Она всхлипнет, когда тёплые пальцы проведут по животу и задерут край футболки, медленно, словно издеваясь, сводя его всё выше и выше, как осторожно коснутся груди, цепляя расстёгнутый бюстгальтер. Как оголят её, поведут выше, на мгновение руки от цепкой хватки освобождая. Слишком короткое, чтобы сделать хоть что-то.
Дилюк прислоняется к её губам своими, вылизывает их, мягко проводит кончиком языка по дёснам и зубам, чтобы потом отпрянуть и посмотреть на чужую рассеянность. Ей и правда идёт, особенно в его руках.
Тряпьё падает куда-то на пол, под тоскливый вздох Альберих. И мальчишка показывает ей банку скотча, ласково улыбаясь. Если сестрица не хочет принимать правила игры добровольно, он заставит её им следовать. Она так отчаянно любит Дайнслейфа, и так наивно верит ему, Дилюку Рагнвиндру… Что он не может спокойно отпустить её в любящие руки, просто потому что безумно желает оставить её себе. Такой же очаровательной, и зовущей его по имени…
Липкая лена сцепляет прут изголовья и зажавшие его руки. Он улыбается, осторожный поцелуй на щеке девушки оставляя, чтобы после резко сдёрнуть чужие просторные брюки с бельём. Он прищурится и голову склонит на бок, слово разглядывая, оценивая то, насколько сладкой будет его трапеза.
Он совершенно точно уверен в том, что таковой она и будет. Никто не помешает ему овладеть ею, никто не вырвет её из рук впредь… Он улыбнётся, Понимая что Дайн определённо безумно любит её, даже отметин не оставлял. Видимо, он действительно был с нею ласков. Будет немного нечестно показать её все свои эмоции и истязать так, словно перед ним путана на трассе, а не милая сестрица, до последнего не верившая, или очень искусно делавшая вид, что не верила, в его отвратительную тёмную сторону, в мерзкую и липкую зависть, заставляющую его буквально привязывать к себе самыми крепкими узлами, на которые он был только способен. Или…
Нет. Он крепко стискивает её талию, смотря за беспокойными попытками оторвать скотч и результативно на него накричать, и подкрепить свои слова парой неплохих ударов, чтобы не распускал более рук и не думал о ней, как о своей будущей супруге. Жаль, что этого не случиться, а брак станет последним гвоздём в гроб её бесконечной и взаимной любви. Он похоронит эти надежды, а потом с ласковой улыбкой заглянет в чужие глаза, мягко-мягко шепча о том, что очень надеется на то, что она не станет особо сильно за ни цепляться, иначе…
Он сделает её существование невыносимым, будет делать всё, чтобы выгнать ласкового неприятеля из её сердца и мыслей, сделает всё, чтобы она зависела от него, чтобы не шептала чужого имени во снах и во время близости… Чтобы добровольно ступила в его пламя, чтобы добровольно вручила ключи от своей темницы и навсегда забыла о том, что небо, кроме алого, бывает ярко-голубым, и тяжёлым серым.
Вот только сестра шипит недовольно, бёдрами дёргает, желая руки чужие с себя скинуть. И он распахивает глаза, пальцами в них впиваясь и заглядывая в гневный взор усмехается, медленно ведя вниз, чтобы движение казалось ей неприятным, оставляющим после себя противный зуд.
А потом отпустить, пальцы в противной клубничной слизи смазывая. Заставляя её зашипеть от осторожных касаний к внешним губам и отвернуться, лишь бы противный приторный запах не чувствовать, лишь бы он в глаза не въедался, оставляя лишь ощущение мерзкой сладости и беспомощности в чужих руках.
Она вздрогнет, когда чужие пальцы окажутся внутри, и посмотрит так затравленно, словно более мерзкого с ней никогда не случалось. Дилюк так спокойно улыбается, давая к своим тёплым рукам привыкнуть, словно напоминая, что более той щемящей нежности, так щедро подаренной ей любимым более не будет. Он позаботится о том, чтобы она никогда не сбежала, если она добровольно от чувств своих не откажется, если попытается и дальше цепляться за чужую искренность и ласку, если посмеет себе понадеяться на успех своего побега.
Он хмыкает, понимая что девушка чуть успокоилась, мягко оглаживает низ живота, чтобы та расслабилась, а потом начинает медленно ту растягивать, осторожно вводя фаланги вовнутрь, плавно двигая ими вперёд-назад, а потом аккуратно добавлять ещё один.
