– Давай почтим память двадцати семи миллионов, погибших в той войне и подаривших мне и моей семье возможность радоваться друг другу – и дарам нашего счастливого острова.
Он сделал неторопливый и широкий жест рукой, словно приглашая в немые свидетели сардинские природные стихии и производимую ими благословенную продукцию. Мы выпили молча, по-русски, не закусывая.
Гром за горизонтом
«В ночь на 8 июня группа немецких самолетов пыталась совершить налёт на Горький. На подступах к городу вражеские самолеты были рассеяны нашей истребительной авиацией…»
Газета «Горьковская коммуна», 9 июня 1943 г.
Новость, как обычно, притащил Мишка-актёр. Почему его актёром прозвали? Потому что порисоваться горазд. И стоило хорошенько поразмыслить, прежде чем всерьёз принимать сбивчивые взволнованные слова, которыми он в спешке словно бросался в нас. Разве ж впервой его байки на поверку оказывались полной белибердой? Вспомнить хоть бы ту оказию, когда волк якобы задрал овцу в колхозном стаде и принёс к нему на огород. Волк овцу приволок, волк приволок! – выл он во всю глотку. И с какой же прытью мы рванули! И бежать-то далеко, на самый край деревни, на косогор. Оттуда и до лесной опушки рукой подать. А лес – кладезь чудес, как у нас деревенские говорят. Там чего только не случается. Да и то сказать – бывалоча, волки чуть не к самому мишкиному дому подходили – по следам определяли. А этих серых разбойников в наших краях хватает, и потрава от них каждый год. То скотинку утянут из стада, а то и собачку неосторожную. Живётся им вольготно: окрест деревни леса стеной стоят на двадцать, а где и на все тридцать кило́метров. Правда, нам бы сообразить, что волки промышляли возле деревни глухой зимой, в самые лютые морозы, когда, у них, видно, с едой совсем туго. А тогда ведь Петровки во всю силу сушили-жарили, – ну прямо, как сейчас, хотя лето только разгорается. В такую-то пору волк от людей, как от огня, шарахается. Но кто ж об этом вспомнил, слушая Мишины причитания?
Но с другой стороны, если только представить, что история с овцой взаправду случилась – забрали бы его родителей органы, ох, забрали. И чем бы ещё дело кончилось – бабушка ни надвое, ни натрое не сказала бы. Уж если соседскому дяде Васе за подобранные на колхозном поле колоски – не для себя, для деток подобранные на давно скошенном поле – семь лет тюрьмы присудили, на сколько упекли бы за овцу? Доказывай потом, что это волчьих зубов дело. И ведь не докажешь. В органах разговор короткий. На твоём участке нашли колхозное добро – значит, ты и виноват.
И был бы Мишка мальцом несмышлёным – ан нет. Школу в этом году заканчивает – хорошо, наша деревня рядом с райцентром, где есть десятилетка и можно выучиться хоть для института – и такое вытворяет! Нет, не желает, никак не желает он взрослеть. И потому никто из нас поначалу не поверил, когда он принялся рассказывать, что вечерами выходил вчера и позавчера на косогор, на самое высокое место в округе, на Егорьевский холм, где, рассказывают, в стародавние времена то ли монастырь был, то ли церковь стояла, и оба раза слышал вдали странный гул, похожий на затяжные раскаты далёкого грома.
– Ты скажи лучше, что грозу видел, – язвительно поддела его смешливая Люда и сама же засмеялась. – Скажи, когда грозу больше любишь: в начале мая или июня? Помнишь, стих учили, а ты всё никак запомнить не мог, – со смехом продолжала она.
– Грозу или нет – не знаю, – совершенно серьёзно ответил Миша, ничуть не обескураженный. – Но что-то завывало там, в небе, это точно. Противно так завывало, аж жутко стало в какой-то момент.
– А тебе, случайно, папаня по уху в тот самый момент не вмазал? Из-за того, что ты вместо того чтобы к экзаменам готовиться, по косогору шаманаешься? – в тон Люде подхватил Витя. – Если так, то не дивись.
– Да ну вас… Вот Фомы неверующие! – отмахнулся Миша. – Хотите, сходим сегодня на косогор, послушаем. Сами тогда убедитесь.
