Вдох-выдох, возможно он пожалеет обо всём, что случится после, но… Он не может оставить всё так, как есть. Просто потому что, иначе это всё окажется бессмысленным усложнением жизни. Прикусив губу, он открывает ящик. Упаковка контрацептивов, смазка, скотч, на случай если та будет сильно сопротивляться…
Ему не хочется делать ей больно, не хочется ломать ту, но видимо его милая сестрица не желает менять своего мнения, и вряд ли изменит его после того, что он с ней сделает, скорее начнёт защищать свою любовь ещё более отчаянно, начнёт искать способы побега, сделает всё чтобы вырваться и у неё это вполне может получиться. Особенно если она решит уйти чуть пораньше или намертво вцепится в возлюбленного, лицо в груди у того спрятав. И её обнимут, от него закрывая, одарят взглядом неодобрительным, а потом ласково-ласково поцелуют в лоб, пытаясь успокоить, прижмут к себе, давая Рагнвиндру несколько минут на то, чтобы ретироваться, прежде чем влезть в перепалку или не очень приятный разговор на повышенных тонах.
Ему как-то доводилось провести такой. Аккурат после возвращения сестры, выловить того в потоке студентов и напасть с вопросами на того, а получая ответы, не сильно похожие на те, которые он бы хотел услышать, лишь зашипел, прося того держаться от сестры подальше.
Тогда ему в лицо засмеялись, снисходительно головой покачав. Окатили холодной водой, шепча о том, что его сестра вправе сама разобраться со своими чувствами, что в конце концов, он может сам поговорить с ней, ведь… Ему нужна она, а не Дайнслейф. Чужой насмешливый прищур, мягкая улыбка — поднятые уголки губ, а от самообладания ничего не осталось. Он стискивает кулаки, едва тот развернётся, напоследок бросая фразу о том, что в его, Рагнвиндра, она увянет быстрее чем лотос без воды. И он распахивает глаза, желая резко податься вперёд и потребовать извиниться за свои слова, но… Он не делает этого, лишь потому что понимает — в этом нет никакого смысла.
И тогда он с тоской заглядывает в комнату Кэйи, понимая, что в какой-то степени её возлюбленный был прав, она и правда потускнела, становясь похожей лишь на отголосок той яркой звезды, к которой он так привык. И что теперь ему делать? Позволить той сиять в чужих руках или окончательно потушить её искры, превратить в чёрный пепел, но удержать в своих руках, не позволить никому зажечь её вновь, потому что он позаботится о том, чтобы там ничего не осталось из того, что способно вспыхнуть ярко вновь.
Он снова усаживается на чужую кровать, завороженно глядя на сестру. Она так надеяться на то, что этот проект кому-то нужен, на то, что её выпустят снова, что там, едва учёба закончится, она сможет остаться там, подле человека, у которого он пытается её отнять, там, где ей позволят сиять, где не будут пытаться загнать в тёмный угол и выпускать лишь ради того, чтобы глаза не отвыкли от света. Это всё бесполезно. Она не вырвется, как бы сильно ни старалась, как бы не желала рвать своё сердце, как бы ни дорожила своими мечтами и чувствами…
Бесполезный кусок мяса в её грудной клетке он разорвёт сам, превратит в кровавую кашу, посмеётся над её чувствами, а потом приблизится, мягко слёзы с уголков её глаз слизывая. В большем нет смысла, нужно лишь подтолкнуть… Вот только раздора он посеять между ними не способен, сам лишил себя такой возможности, примерив на себя роль её тени. А она улыбается, видимо думает о чём-то светлом и недостижимом. Глупая милая сестра, так отчаянно верит… Или пытается убедить себя в этом…
Он невольно фыркает, всё-таки решаясь подойти к столу и заглянуть в то, над чем она так усердно трудится. Едва ли что-то понятное ему, но всё же… Она такая спокойная сейчас, такая расслабленная… Впору осторожно обнять и не позволить вырваться. Дилюк ловит на себе усталый вопрошающий взгляд и сглатывает. Сестрица так ласково сморит на него, словно не обвиняет его в своём паршивом существовании от уймы запретов, особенно тех, что пытаются разорвать её нити, связывающие с Дайнслейфом. Дилюк оставляет осторожный поцелуй у неё на лбу, на мгновение забывая о желанной мерзости. Как можно поступить настолько подло, когда конкретно в этот момент его ни в чём не винят и искреннее, подобно кровной сестре обожают. Ему не нравится подобное виденье ситуации с её стороны. Он хочет быть ближе чем брат, он хочет иметь больше, чем брат.
