– Зачем тебе это нужно, Клим? – хрипит, а я, как ни в чём не бывало, принимаюсь за нарезку стейка из сёмги. – Бабки понадобились? Или просто месть?

– Бабки у меня есть, мне на них плевать. Они лишь инструмент, не больше.

– И что теперь будет? Как в лихие девяностые на счётчик поставишь? Паяльник достанешь?

Я смеюсь, потому что так дела делал когда-то сам Нечаев, и я сполна прочувствовал на себе его методы.

– Вполне возможно, – говорю, отсмеявшись, – но есть и другой вариант. Ты любишь свои бабки и ещё ты любишь свою дочь. Интересно, что больше?

– Подонок.

– Даже не представляешь, какой я подонок, – киваю и бросаю в рот кусочек стейка, но вкуса не чувствую. С таким же успехом я мог жевать кусок картона. – Итак, даю тебе срок до утра, уяснил? Думай, Нечаев, думай. Выбор всегда есть.

– Ты не посмеешь, – выдыхает, а я киваю, доедая стейк.

– Ещё как посмею. Мне нужна Маша, тебе – твои бабки и сраная империя. Поверь, я такие проценты прикручу, вовек не расплатишься. С голой жопой по миру пойдёшь. А будешь хорошим мальчиком, не будешь глупить, погасить долг, и заживёшь спокойно.

– То есть моя дочь в обмен на возможность погасить долг?

– Именно.

– Но как ты себе это представляешь? – нервничает и вскакивает на ноги. Меряет шагами маленькую кабинку, а я беру в руки бокал с виски. – Она же живой человек! Она моя дочь!

– Надо было лучше думать, когда ты всё закладывал. Сейчас либо утром на мой счёт поступает вся сумма с процентами – она обозначена в документах, ознакомься на досуге. Либо я забираю себе Машу. Выбор за тобой.

– Клим, дай мне хотя бы сутки!

– Ночь. Одна единственная ночь. В восемь утра твоя жизнь превратится в гнилую тыкву.

Я поднимаюсь на ноги, но прежде чем уйти говорю:

– Ты слишком многое мне задолжал. Пришла пора возвращать.

– Клим, твои родители сами виноваты. Но я не убивал их. Слышишь меня? Не убивал!

Его слова бьют меня розгами прямо по сердцу, и я сжимаю кулаки, готовый разбить его тупую башку. Не знаю, каким чудом удаётся сдержаться и не убить его. Вместо этого говорю:

– Если ты ещё раз, гнида, ещё хоть один раз о них заикнёшься, я заставлю тебя сожрать свой язык, а член свиньям скормлю. Кстати, документы оформлены на совесть, потому не выйдет меня кинуть.

Нечаев молчит, тяжело дыша, и я впитываю его страх, кайфуя от этого ощущения. И уже, дойдя до двери, поворачиваюсь к Нечаеву и заглядываю в самые ненавистные глаза на свете.

– И да, приятель, без глупостей. У меня плохое чувство юмора, отличная охрана и рефлексы. Восемь утра, Нечаев, запомни. Номер моего телефона в папке. Жду.

В гробовой тишине я покидаю кабинет Нечаева, зная наперёд всё, что будет дальше.

Маша.

С самого утра всё валится из рук, за что ни возьмусь. Странное какое-то состояние, и найти этому объяснение не выходит. А ещё эта бессонница, и сны странные.

Вот уже неделю каждую ночь я просыпаюсь от того, что ко мне приходит мама. Она смотрит на меня, гладит по голове и просит быть аккуратнее. А потом уходит в туман, где еле различим крошечный крестик над холмиком.

Он такой маленький, усыпан толстым слоем снега, и я, захлебнувшись во сне своей тоской, подскакиваю на кровати.

Каждую ночь вот уже неделю. И конца и края этому нет.

Кажется, должно случиться что-то плохое, но я не провидица, мне не разобрать будущее по снам и предчувствиям.

Со мной уже когда-то случились самые страшные в жизни вещи, и я сыта ими под завязку, но разве у судьбы бывает предел?

Сквозь жужжание работающего телевизора не сразу слышу звонок телефона, а он пробивается ко мне, настойчивый, и я бросаю на пол мокрую тряпку, которой оттирала пятно от пролитого недавно кофе. Говорю же, всё из рук валится и всё одно к одному.

