Кэйа спокойно улыбается, смотря куда-то в окно, чисто механически поедая свою стряпню, тихо смеётся со своих мыслей и почему-то настроение падает совсем… Девушка прикрывает глаза и доедает, пытаясь заставить себя улыбнуться, вот только… Не получалось. Кэйа зажмуривает и встаёт. Достаточно, нужно себя занять, чтобы в голову не лезли всякие бесполезные мысли. Никогда не получалось, но девушка не теряет надежды, ведь… Это ведь всего лишь братская ревность, правда же? Когда он осознает что её любят? Неужели Дилюк этого не понимает? Альберих фыркает, и убрав за собой, скрывается в комнате, аккуратно вешая школьную форму. Вздохнёт на стол бросив унылый взгляд. После возвращения названный брат стал вести себя совершенно иначе, словно это нормально, словно её чувств и мнения по этому поводу не существует, словно всё решено и пересмотру не подлежит. Она покачает головой, открывая шкаф. Спрячет там повседневную одежду и зависнет на несколько мгновений, словно что-то произошло, а потом часто-часто замолкает. Ну и что она так виснет? Нет, это не может происходить настолько часто, чтобы в голове вертелись только неосознанный страх за свою забывчивость. Надо бы прийти в себя и найти причину растерянности. Вот только она на поверхности, приходит к ней перед сном каждый день, утыкаясь носом куда-то чуть ниже лица, заставляет постоянно ощущать на себе чей-то неодобрительный взгляд, особенно когда она находится дома.
Чужие руки обманчиво-ласково окольцовывают талию, заставляя её вздрогнуть и немного резко закрыть дверцу шкафа. Неодобрительный взгляд встретится с довольной улыбкой в чужом лице, и Рагнвиндр осторожно коснётся губами её затылка, подушечками пальцев проводя по животу. Тихо заурчит, встречаясь с непониманием в чужих глазах. О, он помнит, его чувства для Кэйи — раскалённая лава, пепел на цветочном поле, вязкая кровоточащая каша на белоснежном хирургическом столе, заставляет съёжиться или рвануть со всех ног куда-то, как можно дальше, чтобы без зазрений совести позабыть об увиденном и более никогда не смотреть в ту сторону.
Он этом понимает, а потому разгорается вокруг, отсекая любую возможность уйти о него, лижет языками пламени запястья, поджигает край одежды, чтобы между ними ничего не оставалось. И когда между ними не будет никаких препятствий, он станет обволакивать, стремительно изгоняя всех из её мыслей и сердца, привяжет к себе самыми крепкими узлами, крепко возьмёт за плечи и не позволит смотреть куда-либо кроме него самого. Не позволит ей любить, желать, думать о ком-либо кроме него. Надо лишь ухватиться покрепче и вовремя начать…
Поэтому он мягко разворачивает её лицом к себе, крепко схватывает за локти и осторожно проводи языком по чужим губам. Замечает как она хмурится, как вздрагивает, как отводит от нег взгляд и отворачивается, едва он прищурится недобро, явно будучи неудовлетворённым такой реакцией на ласку с его стороны. Что ж, она всё ещё не желает принимать его, думает о том, кто уже проиграл, едва позволив сестрице влюбиться, ведь… Ей не стоит и думать о ком-то другом, особенно когда он здесь, когда крепко держит в своих руках, давая время только на осознание происходящего. Она останется с ним, как бы сильно ни грезила о любви своей взаимной и искренней.
Дилюку порою хочется закричать от смеха. Когда вокруг так много людей с разбитыми сердцами от первой любви, почему-то именно ей повезло оказаться любимой в ответ. Именно она мягко касается чужой руки во время нудной пары, кладёт голову ему на плечо, ласково-ласково улыбаясь, словно не замечая его ревнивого и парочки завистливых взглядов в свою спину.
— Знаешь, было бы куда легче, если бы Дайнслейф любил не тебя… — шепчет он, проводя по чужой щеке и смотря как наливается гневом синева глаз, как нервозно она кусает губы и теребит пальцами край футболки, едва удерживая ответную колкость или сдавленный всхлип, потому что…
Кэйа потеряет любые силы, если его чувства внезапно исчезнут. Кэйа перестанет вырываться, потому что там, не рядом с его огненным вихрем будет безумно холодно. Дайнслейф — тёплое пламя, что искренне любит её, что пытается защитить и поддержать, ни в коем случае не обжигая, не делая больно, не загоняя в жёсткие рамки, но ведь… Неосторожность может сделать его почти таким же, беспощадным пожаром, в котором она сгорит по собственной воли.