Чужие глаза закрываются, со стороны Кэйи слышится беспокойный выдох. Мгновение — глаза распахиваются и она негромко отзывается:
— Я всё ещё жду извинений… — спокойно скажет она, сложив руки в замок и выжидающе глядя на Дилюка. — Это конечно здорово, что ты меня так опекаешь, но… не настолько же, чтобы заставить меня сомневаться, буквально в каждом своём шаге…
Она вскинет бровями, заглядывая в непроницаемое лицо Рагнвиндра и поднимется, понимая, что вообще-то, в этом нет никакого смысла. Как бы сильно она не старалась убедить его в том, что она любит этого человека, что хочет, чтобы ей эти чувства позволили, но… Брат — непробиваемая крепость, не позволяет и надеяться на снисхождение. Она сглотнёт и в кровать упадёт, взглядом за потолок цепляясь и руки в стороны раскидывая, словно на неё навалилась вселенская усталость.
— Я не буду этого делать, — присев на край, отзовётся Рагнвиндр, положив руку на чужое колено, чуть сожмёт то, едва уловив вопросительный взгляд, сбросит тапочки и с ногами заберётся на постель, устраивая голову у неё на груди. — Потому что так было бы действительно лучше…
Последние слова он почти выплюнет, её в лицо, сожмёт запястья чужие и злобно посмотрит на неё так, словно она совершила непростительную глупость. Хотя… Именно так он это и воспринимает. Как она вообще смеет думать и говорить о нём, когда Дилюк совсем рядом? Когда держит её руки, на остатках самообладания отталкивая себя от того, чтобы в тело своей сестры зубами впиться, чтобы стиснуть её талию и усадить себе на бёдра, размашистыми движениями всю дурь из этой прекрасной головы выбивая. О, он точно совершит эту ошибку, когда она попытается вывернуться из цепкой хватки, но пока… Предупреждение — ласковое касание губ к щеке. Им бы поговорить об этом, а не прикасаться к друг другу столь откровенно… Она вздрагивает.
Синева глаз смотрит на него с испугом, словно ещё пара мгновений — и её растерзают, оставив огрызки костей и кожи где-нибудь на богом забытой свалке. Она замирает. Сгибает ноги в коленях, желая спихнуть с себя настырного Рагнвиндра, но видимо, сегодня удача явно не на её стороне. Ноги оказываются раздвинутыми аккурат перед носом сводного брата. Тот прикусывает губу и бёдра обманчиво-мягко оглаживает.
— Ты останешься со мной… — утыкаясь носом в солнечное сплетение, скажет он, под спину руку просовывая, чтобы застёжку лифа найти, другой же, её руки над головой удерживая, мысленно смеясь с ударов чужих пяток по своей спине, пусть брыкается, так куда интереснее. — Поэтому, я не буду извиняться за это. Он лишь мешает.
Она вздрогнет, услышав довольный смешок. Кажется, застёжка поддалась. И теперь он улыбается, чуть приподнимаясь и внимательно разглядывая свою сестру. Она прекрасна, даже сейчас, когда хочет вырваться и кричать ненавистное ему имя… Когда пугливо оглядывается по сторонам и не верит в то, что это именно он нависает над ней, желая присвоить, желая забрать и запереть в самом тёмном углу, чтобы более никто не смел и посмотреть на неё. Она сглатывает, жмурится и отворачивается, чувствуя дыхание чужое на шее. Хочется запищать и позвать хоть кого-нибудь на помощь, только дома никого кроме брата сводного нет никого, а эти отчаянные попытки вырваться из его рук, лишь подпалят отвратительное желание. Альберих зажмуривается, ожидая укуса, но чувствует лишь осторожное движение языком. Её брат тоже колеблется, тоже медлит, словно даёт осознать неизбежность того, что должно произойти. И она сдавленно выдохнет, тихо, но твёрдо, собирая остатки своих сил, попросит того прекратить. Взглянет на него холодно, а её в лицо засмеются, не девая и шанса на иной исход.
Она безумно этого не хочет. не хочет чтобы Рагнвиндр касался её так, не хочет чтобы с ней играли, чтобы подпалили в быстрых языках пламени, не оставляя после себя ничего кроме пепла.