На экране высвечивается слово «Папа», и я принимаю вызов. Сама не понимаю, почему внутренне сжимаюсь, когда слышу его голос, а он какой-то скрипучий и надломленный.

– Что-то случилось? – спрашиваю, выслушав приветствие, а отец делает секундную паузу, и секунда эта кажется почему-то вечностью.

– Нет, дочь, всё хорошо… не бери в голову.

Он хочет казаться весёлым – очень пытается не показывать, как плохи у него сейчас дела. Бережёт меня, как делал это с момента моего рождения, а я… задыхаюсь в плотном коконе его заботы. И хоть давно уже живу отдельно, лелея свою простенькую и очень скучную жизнь, отец каждый день пытается снова ворваться в неё, всё поставить с ног на голову и посадить на короткий поводок.

– Маша, у меня к тебе большая просьба. Не откажешь старику?

Прекрасно знает, что не откажу, но просит не часто. Потому всегда соглашаюсь – люблю его, несмотря на все сложности нашего общения.

– Что-то серьёзное? У тебя такой голос…

Отец то ли всхлипывает, то ли откашляться пытается, а я сжимаю в руке чайную ложку, забытую на столе, почти сгибая тонкую серебристую ручку.

– Нет, ничего такого, чтобы я не мог сделать сам, но… зашиваюсь. Элементарно не хватает времени. А ты – единственная, кому я доверяю, как самому себе.

Это лесть – отец никому не доверяет, а я делаю вид, что верю. Хотелось бы мне увидеть сейчас его лицо, но никак. Придётся довольствоваться бурной фантазией.

– Маша, ты же дома? У тебя отпуск ведь. Через пол часика за тобой заедет машина. Нужно кое-куда съездить, документы забрать. Очень важные.

Перевожу взгляд на своё отражение в зеркале и радуюсь, что выгляжу неплохо – можно спокойно ехать за этими несчастными документами, так уж и быть. Даже синяки под глазами не очень портят. Мне двадцать шесть, но никто больше двадцати мне ни разу не давал, а порой и алкоголь без паспорта продавать отказываются. Хорошо, что я почти не пью, иначе бы намучилась с этими бдительными кассирами.

– Хорошо, поеду. Всё равно свободная.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется отец, а я заверяю, что у меня всё хорошо.

Просто цвету и пахну.

Отец делает вид, что верит и отключается.

Через полчаса я стою в своём дворе, кутаюсь в воротник драпового пальто от порывов ледяного ветра и жду машину.

Огромный чёрный внедорожник въезжает во двор, а я пристально слежу за ним. Отец не сообщил, какая именно машина прибудет по моему адресу, но очень похоже, что именно эта. Во всяком случае, и время подходящее.

Вездеход с заляпанными грязью номерами и внушительной вмятиной на боку останавливается, и водительская дверца резко распахивается.

– Нечаева Мария Степановна? – спрашивает высокий мужчина с седыми висками, высунув голову из проёма двери.

– Да, – киваю, но подходить к машине не спешу.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Надо торопиться. Отец же вам звонил?

Я снова киваю и всё-таки иду к машине. Подсознание вопит, что совершаю самую большую глупость в жизни, но у меня нет, кажется, ни единого повода избежать этой поездки.

Распахиваю заднюю дверцу, взбираюсь на сидение, а взгляд фиксирует затылок водителя – крепкий, как у борца. Он больше похож на охранника какого-то бандита, но пускай. Какая разница, кто сидит за рулём, хоть мне и не очень нравится перспектива находиться в замкнутом пространстве с совершенно незнакомым мужчиной угрожающей наружности.

Ловлю его кривую ухмылку в зеркале, устраиваюсь удобнее, и машина плавно трогается с места.

– Куда мы едем? – интересуюсь, когда машина набирает скорость, сворачивая на окружную дорогу.

– Отец вас не предупредил?

– Нет, просто сказал, что нужно забрать документы.

Мужчина хмыкает, вдавливая педаль в пол, и за окном пролетают деревья с фантастической скоростью. Вжимаюсь спиной в сидение, а под ложечкой сосёт, замирает и сладко ноет.

– Тут недалеко. Быстро доедем, не переживайте.

Теряю счёт времени, но путешествие наше всё-таки заканчивается. Вездеход останавливается у высоких ворот из красного кирпича в какой-то глуши.

Ворота перед нами медленно поднимаются вверх, и мы оказываемся в просторном дворе, по периметру которого высажены высоченные сосны.