Как бы сильно ему ни хотелось проучить свою сестру и напомнить ей о том, где и в чьих руках её место, больно делать он ей не намерен. Слишком дорого это для сиюминутной злости, что сжимает сердце, заставляя это всё делать. С её стороны слышится сдавленный вздох, и Рагнвиндр прикусит губу, вслушиваясь в хлюпанье смазки. Она так мило и злобно на него смотрит…
Что он не удерживается от того, чтобы наклониться к ней, мягко утаскивая очередной поцелуй с её губ, но не решаясь его продолжить, заметив как угрожающе её зубы клацнули пустоту. Он усмехнётся, и дразнясь, проведёт языком по щеке, медленно выводя пальцы из чужого тела. Улыбнётся довольно, слыша как она выдохнет, злобно шипя и крича в его адрес проклятия. А потом мягко улыбнётся, касаясь чужой щеки. Он всё равно безумно её любит, как бы она не старалась убедить его в обратном. Как бы не пыталась убедить его в том, что это совершенно неправильно…
Звук раскрываемого контрацептива — последнее предупреждение перед неизбежным. Окончательное решение, не подвергаемое рассмотрению. Последняя надежда безжалостно разбита об отчаянное желание и вязкую смесь из зависти и ревности.
Рагнвиндр утыкается носом в чужой изгиб шеи, втягивает запах её кожи, мягко огладив её бока, а потом мажет языком по горлу, словно предупреждает о неизбежном, прежде чем впиться зубами в смуглую кожу, и закрыть глаза, вслушиваясь в задушенный писк, чувствуя как отчаянно его бьют по пояснице пятками. Он отстраняется, не очень довольным своей работой, на смуглой коже его отметины не так сильно выделяются, но…
Это совершенно не имеет значения, особенно когда этих следов никто не увидит. Кроме их самих, разумеется…. Дилюк смотрит на неё ласково, снисходительно, словно даёт крупицы времени на то, чтобы взять себя в руки и крепко стиснуть её бёдра.
Она прекрасна прямо сейчас, когда всхлипывает, и недовольно говорит, словно надеясь на то, что Рагнвиндр её услышит. Такая глупая, но всё равно замечательная, особенно в моменты своей беспомощности. Он прикроет глаза, прежде чем плавно проникнуть в чужое тело, на мгновение затыкая поток чужого бессильного гнева.
Он улыбнётся, ни разу не сомневаясь в том, что ему будет безумно хорошо. Нет никакой необходимости осторожничать с любым движением, близость для неё — очевидно не первая, а потому он довольно улыбается, привыкая к давлению стенок. Жаль конечно, что тот человек вкусил её раньше него, но… Более он никогда не попробует этого.
Он опускается, мягко языком проводя по ореолу соска, вслушиваясь в чужое прерывистое дыхание, на мгновение отстраняется, заглядывая в потеплевшую синеву, и возвращается к груди, слыша как на смену бессильным ругательствам, приходят сдержанные вздохи, чувствует как учащаются движения чужой грудной клетки под его щекой. А потом поддаётся вперёд, отметину свою на чувствительном участке оставляя и на последок, втягивая тот ртом, слыша болезненный вскрик. Если потребуется, он с радостью оставит на ней ещё больше таковых, а потом будет помогать той скрывать их. Ревность ревностью, но лишнего беспокойства не хочется.
Сестрица всё равно расскажет об этом ему. Человеку который ничего ему не сделает, человеку, что будет в силах лишь успокоить её, да мелкие ранки обработать, чтобы потом вернуть яркую искру в потухший взгляд одним ласковым поцелуем в лоб. Она всё равно не вырвется…
Тихий скулёж Кэйи вырывает из излишних раздумий, заставляя другой рукой чувствительную бусину меж пальцев стиснуть, и обвести языком по укусу, начиная плавно двигаться в её теле. Внимательно проследить за тем, как она запрокинет голову, как неосмотрительно откроет доступ к своей глотке, всё ещё находя силы на редкие проклятия в его адрес в промежутках между шумными вздохами.
Зубы снова вонзятся в плоть, чуть пониже предыдущего укуса. Мысленно — Дилюк ликует, отцепившись от чужой груди и впившись пальцами в бёдра, чуть приподнимая те, дабы проникнуть поглубже, чтобы в полной мере овладеть её телом, чтобы не оставить той ни единой надежды.
