Рядом на диване лежит моя сумка – её тоже швыряю в Клима и выбегаю из ставшей вдруг душной комнаты. Наружная дверь заперта – после ухода моего мучителя я пыталась её открыть, бесполезно. Потому я несусь вверх по лестнице.

Главное, спрятаться от Клима и его безумных обвинений.

Я обязательно придумаю, что делать дальше. Найду выход. Но я не хочу больше слушать о том, что предала его.

Потому что не предавала. Никогда и ни за что не смогла бы на это пойти.

Но я не успеваю добежать даже до середины лестницы, когда аромат хвои и цитруса бьёт наотмашь.

– А ну, повтори! – слышу отрывистый приказ у самого уха и цепенею. – Повтори, Бабочка, иначе я за себя не ручаюсь.

Клим.

– Отпусти, сумасшедший, – шипит, но брыкаться не пытается. Просто замирает, тяжело дыша, опирается рукой на стену, а я каждой порой ощущаю её гнев.

Гнев – это громадная чёрная туча, которая накрывает нас обоих. Хоть что-то у нас снова есть общее.

Дёргаться Бабочке сейчас опасно: мы находимся на середине лестницы, и один неверный шаг закончится в лучшем случае переломами.

– Повтори, тогда отпущу, – требую, несмотря на то что ложь слышать не хочу. – Повтори тот бред, что ты сказала внизу.

Это уже слишком, и заявления о том, что я кого-то там бросил – за гранью моего понимания. Они просто не вписываются в мою реальность, выбивают из проложенной колеи.

– Бред? Я сказала бред?! У тебя память, что ли, отшибло? – злится и отшатывается от меня в сторону, как от чумного доктора. Опирается спиной на деревянные перила, впивается в них пальцами и смотрит на меня с неприкрытой яростью. – Ты меня бросил. Восемь лет назад. Сначала позвал за собой, а потом бросил. Этот бред ты хотел услышать?

Я сжимаю кулаки до хруста, но Бабочку будто бы прорвало:

– Ты прислал мне сообщение, ночью. Хорошо, что я из дома сбежать не успела, – горькая усмешка, а в ней какое-то неизбывное разочарование. – Просто сообщение. Не знала, Клим, что ты трусливый подонок. Но тогда узнала, спасибо за науку.

– Какое нахрен сообщение? – Делаю рывок в её сторону и опираюсь руками на перила. Между нашими пальцами всего несколько сантиметров, а тела вибрируют в общем тяжёлом дыхании, но приблизиться хоть на миллиметр немыслимо. Иначе все мысли из головы вылетят, и я просто утрачу способность соображать.

А мне нужно разобраться в этой херне, хоть я и не верю ни единому слову.

– Обычное! – выкрикивает мне в лицо, а меня жаром обдаёт, словно в сантиметрах завис над адской пропастью. – Я его столько раз прочла, что захочу забыть, так не получится. «Прости, мы слишком торопимся. Будь счастлива и не ищи меня. Клим». Вот такое сообщение, урод!

Маша толкает меня в грудь, но совсем слабо, а я крепче впиваюсь пальцами в перила, готовый вырвать их с корнем.

– Что застыл? Память возвращается? – говорит тихо и трёт нос.

Так она делала всегда, когда не хотела плакать на людях. Разотрёт до красноты и снова улыбается.

– Я не отправлял никаких сообщений, – выдыхаю на одной ноте, кажется, весь кислород из лёгких.

И они сжимаются до боли, и тошнота подступает к горлу.

– А кто его отправил? Папа Римский? Ты меня за дуру держишь?! Это ты у нас сумасшедший, не я, – кричит, а я отхожу на шаг назад. – Но я искала тебя, понимаешь? Искала! Я так много хотела тебе рассказать. Ты должен был знать, но не нашла.

Это какой-то дурной сон. Это бред, я точно сошёл с ума, и теперь весь мой мир кренится, трещит по швам и осыпается трухлявым крошевом.

Мне становится ещё хуже, когда Маша сгибается пополам, глотая ртом воздух, громко всхлипывает и оседает на ступеньку. Сгибает ноги, закрываясь от меня, утыкается в колени лбом и затихает.

– Видеть тебя не могу, – шепчет, глотая окончания слов. И правда, совсем не смотрит на меня. – Я должна была тебе рассказать, тогда. Может быть, мы бы смогли что-то сделать, может быть, спасли.

