– Загляните, – буркнула Кременцова и потянулась к стоявшему на другом конце стола коньяку. Этакое дело Артемьеву не понравилось. Он прищурил глаза, заскрипел зубами, однако этим и ограничился, рассудив, что если глупая кукла с фарфоровыми глазами годам к двадцати пяти получила звание лейтенанта – значит, её могила исправит. Понаблюдав, как она сосёт прямо из бутылки его любимый коньяк за полторы тысячи, он не то вздохнул, не то застонал и уплёлся спать к себе в комнату. Алексей Григорьевич, хлопнув дверью, пошёл на третий этаж.

Было без пятнадцати девять. От коньяка, а также из-за того, что день выдался тяжёлым и нервотрёпочным, Кременцовой сделалось грустно. Закинув ноги на газовую плиту, она закурила. Потом зевнула, рискуя вывихнуть челюсти, и – как будто глотнула ещё тоски. Захотелось плакать. Двадцать пять лет! Почти двадцать шесть. Ни мужа, ни жениха. Ещё бы – с таким характером! Мать с отцом давно умерли, положив здоровье на то, чтоб она кое-как окончила и спецшколу с углублённым изучением французского языка, и курсы английского, и спортивную школу, и музыкальную – по классу гитары, и юрфак МГУ. Вдобавок, они оставили ей двухкомнатную квартиру на Октябрьском поле. Лучше других наук пошло у неё дзюдо. Упорные тренировки не отразились на привлекательности её фигуры. Мускулы развились стальные, но не объёмные. Её вряд ли можно было назвать красавицей из красавиц, но ни один здоровый мужчина, даже самый капризный, не погнушался бы её обществом. Тем не менее, что-то всё же не клеилось – там, внутри, откуда ползла на глаза тоска, давя из них слёзы. Причиной тому был секс, всегда вызывавший у Кременцовой серьёзнейшие душевные потрясения. Она начинала либо сильно любить, либо ненавидеть каждого человека, с которым у неё происходил половой контакт. И то, и другое было мучительно. посему она относилась к сексу, как к операции, а точнее – как к ампутации: не отрежут – умрёшь, отрежут – измучаешься. Видя поздними вечерами стоящих на Тверской девушек в мини-юбочках, Кременцова кусала губы от лютой зависти к ним. Для них секс – работа. Да, мерзкая, но ведь мерзость не растворяется в их крови! Она, в худшем случае, липнет к коже. Ополоснулась под душем, и снова хочется жить. Ах, если бы у неё всё было так просто! Если бы у неё всё было так замечательно!

Кременцова опять зевнула, и, чтоб развеять мрачное настроение, принялась разглядывать окружающие предметы. Все они были старыми и облезлыми, от солонки до холодильника. Всюду – грязь, окурки, обрезки сыра. В раковине – гора немытой посуды. Стол весь прожжён, линолеум – продран. На холодильнике, поверх кипы журналов, лежит том Гоголя. Первый том – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород». Он заложен окурком, где-то уж на последней четверти. Виден жёваный фильтр. Интересно, кто из них читал Гоголя – этот тощий ханурик или его жена? Попытавшись представить их за этим занятием, Кременцова свесила голову и уснула.

Поднял её – да, сперва поднял, затем разбудил, голос Алексея Григорьевича. Слетая со стула, лейтенант Кременцова ногой задела стоявшие на плите кастрюлю и чайник. Те с адским грохотом полетели на пол, и по всей кухне разлился прокисший борщ. Раздражённо глянув на очумело моргающую помощницу, Хусаинов крепче прижал телефонную трубку к уху и продолжал:

– В этом же подъезде, этажом ниже. Мартынова, Вероника Валерьевна. Задушили. Она была свидетельницей по делу. Я тут один, с Кременцовой. Жду.

Чёрный «ГАЗ-31 02» с включённой сиреной летел по Главной аллее Измайловского парка в сторону Первомайской. Андрей, заслуженный мастер спорта по автогонкам, превосходил самого себя. Юля Кременцова сидела сзади, судорожно сжимая двумя руками ручку двери, и не отрывала глаз от окна. Видела она какие-то смутные очертания и огни, точнее – их вихрь, очерчивавший вокруг изменчивые, головокружительные спирали. Сквозь вой сирены время от времени прорывались жалобные гудки подрезанных и едва не задетых автомобилей. У Кременцовой душа из пяток не поднималась ни на секунду. Её постылая жизнь внезапно ей стала очень мила. «Мне двадцать пять лет!» – думала она, – «Только двадцать пять! О, боже! Как страшно!

