– Могу вам кое-что сообщить, – прошипела бабка, скосив глаза на приятельниц, затаивших дыхание, – но сперва скажите, как вас зовут и кто вы по должности?

– Я – следователь районной прокуратуры. Зовут меня Алексей Григорьевич Хусаинов.

Старуха подняла брови.

– Татарин, что ли?

– На четверть. А теперь вы представьтесь, пожалуйста.

– Вероника Валерьевна, – отрекомендовалась старуха, и, недоверчиво оглядевшись по сторонам, перешла на шёпот, – сегодня ночью сижу я, стало быть, под открытой форточкой у себя на кухне…

– Где вы живёте? – невежливо перебил Хусаинов.

– В семидесятой квартире!

– Третий этаж?

– Да, третий.

– А вы живёте одна?

– Одна! Дочка у меня весной замуж вышла, а сын с племянником…

– Всё понятно. Я к вам зайду. Будьте дома.

выдернув руку из цепких пальцев старухи, следователь вошёл в подъезд, и, вдруг заспешив, поднялся по лестнице с расшатавшимися перилами на четвёртый этаж. Идя от второго к третьему, он щелчком отправил окурок в форточку. Деревянная дверь семьдесят четвёртой квартиры была открыта. В тесной прихожей сидел на стуле щупленький капитан с седыми усищами. Это был участковый. Он козырнул Хусаинову, незначительно приподнявшись, и протянул ему руку. Квартира была двухкомнатная. Алексей Григорьевич оглядел её из прихожей. В маленькой комнате, на тахте, поверх одеяла, лежал труп женщины. Эта женщина была голая. Её рот был открыт, притом очень широко, до предела. На подбородке и шее запеклась кровь. Мёртвые глаза смотрели на потолок с таким выражением, что семнадцатилетний стаж сыщицкой работы не удержал Хусаинова от невольного вздоха. Во второй комнате, на диване, лежал мужчина. Живой, одетый, в сознании. Рядом с ним сидел, делая ему внутривенный, врач Скорой помощи.

– Я могу с ним поговорить? – спросил Хусаинов, обращаясь к последнему.

– Через пять минут. Девушка уже с ним поговорила, и вот чем кончилось.

Хусаинов прошел на кухню. Там весело пила чай вся следственная бригада – два дактелоскописта, судмедэксперт Перинский и лейтенант Кременцова – двадцатипятилетняя длинноногая стерва с кукольными глазами, великолепным французским, сносным английским и чёрным поясом по дзюдо. Её многочисленные достоинства и таланты не впечатляли лишь одного человека, а именно Хусаинова, её шефа. Как-то раз он за попытку сделать ему без его согласия массаж плеч сделал Кременцовой такой массаж задней части тела, что все её столкновения этой самой частью с татами при смертоносных бросках показались ей не более чем шлепками войлочным тапком. С этого дня она зареклась прикасаться к шефу, но поклялась при каждом удобном случае отравлять ему жизнь различными способами. С фантазией у неё, в отличие от ума и совести, проблем не было.

– Кофе, чай? – мяукнула Кременцова, вручая следователю акт осмотра места происшествия. По привычке проигнорировав не особо важный вопрос с её стороны и тем самым не дав свершиться какой-нибудь обезьяньей выходке, Алексей Григорьевич пробежал акт глазами. Потом взглянул на судмедэксперта.

– Так что, реально язык отрезали?

– Вырвали, – уточнил Перинский, хрустя печеньем. Следователь вернул бумагу помощнице.

– Это как?

– Судя по отсутствию повреждений на нём – без помощи каких-либо твёрдых приспособлений. То есть, руками.

– А разве это возможно?

– Да, для гориллы. Но не для каждой, а лишь для склонной к припадкам бешенства и всю жизнь занимавшейся силовыми видами спорта.

Вряд ли судмедэксперт сказал это с умыслом, но лицо Кременцовой изобразило такое неудовольствие, что слегка усмехнуться посмел только Хусаинов. Если бы речь шла не об оторванном языке симпатичной женщины, он бы даже и рассмеялся, после чего услышал бы от своей помощницы просьбу подойти к зеркалу и расплакаться. Но сейчас ему было очень невесело и без зеркала.

– А когда наступила смерть?

– Да часов семь-восемь назад, – ответил судмедэксперт, – около полудня.

– Юлька, за мной, – скомандовал Хусаинов, и, взяв из вазы конфету, направился к входной двери. Проходя мимо усатого капитана, бросил ему:

– Ты тоже.

