки, склонить голову набок и кричать, кричать, до чёртовых сорванных связок.

— Ты знал? Знал об их переписке? — в лоб спросит он, протягивая тому письма со всяческими намёками о свадьбе. — Знал о том, что они собираются сыграть свадьбу, из-за неспособности рыцарей защитить город? Знал что они собираются сделать это ради союза?

Он кивает, заставляя того отойти на шаг. Рагнвиндр готов вспылить, готов наброситься на него прямо сейчас. И всё это так странно. Он сдерживается, откидываясь на спинку стула, закрывает лицо руками, недовольно рыча. Это так отвратительно и лицемерно!

Чёртов орден, сборище лицемеров! Они скрыли правду о смерти отца, а теперь собираются сплавить сестру в руки предвестника. И при том, выставляю это как спасение города! Как они смеют? Мало того, что они окунули её в сомнительную связь, дали в руки чужое сердце, заставили принять как должное и сейчас толкают ему в руки.

Джинн лишь присаживается на край стола и укоризненно на него смотрит, а после резко за подбородок хватает, к себе притягивая, злобой на злобу отвечая.

— Тебе ли об этом говорить? Ты ушёл, никому ничего не сказав, а сейчас смеешь нас в чём-то упрекать? — стиснув чужие щеки, прошипит он, а потом оттолкнёт от себя, слыша стук чужого затылка о спинку стула. — Она уже взрослая Дилюк, я не понимаю почему это вызывает в тебе такую злость. Она пришла ко мне в ту ночь, думаешь я не видел того, что ты оставил на ней, она могла умереть, но тебе было абсолютно плевать. Так какое право ты имеешь осуждать в чём-то нас?

На этом их разговор закончится. И магистр оставит его, заставив задуматься о том, что он тоже немного неправ. Рагнвиндр зажмурится, понимая что у неё действительно были причины так поступать, вот только… Он видит, видит как порою скачет её почерк, чувствует её нервозность и на секунды сдаётся, отыскивая на её столе знакомый светлый скальп. И на мгновения становится легче. Лишь до нахождения записки с печатью от похитителей. В ней лишь благодарность за оплату и приписка о том, что с нею приятно иметь дело.

Во что же вляпалась его милейшая сестра? Что же всё-таки произошло за годы его отсутствия? Он понимает, чужие письма затянут его надолго, понимает, что ему предстоит разобраться со слишком многим, ведь…

Она пригрела часть похитителей лишь ради того, чтобы вести дела вне кодекса. Она удерживает их, не обижает, не травит на них орден, лишь потому что теперь это её глаза и уши. Она может потерять их, внезапно потеряв звание капитана. Она их потеряет, и об этом он совершенно не думал.

Не то чтобы ему жаль рушить всё то, что выстроила его сестра за время на этой должности. Обводит пальцами края печати, понимая, что орден погряз слишком сильно во всей мерзости и едва держится на плаву.

Он справится. Счистит чёртову скверну с рыцарской чести. Заставит их вспомнить о том, кто они и для чего служат, а пока… Взгляд пробегается по строчкам писем, не столь интересных, как переписка с предвестником. А потом… А потом он сделает всё, чтобы это безумие, хоть на пару мгновений закончилось.