– Да туда топать больше получаса, и ещё обратно столько ж, – пробурчал обычно молчаливый Фёдор. – Придём, совсем темень будет, а у меня задание от мамки – картошку окучить. Эх, сварить бы молоденькой-то сейчас, да с сольцой, ох и вкуснота была б…
– Хорош болтать, – довольно резко перебил его Витя. – Тебе бы всё про еду… А в простоте слова не вытянешь.
– Да уж это точно, но перекусить бы всё одно не помешало, – задумчиво протянул Егор. – Может, у кого найдётся? С утра не емши…
Люда молча запустила руку куда-то в складки своей широкой юбки и извлекла пригоршню тыквенных семечек.
– Бери, прям с огорода, свеженькие, – шутливо улыбнулась она. – Да не всё тебе одному. Дай и остальным потешиться.
– Спасибо, – только и буркнул Егор, набрасываясь на угощение.
На некоторое время установилась тишина, нарушаемая лишь похрустыванием семечек, да смачным сплёвыванием – читателю, надеюсь, доводилось лузгать семечки, и все нюансы процесса, думается, ему хорошо знакомы из непосредственного опыта.
– А, может, всё-таки сходить на косогор, – неожиданно сказала прежде молчавшая Нина. – Вдруг Миша прав?
– А любопытной Варварой не хочешь побыть, Нин? – возразил Витя и хотел добавить что-то ещё ядовитое, но его неожиданно перебил Фёдор:
– А что, давайте смотаемся. Не так уж и далёко. А если ничего не увидим – до самой темени, сдаётся, успеем вернуться, вечера ныне долгие, я и с картошкой управлюсь.
«Да, пошли», «Что уж там, чай, не десять вёрст», «Ох, Михайла, держись, если наплёл», – раздались добродушные реплики, и все мы двинулись самым коротким путём, на угол деревни, к мишиному дому, а затем по косогору к Егорьевскому холму.
Солнце, неспешно скользившее за горизонт, слегка подсвечивало поднимавшуюся с полей и лугов дымку, уже густо лежавшую в низинах, но почти незаметную в белесом небе. Долгое время мы шли молча.
– Интересно, призовут нас сразу после выпускных или нет? – задумчиво произнёс кто-то из ребят.
– По мне, так поскорее бы, – отозвался Егор. – Будет кому письма писать, – шутливо толкнул он локтем в задумчивости шагавшую рядом с ним Любу.
– Ой, не смеши! – от неожиданности зарделась она. – И что ж ты напишешь с фронта? «Я – герой, валю врага одной ногой», и всё эдакое, да? – и, пытаясь скрыть смущение, снова залилась смехом.
– Ну, уж мы найдём, что написать, – загадочно сказал Егор и замолчал, не меньше её смущённый.
– А немцы-то, говорят, опять на Москву метят, – задумчиво проговорил Фёдор.
– Значит, скоро вспять побегут, непременно побегут, – обрадовался смене темы Егор. – Если уж в сорок первом драпали, то теперь, после Сталинграда, пощады им и вовсе не видать. Сами знаете, каково медведю из берлоги вылезать – и неохота, и лень, да и пригрелся вроде, – усмехнулся он и продолжал: Но аще вылез – спасайся, кто бегать горазд. Так и мы, сидим каждый возле своей печки, да про своё житьё-бытьё толкуем, нас не трогают – и мы никого не донимаем. Но если нас разозлить насерьёз, да ещё собрать всем миром – тут уж никакая сила нашего брата не своротит.
– Эк толкуешь, прямо училка на классном собрании, – усмехнулась Нина.
– Да это мой дед так гуторит, – сказал Егор. – Наслушался, должно быть, радио. Хотя, по мне, не так уж он и неправ. Не зря ж в германскую с немцем бился.
– Прав, это точно, – поддакнул Фёдор и вновь погрузился в молчание.
– Он ещё говорит, что если б нам дали оружие получше в ту войну, в Берлине были б, это точно. А вот не добили их тогда – они и полезли сызнова.
– Твоего бы деда к нам на уроки истории, вот бы уж где ему досталось, – усмехнулся Витя.
– Ему и так досталось, – не отступал Егор. – Пришёл с германской контуженый, полуслепой – а ему потом и выдали, в нашем же сельсовете: ты, мол, империалистов защищал, против братьев-рабочих немецких воевал, скажи спасибо, что терпим тебя здесь, и то только из-за твоей немощи, да возраста. А ведь он простым солдатом был – куда скажут, туда и иди, в того и стреляй. И попробуй откажись.