Плотно прикрыв за собою дверь, которая от нажатия затрещала, три офицера спустились к почтовым ящикам и окошку на межэтажной площадке и закурили – каждый свои.

– Ну, что у тебя? – спросил Алексей Григорьевич участкового.

– Десять лет они тут живут, – сказал капитан, – ну, точнее, жили. Квартира досталась им от какой-то родственницы Артемьева, уж не помню, какой. Жили вполне тихо, хотя и пили. Ни от них, ни на них никаких сигналов никогда не было.

– Она тоже квасила, что ли?

– Да так, слегка, по-интеллигентному. Тем не менее, год назад из школы её попёрли. Она там русский язык и литературу преподавала.

– А муж её где работает?

– На Туполевском заводе, мастером. Вечерами пашет в фирме «Заря», неофициально. Начальник ему – заказы, а он ему – половину денег.

– А что он делает?

– По квартирам ходит – карнизы вешает, люстры, зеркала, полки и всё такое.

Кивнув, Алексей Григорьевич удостоил своим вниманием Кременцову.

– Что он тебе сказал интересного?

– Что ушёл на работу в семь или даже раньше. Жена спала. Вернулся в семнадцать тридцать. Дверь была заперта. Ключ жены – на месте. Ничего, вроде бы, не пропало.

– Он хорошо смотрел?

– Какое там хорошо! В истерике бился.

– А третий ключ у них был?

– Он точно не помнит.

– Она ждала кого-нибудь?

– Он не знает.

– Он точно был весь день на работе?

– Да, я проверила.

Дверь семьдесят четвёртой снова открылась. Вышел врач с саквояжем. Спускаясь, он произнёс:

– Можете продолжить допрос. Но только сначала труп уберите. Я полагаю, что он вам больше не нужен.

– Организуй, – велел Хусаинов своей помощнице. Та направилась вниз, стуча каблучками. Врач пошёл следом. Капитан с Хусаиновым докурили молча. Гася окурок о стену, следователь спросил:

– А что за старуха в семидесятой живёт?

– Фамилию знаете?

– Нет, не знаю. Зовут её Вероника Валерьевна.

– А, Мартынова! – сплюнув, проговорил участковый, – что она вам наплести успела?

– Пока ещё ничего. А что она может знать?

– Ровно ничего она знать не может – кроме того, кто с чьей женой спит, кто на детских площадках собак выгуливает и кто квартиры сдаёт, налоги не платит. Раньше она ко мне каждый день таскалась, бубнила, какие все кругом сволочи. Как-то раз у меня было дел по горло, я ей об этом прямо сказал. А она – как будто не слышит, сидит, мозги компостирует! Я и рявкнул: «Ты расскажи, как при Горбачёве все Вешняки твоей самогонкой были заблёваны! Праведница нашлась! Пошла вон отсюда!» С тех пор ко мне – ни ногой. Сейчас она вам расскажет, какой я взяточник и охальник!

– А ты сегодня с ней говорил? – спросил Хусаинов, спускаясь к третьему этажу. Капитан шёл рядом.

– Возле подъезда столкнулся с ней, на пути к Артемьевым. Что, говорит, случилось, Сергей Сергеевич? Да Ленку Артемьеву, говорю, убили! Она заахала. Вот и весь разговор.

– А не рассказал, как убили?

– Я сам не знал. Да если б и знал – с какой пьяной радости стал бы этой лахудре оперативку выкладывать? Идиот я, что ли? Вот её дверь. Мозги мылом смажьте, если нет вазелина! Я вам больше не нужен?

– Спасибо, нет.

Милиционер, козырнув, вразвалочку удалился. Следователь нажал на кнопку звонка. За дверью заулюлюкало. Никаких других звуков не раздалось. Алексей Григорьевич ещё раз вдавил кнопку, потом – ещё и ещё, держа с каждым разом дольше. Если бы он занимался этим сознательно, размышляя над тем, почему старуха не открывает, а не над тем, что случилось этажом выше, то ограничился бы, пожалуй, одной попыткой. Его размышления оборвал стук шпилек по лестнице. Это шла назад Кременцова. Два санитара тащили за ней носилки.

– Что вы здесь делаете? – поинтересовалась она, поравнявшись с шефом. Её большие, синие, хитровато-въедливые глаза под длинными, тонкими, вскинутыми до самой чёлки бровями смотрели уничтожающе, – я не вижу на этой двери таблички с надписью: «Если ты мудак – позвони»!