Она шепчет ещё что-то бессвязное, то повышая голос, то понижая до едва слышного шуршания. Я не понимаю, как можно так убедительно врать. Но врать ли?

А я пячусь назад, чуть не лечу спиной вниз, но кое-как удерживаюсь в границах этой реальности, не выпадая в яростное небытие.

Маша.

Я говорю и говорю, а где-то вдалеке слышатся приглушённые раскаты грома. Дождь начался? Нет, прислушавшись, понимаю, что это нечто другое.

Поднимаю голову, осматриваюсь по сторонам, но Клима рядом нет. Лишь эти странные звуки – то ли хлопки петард, то ли взрывы вдалеке. Не разобрать.

Это хорошо, что Клима нет, это точно хорошо – так хотя бы на время могу избавиться от его жуткого ледяного взгляда, который пробирается под кожу и гуляет там стылым ветром. И я хочу обратно в свою упорядоченную простую жизнь, без этих вырывающих душу эмоций.

Я давно уже привыкла к одиночеству: обрубила до минимума все дружеские контакты, и общаюсь лишь с теми, с кем общаться необходимо. У меня очень узкий круг тех, с кем могу и хочу разговаривать дальше пары часов: несколько сотрудниц, с которыми иногда в конце недели ходим в паб, и отец. Да и с тем мы не так часто находим общие точки соприкосновения.

Он не может простить мне, что не оправдала его надежд. Не закончила тот институт, который он для меня выбрал, не вышла замуж за одного из его деловых партнёров или какого-то пресыщенного жизнью наследника мега корпорации. А ещё родила ребёнка, с ним не посоветовавшись, и чуть не загубила себе жизнь. Он никогда не говорил об этом напрямую, но я прекрасно знаю, чего ему стоило смириться с моим решением стать матерью.

Я не хочу об этом думать, но иногда мне кажется, что отец ничего не испытал, когда его внучки не стало. Плохо помню тот период, и отец действительно казался расстроенным, но…

Тысяча «но» и вопросов, на которые я никогда, наверное, не найду ответов. И всё это не более чем догадки, и тошно думать, что они могут оказаться верными.

Встряхиваю волосами, заплетаю их во что-то похожее на косу и пытаюсь понять, как мне найти выход из этой ситуации. Мне бы выбраться наружу, сбежать из этого дома, чтобы снова не думать о Климе. Он появился в моей жизни так внезапно, когда всё уже, казалось, потухло навсегда, и не осталось даже обиды. Но он умудрился за неполные сутки расковырять все мои едва зажившие душевные нарывы. Проклятие!

Поднимаюсь на ноги, осторожно ступаю по лестнице вниз, ожидая, что в любой момент меня снова схватят и закинут ещё в какую-нибудь комнату без окон. Дом огромный, наверняка Клим придумает, где меня надёжнее запереть.

Мысленно возвращаюсь к нашему диалогу на лестнице, а глаза пекут от подступивших слёз. Он будто бы не верил моим словам, и это кажется таким странным. Нет, не хочу об этом думать – слишком плохо всё закончилось у нас в тот раз, и уже не нужно искать правых и виноватых. Бессмысленно.

Меня потряхивает от усталости, неизменно наступающей после шока и сильного желания оказаться в своей маленькой и уютной квартирке, в которой нет ничего ценного. Зато в ней не живут призраки, и царит унылый покой. Надо выбираться, пока отец не поднял всех на уши и этот дом, вместе с его хозяином, не взлетел на воздух.

Чем ближе подхожу к входной двери, тем слышнее эти странные звуки. Это точно что-то на улице, и я сама не знаю, зачем снова дёргаю за круглую латунную ручку. Я же проверяла ночью, тут всё было заперто, но…

Сейчас дверь удивительно легко поддаётся моему нажиму, и я толкаю её, жмурясь от яркого солнца, бьющего по глазам со всей силы. Будто бы год в подвале просидела, честное слово. Набираю полную грудь воздуха, жмурюсь, улыбаясь, впервые, наверное, понимая, как ценна свобода и простой свежий воздух.

Но это всё самообман, и я всё ещё заперта в душной клетке, из которой нужно выбираться, пока меня не загнали обратно.

Вокруг всё тот же необъятный двор и мощёная разноцветной плиткой дорожка, по которой я прошла вчера днём на встречу со своим прошлым. А думала, что просто документы забрать, наивная.