Алексей Хусаинов, сидевший рядом с водителем, говорил по радиотелефону новейшей модификации. Он звонил руководству, звонил Перинскому, звонил Бровкину – своему второму помощнику, и звонил Хомяковой Ольге – той самой женщине, у которой Артемьев врезал замок накануне. Дольше всего Хусаинов общался именно с нею. Он называл её Оленькой, успокаивал, убеждал и как бы шутя предостерегал, что если ей будет присвоен официальный статус свидетеля, то в прокуратуру придётся ездить как на работу, посему лучше дать разъяснения неформально. Женщина дважды бросала трубку, однако на третий раз всё же согласилась его принять, посулив сперва позвонить в городскую прокуратуру и навести о нём справки.

– Да что вы с ней канителитесь, с этой шваброй? – негодовал Андрей, включив третью скорость и выезжая на встречную для обгона целой колонны машин перед светофором, – надо бы опергруппу направить к ней – пусть дверь вышибут да мозги ей вправят маленько, чтоб разучилась трубки швырять!

– Так нельзя, дружок, – возразил Алексей Григорьевич, разминая пальцами сигарету, – время не то. Да и ерундой мы, кажется, занимаемся.

Пошёл дождь. «Волга» уже мчалась по Первомайской. Близ Пятой Парковой её резко обошёл большой внедорожник – «Шевроле Тахо». После обгона он неожиданно развернулся боком и встал, как вкопанный, перегородив Первомайку. Андрюшка еле успел ударить по тормозам. Десятка два-три тормозных колодок заскрежетало и сзади.

– Ого! – сказал Хусаинов, просунув руку за отворот пиджака, – это интересно!

– Ух, ты! – примерно таким же тоном пискнула Кременцова, чувствуя себя вырванной из лап тигра сердитым сторожем зоопарка, готовым дать ей по заднице, – во дела!

Из «Шевроле Тахо» выпрыгнули два джентльмена стильного вида и атлетического сложения. На одном был красный пиджак, на другом – зелёный. Пружинистыми походками они двинулись к «Волге».

– Вы что, взбесились? – крикнул Андрей, опустив стекло. Выходцы из джипа приблизились с двух сторон.

– Ты, братан, смотри, кому подрезаешь-то, – добродушно пролаял краснопиджачный, просунув руку, лучше сказать – ручищу, внутрь «Волги», – нам ведь до фонаря, что ты – мент!

С этими словами громила схватил Андрюшку за горло. Худенький автогонщик затрепыхался, задёргался, но, поскольку он посвятил всю жизнь лишь автомобильному спорту и никакому другому – сразу обмяк. Зелёнопиджачный, тем временем, молотил по «Волге» ногами в квадратноносых ботинках. Не доставая оружие, Хусаинов распахнул дверь, чтобы выйти, но босоногая Кременцова сделала это раньше. Захлопнув дверь перед шефом, она подсечкой свалила с ног зелёнопиджачного, и, расквасив ему нос пяткой, бросилась на второго. Тот отпустил Андрюшку и попытался её схватить, однако был схвачен сам – за запястье, и припечатан к асфальту таким изящным броском, что можно было подумать – не девушка подняла его на бедро, а слон поддел бивнем. При этом его зубам досталось не меньше, чем носу его напарника, потому что он влетел ртом в бордюр. Раздался довольно неплохой хруст.

– Убирайтесь, живо! – взвизгнула Кременцова, вырвав из кобуры пистолет. Вполне можно было этого и не делать, как и не топать ногой, притом забинтованной. Оба джентльмена разом вскочили на ноги, плюясь кровью, и энергично ринулись к джипу, который через секунду после того, как они в него запихнулись, сорвался с места и ускользнул за пределы видимости.

– Вот это, блин, Голливуд! – прохрипел Андрей, когда Кременцова вернулась в «Волгу». Ослабив галстук, прибавил:

– Ну, вы даёте, Юлия Александровна!

– Юлька наша давать умеет, – подтвердил Хусаинов и повернулся к помощнице, – ты повязку не промочила в луже?

– А что, нельзя повязку мочить?

– Конечно, нельзя! Зараза в раны проникнет – ногу оттяпают!