Дилюк же — вихрь, не позволяющий пригреться без последствий. И пусть сестра противится, пытается вырваться из его цепких объятий, чтобы снова забыться в сладкой любви, чтобы позволить тому стать для неё всем, чтобы… Защититься от него, вихря, забирающего то, что ему по праву принадлежит.
— Ты так отчаянно за него цепляешься… — продолжит он, утягивая ту на себя чужое лицо к груди своей прижимает, не унимаясь. — Наивно думаешь, что сумеешь спастись в его искренности и ласке, что мне становится так смешно…. смотреть на твои отчаянные попытки укрыться от меня… Ты ведь знаешь, к сёстрам такого не испытывают…
— Отпусти… — раздражённо отвечает сестра, упираясь руками в плечи, задёргается, пытаясь высвободиться, из его рук и вздрогнет, падая в постель, едва руки разомкнутся, придвинется в угол, едва тот сядет на край и внимательным взором одарит её, едко хмыкнув. — Ты ведь… Этого со мной не сделаешь…
И тот прикрывает глаза, чувствуя подступающий к горлу приступ смеха. Он сделает. Прямо сейчас, заставит её почувствовать весь свой гнев за то, что она натворила, даст ей распробовать свою ревность и жажду, лишь бы та осознала всё, что он здесь и сейчас испытывает, ведь…. Никто не сможет ему помешать сейчас. Когда ему достаточно протянуть руку чтобы совершить ошибку.
Мгновения на раздумье, не для неё — для себя. Кривая усмешка, мысленный счёт до пяти. Улавливая метания чужого взгляда, Рагнвиндр улыбнётся, скинет обувь и прикрыв глаза, голову на бёдрах чужих расположит, словно попытавшись приластиться, на деле же — предупреждение о неизбежном. Обманчиво мягко расположит руки поверх ладоней сестры, уткнётся носом в живот, проводя подушечками пальцев по костяшкам, мысленно усмехнётся. Он чувствует её неопределённый взгляд, чувствует как напряжено тело Альберих и прикусывает губу изнутри. Стоит повременить, она пока не готова, не готова принять его кем-то большим, чем сводным братом, а потому спустя какое-то время, когда та расслабится, когда с тяжёлым вздохом поместит руки в его волосы, мягко проведёт по ним, называя глупым братиком, который безумно её опекает…
Дилюк нахмурится, поднимет голову, пряча своё лицо уже в её плече, услышит тихий смешок, от привыкшей к подобному Кэйи и всё-таки обнимает её, всё ещё не понимая как донести до неё свои чувства и пробить безумную влюблённость в другого человека. Он знает, она наверняка обиделась с его слов, но почему-то эта обида его не терзает, ведь… Ведь он мог бы посеять между ними раздор, вырвать из ласковых объятий взаимной любви, обличить их стальными прутьями, лишь бы разорвать прочную связь, лишь бы забрать надежны буйного сердца, что отчаянно велит любить одного-единственного человека, велит рваться наружу сквозь все мерзкие рамки, которые ставит он, и остальное окружение. Дилюк стискивает зубы, когда с уст сестры слетает то самое имя, когда она закрывает глаза, улыбаясь, шепча одно и то же, иногда стискивая край мебели или своей одежды, когда перед сном нашёптывала в подушку слова о любви к нему…
Кажется, он переоценил свою выдержку. Он клацает зубами в паре миллиметров от её кожи, словно привлекая её внимание. Фыркает, носом в линию челюсти утыкаясь. Мягко проведёт по животу и отстранится, заглядывая в лицо Кэйи.
— Больше не пугай меня так… — ласково попросит она, поднимаясь с кровати. — Мне иногда страшно находиться рядом с тобой. Ты так странно себя ведёшь, то говоришь какие-то странные и обидные вещи, то ластишься как кот… Что с тобой?
Рагнвиндр хмурится, получая в лицо подобное признание, следи за чужими движениями, за тем как та садится за стол, как разворачивает проект, в котором не будет смысла из-за его желания и недоразвитой концентрации ревности и зависти, что термитной смесью выжигает самообладание и выдержку, что заставляет приблизиться и задушить чужие надежды на будущее где-то вне его объятий, выкорчевать глубокие корни влюблённости и надежд на успех, которыми так спокойно разбрасывается профессор. Он вздохнёт, и оставит её на несколько минут в одиночестве. Всего лишь для того чтобы прийти в себя самому. Сейчас он удержал себя от отвратительного поступка, сумеет ли он сделать это вновь? Найдёт ли силы не вырывать ту из чужих объятий как только занятия закончатся. Нет.
